что я знаю.
С моей стороны обращение к Нестору было блестящим маневром. Женщины
набросились на него.
- Конечно, ты не помнишь! - визжала Жозефина. - все мы были здесь.
Что ты за глупый осел?!
Мои расспросы требовали порядка. Я увел их прочь от моста. Я думал,
что, будучи активными людьми, они смогут более расслабиться, если будут
двигаться и разговаривать на ходу вместо того, чтобы сидеть на месте, как
предпочел бы я.
Когда мы пошли, гнев женщин утих так же внезапно, как и возник.
Лидия и Жозефина стали еще более разговорчивыми. Они вновь и вновь
высказывали свое чувство, что Сильвио Мануэль был пугающей фигурой.
Тем не менее никто из них не припомнил, чтобы физически потерпел
какой-нибудь урон. Они только помнили, что были парализованы страхом. Роза
не сказала ни слова, но знаками выражала свое согласие со всем, что
говорили другие. Я спросил их, была ли это ночь, когда они пытались
перейти мост. И Лидия, и Жозефина сказали, что был ясный день.
Роза прочистила горло и сказала, что это было ночью. Горда пояснила
разногласие, сказав, что это были утренние сумерки, может быть, время как
раз перед ними. Мы достигли конца коротенькой улочки и автоматически
повернули назад, к мосту.
- Это же так просто, - сказала Горда внезапно, как если бы она это
только что обдумывала. - мы пересекли или, вернее, Сильвио Мануэль
заставил нас пересекать параллельные линии. Этот мост - место силы. Дыра в
этом мире. Вход в другой мир. Мы прошли в этот вход. Должно быть,
проходить было больно, так как мое тело боится. Сильвио Мануэль ждал нас с
другой стороны. Никто из нас не помнит его лица, так как Сильвио Мануэль -
это темнота. И он никогда не покажет свое лицо. Мы могли видеть только его
глаза.
- Один глаз, - спокойно сказала Роза и отвернулась.
- Все здесь, включая тебя, - сказала Горда, обращаясь ко мне, -
знают, что лицо Сильвио Мануэля находится в темноте. Можно слышать только
его голос, мягкий, как приглушенное покашливание.
Горда перестала разговаривать и начала так пристально меня
рассматривать, что я ощутил всего себя. Ее глаза были с хитринкой, что
дало мне основание подозревать, что она знает о чем-то, но не говорит. Я
спросил ее. Она отрицала. Но признала, что ощущает множество
необоснованных чувств, которые она не старается объяснять. Я подталкивал
ее, а потом прямо потребовал, чтобы женщины попробовали вспомнить сообща,
что все-таки случилось с нами на той стороне моста. Каждая из них могла
вспомнить только вопли остальных.
Трое Хенарос оставались в стороне, и в наше объяснение они не
вступали. Я спросил у Нестора, не имеет ли он хоть какого-нибудь
представления о том, что же все-таки произошло. Его бесстрастным ответом
было, что все находится где-то вне его понимания.
Тогда я пришел к единственному решению. Мне показалось, что
единственной открытой для нас дорогой было пересечь этот мост. Я предложил
им вернуться обратно к мосту и перейти через него. Мужчины согласились
немедленно. Женщины - нет. Истратив все свои доводы, я в конце концов
вынужден был толкать и тащить лидию, розу и Жозефину. Горда не была
расположена идти, но, казалось, она была заинтересована происходящим. Она
шла рядом, не помогая мне тащить женщин. Хенарос поступали так же. Они
нервно посмеивались над моими попытками справиться с сестричками, но и
пальцем не шевельнули, чтобы помочь мне. Так мы дошли до той точки, где
останавливались ранее. Там я внезапно почувствовал, что слишком слаб,
чтобы удержать троих женщин. Я заорал на Горду, чтобы она мне помогла. Она
сделала полуискреннюю попытку схватить лидию. Но тут группа распалась, и
все, кроме Горды стали пробираться, спотыкаться, отдуваясь, к безопасности
улицы. Мы с Гордой остались как бы приклеенные к мосту, не имея сил идти
вперед и не желая возвращаться.
Горда прошептала мне на ухо, что мне следует совсем не бояться, так
как это я ждал их на той стороне моста. Она добавила, что убеждена в том,
что я знаю, что являлся помощником Сильвио Мануэля, но не смею открыть это
никому.
Тут мое тело охватила неконтролируемая ярость. Я чувствовал, что
Горда не должна соваться, делая такие замечания или испытывая подобные
чувства. Я схватил ее за волосы и крутанул. В высшей точке своего гнева я
спохватился и остановился. Я извинился и обнял ее. Мне на помощь пришла
трезвая мысль. Я сказал, что мне действует на нервы быть руководителем.
Напряжение по мере нашего продвижения становится все более острым. Она со
мной согласилась. Она твердо держалась за свою интерпретацию, что Сильвио
Мануэль и я были чрезвычайно близки, и когда мне напоминали о моем
хозяине, я ответил яростью. Хорошо, что она сказала, что я должен о ней
заботиться, а то бы, наверное, я сбросил ее с моста.
Мы повернули назад. Остальные были на безопасном расстоянии от моста,
глядя на нас с откровенным страхом. Казалось, превалировало очень странное
состояние безвременья. Словно мы были выброшены из привычного потока
времени. Вокруг нас совсем не было людей. Мы должны были пробыть на мосту
самое малое пять минут, и ни один человек не только не пересек за это
время мост, но даже не показался нигде. Затем, совершенно внезапно, люди
опять стали двигаться вокруг нас, как всегда бывает в такое деловое время
суток.
Не говоря ни слова, мы прошли назад на площадь. Все мы ощущали
опасную слабость. У меня было даже смутное желание задержаться в городе
еще немного, но мы сели в машину и поехали на восток, к атлантическому
побережью. Мы с Нестором вели машину по очереди, останавливаясь только для
того, чтобы заправиться и поесть, пока не достигли Вера-крус. Этот городок
был для нас нейтральной зоной. Я там был только однажды, а другие вообще
никогда не бывали. Горда считала, что такой незнакомый город является
подходящим местом, чтобы сбросить старую оболочку. Мы остановились в
отеле, и там они приступили к разрыванию на лоскутки своих старых одежд.
Волнение нового города творило чудеса с их моралью и самочувствием.
Наша следующая остановка была в городе мехико. Мы остановились около
парка Аламеда, там же, где я когда-то останавливался с доном Хуаном. В
течение двух дней мы были совершенными туристами. Мы делали покупки и
посещали столько туристских мест, сколько возможно. Женщины выглядели
просто поразительно. Бениньо купил в магазине, где продавались заложенные
и невостребованные вещи, фотоаппарат. Аппаратом без пленки он сделал 425
снимков. В одном месте, пока мы любовались поразительной настенной
мозаикой, один служитель спросил меня, откуда приехали эти великолепные
иностранки. Я сказал, что из Шри-Ланка. Он мне поверил и поражался тому,
что они почти похожи на мексиканок.
На следующий день в 10 часов утра мы были в авиаагентстве, в которое
дон Хуан втолкнул меня однажды. Когда он меня втолкнул, я влетел в одну
дверь и вылетел через другую, но уже не на улицу, как должно было быть, а
на рынок, находящийся примерно в двух километрах отсюда, где я и наблюдал
тогда за деятельностью людей, там присутствовавших.
Горда рассуждала, что авиаагентство, так же, как и мост, было местом
силы, дверью пересечения параллельных линий. Нагваль толкнул меня через
этот проход, но я застрял посередине между двумя мирами, между линиями и,
таким образом, смог наблюдать за жизнью базара, не будучи сам ее частью.
Она сказала, что нагваль, конечно, хотел пропихнуть меня сквозь дверь, но
мое упрямство помешало ему, и я в конце концов оказался на том же месте,
откуда ушел в этом мире.
Мы прошли от авиаагентства до рынка, а оттуда в парк Аламеда, где мы
с доном Хуаном сидели после путешествия в авиаагентстве. Я много раз бывал
в парке с доном Хуаном. Я чувствовал, что место будет наиболее
благоприятным для того, чтобы там обсудить наши дальнейшие действия.
Моим намерением было подвести итоги всему, что мы сделали для того,
чтобы решить, какой следующий шаг нам предпринять.
После наших попыток намеренно пересечь мост я безуспешно пытался
придумать, как удержать моих компаньонов одной группой. Мы уселись на
каменные ступеньки, и я начал с того, что для меня знание приходит обычно
со словами. Я рассказал им, что моя глубочайшая вера состоит в том, что
если опыт или событие не оформлены в концепцию, то они рассеиваются.
Поэтому я попросил их представить их индивидуальные оценки нашего
положения.
Паблито заговорил первым. Я нашел это странным, потому что обычно и
вплоть до настоящего момента он был необыкновенно тихим. Он извинился за
то, что собирался сказать не что-нибудь из всплывшего в памяти, но просто
свое заключение, основанное на всем, что он знал. Он сказал, что ему не
трудно понять то, что, по словам женщин, произошло на мосту. Это было,
утверждал Паблито, делом вынужденного перехода с правой стороны - тоналя -
на левую - нагваль, всех пугал тот факт, что управлял всем этим переходом
кто-то еще, заставляющий их переходить. Он сказал, что не видит проблемы в
том, чтобы считать, что это именно я помог тогда Сильвио Мануэлю. Он
подтвердил свои заключения заявлением, что всего лишь двумя днями раньше
он был свидетелем того, как я делал то же самое: толкал всех на мост
силой. В этот раз, однако, мне никто не хотел помочь, не было Сильвио
Мануэля, чтобы тащить всех к себе из-за моста.
Я попытался сменить тему разговора, сказав, что такая забывчивость,
которая имеет место у нас, обычно называется амнезией. Я знаю об амнезии
очень мало, чтобы пролить свет на наш случай, однако достаточно, чтобы я
мог считать, что мы все не могли так просто и сразу забыть все, как по
команде. Я сказал им, что кто-то, может быть, дон Хуан, сделал с нами
что-то невообразимое. Я хотел точно выяснить, что же именно.
Паблито настаивал, что очень важно для меня, чтобы я понял, что
именно я был в сговоре с Сильвио Мануэлем. Затем он сказал, что Лидия и
Жозефина разговаривали с ним уже о той роли, которую я играл, силой
заставляя их пересечь параллельные линии.
Я не чувствовал особого удобства, обсуждая эти вопросы. Я заметил,
что никогда, вплоть до разговора с Соледад, я не слышал о параллельных
линиях, однако я не смог возражать против того, что идею этих параллельных
линий я понял мгновенно. Я сказал им, что в каком-то озарении я понял, что
она имеет в виду. Я даже убедился, что пересек параллельные линии сам,
когда я думал, что вспомнил ее. Все остальные, за исключением Горды,
сказали, что услышали о параллельных линиях впервые, когда я заговорил о
них. Горда сказала, что она об этом услышала впервые от доньи Соледад как
раз передо мной.
Паблито сделал попытку поднять разговор о моих отношениях с Сильвио
Мануэлем. Я прервал его. Я заметил, что пока мы все были на мосту, пытаясь
перейти, я не заметил, что я, а предположительно и все мы, находились в
состоянии необычайной реальности. Я осознал перемену, когда сообразил, что
на мосту совсем нет людей. Только мы ввосьмером находились там. Это был
ясный день, но внезапно небо оказалось покрыто облаками, и яркий свет
позднего утра превратился в сумерки. Я был в то время так занят своими
страхами и личностными интерпретациями, что не заметил пугающие перемены.
Когда мы сошли с моста, я заметил, что другие люди опять идут вокруг нас.
Но что происходило с нами, когда мы пытались перейти мост?
Горда и остальные ничего не заметили, в действительности они ничего и
не знали о переменах, пока я им их не описал. Все смотрели на меня теперь
со смесью раздражения и страха. Паблито опять взял инициативу и обвинил
