Лос-анжелесе, я проснулся в ранний утренний час с невыносимой тяжестью в
голове. Это не было головной болью. Скорее это походило на сильную тяжесть
в ушах. Я ощущал эту тяжесть также на своих веках и на небе. Я сделал
слабую попытку подняться и сесть. Мелькнула мысль, что у меня, вероятно,
удар. Первой моей реакцией было позвать на помощь, но я все же как-то
успокоился и попытался отделаться от страха. Через некоторое время
давление в голове стало спадать, но оно стало расти в горле. Я задыхался,
хрипел и кашлял некоторое время, затем давление постепенно переместилось
ко мне на грудь, потом на живот, на таз, на ноги, на ступни и, наконец,
оставило мое тело. То, что со мной происходило, чем бы оно ни было, заняло
примерно два часа. В течение этих мучительных двух часов казалось, будто
что-то внутри моего тела действительно движется вниз, выходя из меня. Мне
казалось, что это что-то сворачивается наподобие ковра. Другое сравнение
которое пришло мне в голову, - что это было шарообразной массой,
передвигающейся внутри моего тела. Я отбросил эту картину в пользу первой,
так как чувство больше напоминало что-то, сворачивающееся внутри самого
себя, совсем как скатывают ковер. Оно становилось все тяжелее и тяжелее, а
отсюда нарастала и боль, сделавшись совсем нестерпимой к коленям и
ступням, особенно правой ступне, которая оставалась очень горячей еще 35
минут после того, как вся боль и давление исчезли. Горда сказала, услышав
мой рассказ, что на этот раз я наверняка потерял свою человеческую форму,
что я бросил все свои щиты или по крайней мере большинство из них. Оно
была права. Не зная, как и даже не соображая, что произошло, я оказался в
крайне незнакомом состоянии. Я чувствовал себя отрешенным, не ощущающим
воздействий со стороны не имело больше значения, что сделала Горда. Это не
означало, что я простил ее за недостойное отношение ко мне; просто чувство
было таким, будто никогда и не было никакого предательства. Во мне не
осталось никакой - ни открытой, ни скрытой - неприязни ни к Горде, ни к
кому бы то ни было другому. То, что я ощущал, не было волевым безразличием
или нежеланием действовать; не было это также устранением или желанием
быть одному. Это скорее было чуждым чувством отстраненности, способности
погрузиться в момент и не иметь никаких мыслей ни о чем другом вообще.
Действия людей больше не воздействовали на меня, потому что я больше не
имел никаких ожиданий вообще. Странный покой стал руководящей силой в моей
жизни. Я чувствовал, что каким-то образом воспринял все-таки одну из
концепций жизни воина - отрешенность. Горда сказала, что я сделал больше
чем воспринял ее, - я фактически воплотил ее. С доном Хуаном у нас бывали
длинные разговоры о том, что когда-нибудь я сделаю именно это. Он сказал,
что отрешенность не означает автоматически и мудрости, но что тем не менее
она является преимуществом, потому что позволяет воину делать моментальную
паузу для переоценки ситуации и пересмотра позиций, но чтобы пользоваться
этим лишним моментом сообразно и правильно, необходимо, сказал он, чтобы
воин непрестанно сражался за свою жизнь. Я не рассчитывал когда-либо
испытать это чувство. Насколько я мог определить, не было способа
сымпровизировать его. Мне бесполезно было думать о преимуществах этого
чувства или рассуждать о возможностях его прихода. В течение тех лет, что
я знал дона Хуана, я явно испытал ослабление личных связей с миром, но это
происходило на интеллектуальном плане; в своей повседневной жизни я не
изменялся вплоть до того момента, когда потерял человеческую форму. Я
рассуждал с Гордой о том, что концепция потери человеческой формы
относится к телесным условиям и происходит с учеником тогда, когда он
достигает определенного порога в ходе обучения. Как бы там ни было,
конечным результатом потери человеческой формы и для меня и для Горды, как
это ни странно, было не только скрытое чувство отрешенности, но также и
выполнение нашей расплывчатой задачи по воспоминанию. И в этом случае
интеллект опять играл минимальную роль. Однажды вечером мы с Гордой
обсуждали кинокартину. Она ходила смотреть подпольный кинофильм, и мне
хотелось знать ее описание его. Фильм ей совершенно не понравился. Она
утверждала, что такой опыт ослабляет, так как быть воином означает вести
сдержанную жизнь в полном целомудрии, как нагваль Хуан Матус. Я сказал ей,
что знаю наверняка, что Хуан любил женщин, не был девственником, и я
нахожу это великолепным.
- Ты безумец! - воскликнула она с оттенком изумления в голосе. -
нагваль был совершенным воином. Он не был пойман ни в какие сети
чувственности. Она захотела узнать, почему я считаю, что дон Хуан не вел
девственный образ жизни. Я рассказал ей об одном случае, который произошел
в аризоне еще в начале моего ученичества. Я отдыхал однажды в доме дона
Хуана после очень утомительной прогулки. Дон Хуан казался странно
нервозным. Он часто подходил к двери, чтобы выглянуть на улицу. Казалось,
он ждал кого-то. Затем он внезапно сказал мне, что из-за поворота дороги
показалась машина, которая направляется к его дому. Он сказал, что это
девушка, его друг, везет ему одеяла.
Я никогда не видел дона Хуана раздраженным, и меня очень опечалило
то, что он так взволнован, что не знает, что и делать. По моему мнению он
не хотел моей встречи с этой девушкой. Я предложил спрятаться, но в его
доме не было такого укромного места, чтобы укрыть меня, поэтому он уложил
меня на пол и накрыл соломенной циновкой. Я услышал, как подъехала машина,
а затем через щели циновки увидел девушку, стоящую в дверях. Она была
высокой, стройной и очень молодой. Мне она показалась очень красивой. Дон
Хуан что-то говорил ей тихим интимным голосом, затем он повернулся и
показал на меня:
- Карлос прячется под циновкой, - сказал он девушке громким ясным
голосом. Поздоровайся с ним.
Девушка помахала мне рукой и поздоровалась со мной дружелюбной
улыбкой. Я чувствовал себя очень глупо и сердился на дона Хуана за то, что
он поставил меня в такое затруднительное положение. Мне казалось
очевидным, что таким образом он стряхивает свою нервозность или, еще хуже,
рисуется передо мной.
Когда девушка уехала, я сердито потребовал объяснений. Он ласково
сказал, что вынужден был так сделать, потому что мои ноги торчали наружу и
он не знал, что тут можно еще сделать. Когда я это услышал, весь его
маневр стал мне ясен. Он просто показывал свою молодую подружку мне. Я
никак не мог высовывать ноги, потому что они были у меня поджаты. Я
понимающе рассмеялся, и дон Хуан вынужден был объяснить, что он любит
женщин, а особенно эту девушку.
Я никогда не забывал об этом инциденте. Дон Хуан никогда не обсуждал
его. Когда бы я ни поднимал этот вопрос, он всегда меня останавливал. Я
надеялся, что когда-нибудь она меня разыщет, прочитав мои книги.
Горда очень взволновалась. Она ходила по комнате взад и вперед, пока
я говорил. Она чуть не плакала. Я воображал разного рода сложные сети
взаимоотношений, которые оказались здесь затронуты. Я думал, что Горда
собственница и реагирует, как всякая женщина, когда ей угрожает другая.
- Ты ревнуешь, Горда? - спросил я.
- Не будь дураком, - сказала она сердито. - я бесформенный воин. Во
мне не осталось ни зависти, ни ревности.
Я задал вопрос о том, что говорили Хенарос, будто Горда была женщиной
нагваля. Ее голос был едва слышным.
- Я думаю, что была, - сказала она с неясным взглядом и села на
кровать. - у меня было чувство, что я была ею, хотя я не знаю, как это
могло бы быть. В этой жизни нагваль Хуан Матус был для меня тем же, чем и
для тебя, - он не был мужчиной. Он был нагвалем. У него не было интересов
в сексе.
Я заверил ее, что сам слышал, как дон Хуан выражал свою привязанность
к той девушке.
- Он сказал тебе, что у него с нею половые отношения? - спросила
Горда.
- Нет, он так не говорил, но это было очевидно из того, как он
говорил, - сказал я.
- Тебе бы хотелось, чтобы нагваль походил на тебя, не так ли? -
спросила она с издевкой. - нагваль был неуязвимым воином.
Я считал себя правым и не видел необходимости пересматривать свое
мнение. Просто, чтобы поддеть Горду, я сказал, что та девушка, возможно,
была ученицей дона Хуана, а не любовницей.
Последовала длинная пауза. То, что я сам сказал, оказало на меня
беспокоящее воздействие. До тех пор я никогда не думал о такой
вероятности. Я был закован в свое предвзятое мнение, не оставив себе
никакой возможности пересмотра.
Горда попросила меня описать ту молодую женщину. Я не мог этого
сделать, в действительности я не смотрел на ее черты. Я был слишком сердит
и раздражен, чтобы присматриваться к деталям. Она тоже, казалось, была
задета неудобством ситуации и поспешила покинуть дом.
Горда сказала, что без каких-либо логических оснований она чувствует,
что та молодая женщина была ключевой фигурой в жизни нагваля. Ее заявление
привело нас к разговору об известных нам друзьях дона Хуана. Мы очень
долго пытались собрать по крупицам информацию о людях, связанных с доном
Хуаном. Я рассказал ей о нескольких случаях, когда дон Хуан брал меня
участвовать в пейотной церемонии. Я описал каждого, кто там присутствовал.
Она никого не узнала. Тогда я сообразил что, возможно, знаю больше людей,
связанных с доном Хуаном, чем она, однако что-то из того, что я сказал,
вызвало у нее воспоминание о том времени, когда она видела, что молодая
женщина подвозила дона Хуана и дона Хенаро в небольшом белом автомобиле.
Женщина высадила обоих мужчин у дверей дома Горды и пристально посмотрела
на нее, прежде чем уехать. Горда подумала тогда, что молодая женщина
просто подвезла нагваля и Хенаро к дому по их просьбе. Тогда я вспомнил,
что, выбравшись из-под циновки в доме дона Хуана, я еще успел увидеть
белый "фольксваген", уезжающий прочь.
Я упомянул еще об одном случае с участием другого друга дона Хуана, -
человека, который как-то дал мне несколько растений пейота на городском
базаре в северной мексике. Он также занимал годами мое воображение. Имя
этого человека было Висенте. При звуке этого имени тело Горды реагировало
так, как если бы был затронут не нерв. Голос у нее изменился. Она
попросила меня повторить имя и описать этого человека. И опять я не мог
дать никакого описания: я видел этого человека только однажды, в течение
нескольких минут, десять лет назад.
Мы с Гордой прошли через период почти злости; злились мы не друг на
друга, а на то, что держало нас закрытыми.
Последний инцидент, который был связан с полномасштабным
воспоминанием, произошел однажды, когда я простудился и оставался в
постели с насморком и легкой лихорадкой.
Мысли бесцельно текли у меня в голове. Весь день в мозгу у меня
вертелась мелодия старой мексиканской песни.
В какой-то момент мне стало сниться, что кто-то играет эту мелодию на
гитаре. Я пожаловался на ее монотонность, а тот, кто играл и кому я
жаловался, толкнул меня гитарой в живот. Я отскочил, уклоняясь, и,
стукнувшись головой о стену, проснулся. Это не было живым сном, только
мотив все еще преследовал меня, и я не мог забыть звука гитары: он
продолжал звучать в моем мозгу. Я оставался полупроснувшись, прислушиваясь
к музыке. Казалось, я вхожу в состояние сновидения - полная и детальная
сцена сновидения появилась перед моими глазами. В этой сцене рядом со мной
сидела молодая женщина. Я мог разглядеть каждую деталь ее черт. Я не знал,
