противоположной частью. Она покинула его, точно так же, как меня покинула
женщина-нагваль. Его чувства по отношению к ней были неизменными и
поднимались на поверхность от меланхолии некоторых стихов, которые я читал
ему.
Я вспомнил также, что именно женщина-нагваль снабжала и меня обычно
книгами стихов. Она держала их целыми пачками в багажнике своей машины.
Именно она побудила меня читать стихи дону Хуану. Внезапно физическая
память о женшиненагваль, сидящей со мной на скамейке, стала такой ясной,
что я непроизвольно ахнул и задохнулся. Давящее чувство утраты, более
сильное, чем любое чувство, которое когда-либо у меня было, овладело мной.
Я согнулся с разрывающей болью в правой лопатке. Было еще что-то, что я
знал, - воспоминание, которое какая-то часть меня не хотела открыть.
Я занялся тем, что осталось от моего интеллектуального щита, как
единственным средством вернуть свое здравомыслие. Я повторял себе вновь и
вновь, что мы с Гордой все время действовали на двух совершенно различных
планах. Она помнила намного больше, чем я, но она не была склонна к
выяснениям. Она не обучалась задавать вопросы другим или себе. Но затем
мне в голову пришла мысль, что и сам я не лучше. Я все еще был той же
размазней, как и тогда, когда дон Хуан впервые назвал меня так. Я никогда
не забывал, что читал стихи дону Хуану, однако мне ни разу не пришло в
голову проверить тот факт, что у меня никогда не было книги испанской
поэзии и что я никогда не возил в машине таких книг.
Горда вывела меня из моих размышлений. Она была почти в истерике. Она
кричала, что ей только что стало ясно, что женщина-нагваль должна быть
где-то очень близко от нас. Точно так же, как мы были оставлены, чтобы
найти друг друга, женщина-нагваль была оставлена чтобы найти нас. Сила ее
рассуждений почти убедила меня, но тем не менее что-то во мне знало, что
это не так. Это была та память, которая находилась внутри меня и которую я
не смел вывести на поверхность.
Я хотел начать с Гордой спор, но не было смысла, так как мой щит
интеллекта и слов был недостаточен для того, чтобы принять на себя напор
воспоминаний о женщине-нагваль. Их эффект был потрясающим для меня и даже
более опустошающим, чем даже страх смерти.
- Женщина-нагваль потерпела где-то кораблекрушение, - покорно сказала
Горда. - она, вероятно, на необитаемом острове, а мы ничего не делаем,
чтобы помочь ей.
- Нет! Нет! - заорал я. - Ее здесь больше нет.
Я не знал в точности, почему я так сказал, но я знал, что это правда.
На минуту мы погрузились в такие глубины меланхолии, которые было
невозможно измерить рассудком. В первый раз на своей памяти я знал,
чувствовал искреннюю, безграничную печаль, ужасную незавершенность. Где-то
внутри меня была женщина, которая была заново открыта.
На этот раз я не мог спрятаться, как делал множество раз в прошлом,
за покрывалом загадки и незнания. Не знать для меня было избавлением.
Какое-то время я без надежно соскальзывал в растерянность. Горда
остановила меня.
- Воин - это тот, кто ищет свободу, - сказала она мне. - печаль - это
не свобода. Мы должны освободиться от нее.
Иметь чувство отрешенности, говорил дон Хуан, - значит иметь на
мгновение паузу для переоценки ситуации.
В глубинах своей печали я понял, что имел в виду он. Я имел
отрешенность. В моей власти было использовать эту паузу правильно.
Я не мог быть уверен, сыграло ли здесь какую-нибудь роль мое волевое
усилие, но моя печаль совершенно внезапно исчезла. Казалось, что она и не
существовала никогда.
Скорость изменения моего настроения и полнота этого изменения
встревожили меня.
- Вот теперь ты там же, где и я, - воскликнула Горда, когда я описал
ей то, что произошло. - после стольких лет я еще не научилась обращаться с
бесформенностью. Я беспомощно перемещаюсь мгновенно от одного чувства к
другому. Из-за своей бесформенности я могу помочь сестренкам, но я тоже в
их власти. Любая из них достаточно сильна, чтобы толкнуть меня из одной
крайности в другую. Проблема была в том, что я потеряла свою человеческую
форму раньше, чем ты. Если бы мы с тобой потеряли ее одновременно, то
могли бы помогать друг другу, ну а в той ситуации я переходила то вверх то
вниз быстрее, чем могла запомнить.
Я должен признаться, что ее слова о собственной бесформенности всегда
были сомнительным для меня. В моем понимании потеря человеческой формы
влекла за собой и необходимое следствие - постоянство характера, что в
свете ее эмоциональных подъемов и спадов было вне ее возможности. Из-за
этого я судил ее резко и несправедливо.
Потеряв свою человеческую форму, я теперь находился в таком
положении, когда мог понять, что бесформенность является по крайней мере
разрушителем трезвости и здравомыслия. Здесь не участвует никакая
автоматическая эмоциональная сила. Быть отрешенным, способным погружаться
во все, что делаешь - эта способность естественно охватывает все, что
делаешь, включая и непостоянство и даже саму мелочность.
Преимущество бесформенности в том, что она дает нам паузу на
мгновение, при условии, что мы имеем самодисциплину и мужество,
необходимые, чтобы воспользоваться ею.
Наконец-то поведение Горды в прошлом стало для меня понятным. Она
была уже несколько лет бесформенна, но не имела необходимой
самодисциплины, поэтому она оказывалась во власти резких перепадов
настроения и невероятного несоответствия между ее поступками и задачами.
После наших первоначальных воспоминаний о женщиненагваль мы с Гордой
объединили усилия и целыми днями пытались вывести наружу еще какие-либо
воспоминания, но их, казалось, больше не было. Сам я оказался опять там
же, откуда я начал вспоминать. Я догадывался, что во мне, вероятно,
похоронено еще очень многое, но не мог до этого добраться. Мой ум был
свободен даже от самых смутных намеков на какие-либо другие воспоминания.
Мы с Гордой прошли через период ужасного смущения и сомнений.
В нашем случае быть бесформенным означало подвергнуться приступам
самого глубокого неверия, какое только возможно.
Мы чувствовали себя морскими свинками в руках дона Хуана, - существа,
предположительно похожего на нас, но о котором мы в действительности
ничего не знали. Мы накачивали друг друга сомнениями и страхами. Самой
серьезной темой была, конечно, женщина-нагваль.
Когда мы фокусировали на ней свое внимание, наша память о ней
становилась настолько четкой, что мы не могли представить себе, как смогли
забыть ее.
Это вновь и вновь вызывало рассуждения о том, что же в
действительности сделал с нами дон Хуан. Эти предположения очень легко
приводили нас к чувству, что мы были использованы. Мы приходили в ярость
от неизбежного вывода, что он нами манипулировал, оставив затем
беспомощными и неизвестными самим себе.
Когда выдохлась наша ярость, нас начал охватывать страх, потому что
мы были лицом к лицу с пугающей возможностью того, что дон Хуан мог
сделать с нами и куда более разрушительные вещи.
7. СОВМЕСТНОЕ СНОВИДЕНИЕ
Однажды, чтобы сразу рассеять наше тяжелое настроение, я предложил
заняться сновидением. Как только я произнес свое предложение, я осознал,
что тот мрак который целыми днями преследовал меня, может быть резко
отброшен желанием перемены. Я отчетливо понял, что наша с Гордой проблема
состояла в том, что мы необдуманно сфокусировали свое внимание на страхе и
недоверии, как если бы это были единственно возможные для нас мнения, хотя
мы все время имели, не осознавая этого, возможность сконцентрировать свое
внимание на противоположном, на той загадке, на том чуде, которое с нами
произошло.
Я рассказал Горде о своих соображениях. Она сразу согласилась со
мной. Она тотчас стала оживленной, туча ее хандры рассеялась в какие-то
секунды.
- Какого рода сновидениями ты предлагаешь нам заняться? - спросила
она.
- А сколько родов их есть? - спросил я.
- Мы можем попробовать совместное сновидение, - ответила она. - мое
тело говорит что мы уже делали его раньше. Мы уходили в сновидение парой.
Это будет для нас страховкой, как было в совместном видении.
- Но ведь мы не знаем, какова процедура совместного сновидения, -
сказал я.
- Мы не знали, как видеть совместно, и, однако, видели, - сказала
она. - я уверена что мы сможем сделать и это, если попробуем, потому что
во всем, что делает воин нет ступеней. Есть только личная сила, и как раз
сейчас она у нас имеется. Мы должны начать наше сновидение в двух
различных точках, отстоящих одна от другой настолько далеко, насколько
возможно. Тот, кто войдет в сновидение первым, подождет другого. Как
только мы отыщем друг друга, мы сцепим наши руки и отправимся глубже
вместе.
Я сказал ей, что не имею ни малейшего представления, как ждать ее,
если я войду в сновидение раньше ее. Она и сама не могла объяснить всего
этого, но сказала, что ждать другого сновидящего означает то, что Жозефина
называла"схватить" его. Горда была дважды схвачена Жозефиной. - Жозефина
называла это схватыванием, потому что один из нас должен ухватить другого
за руку, - объяснила она.
Затем она показала процедуру смыкания ее левого предплечья с моим
правым, когда каждый берет другого за руку пониже локтя.
- Но как мы сможем это сделать в сновидении? - спросил я. Я лично
считал сновидение одним из самых личных дел, какие только можно
вообразить.
- Не знаю, как, но я тебя ухвачу, - сказала Горда. - я полагаю, что
мое тело знает, как это сделать. Но чем больше мы об этом разговариваем,
тем труднее, кажется, это будет сделать.
Мы начали наши сновидения в разных местах. Мы могли договориться
только о времени, когда ляжем в постель, поскольку вход в сновидение - это
нечто такое, что нельзя было рассчитать точно по часам.
Возможность того, что именно мне придется ждать Горду, а не ей меня,
сильно беспокоила меня, и я не мог войти в сновидение с обычной легкостью.
Через 10-15 минут беспокойства мне удалось наконец, войти в состояние,
которое я называю "спокойное бодрствование".
Несколько лет назад, когда я достиг определенной степени опытности в
сновидениях, я спросил дона Хуана, есть ли тут какие-то известные ступени,
которые были бы общими для всех нас. Он сказал, что при конечном анализе
каждый сновидящий отличается от всех, но разговаривая с Гордой, я открыл
такое сходство в нашем опыте, что набросал возможную классификационную
схему различных состояний.
Спокойное бодрствование - предварительное состояние, когда чувства
засыпают, но еще все осознается. В моем случае я всегда воспринимал в этом
состоянии поток красноватого света - примерно такого света, какой видишь,
когда через плотно закрытые веки смотришь на солнце.
Второе состояние сновидения я назвал динамичное бодрствование. В этом
случае красноватый свет рассеивается, как туман, и смотришь на
какую-нибудь сцену вроде табло, так как сцена эта неподвижна. Видишь
трехмерную картину. Застывший кусочек чего-то, пейзаж, улицу, дом,
человека, лицо, - все, что угодно.
Третье состояние я назвал пассивное присутствие. В этом состоянии
сновидящий уже не смотрит на застывшие осколки мира, но наблюдает, являясь
свидетелем, как событие происходит, как будто главенство наших зрительных
и слуховых органов чувств делает эту картину главным образом делом глаз и
ушей.
Четвертое состояние - это уже то, в котором я оказываюсь втянутым в
