Через мгновение я заметил, что зеркало отражает больше, чем только
наши лица и круглую форму. Его поверхность потемнела. Появились пятнышки
интенсивного фиолетового свечения. Они росли. Кроме них, были здесь также
пятна предельной черноты. Затем это обратилось во что-то, подобное плоской
картине облачного неба лунной ночью. Внезапно вся поверхность вошла в
фокус, как в кино. Новое зрелище было трехмерным, захватывающим зрелищем
глубины.
Я знал, что для меня совершенно невозможно побороть ужасающую
притягательность этого видения. Я начал втягиваться внутрь. Дон Хуан
усиленно зашептал, чтобы я повращал глазами, спасая жизнь. Это движение
сразу принесло облегчение. Я смог различить наши отражения и отражение
олли. Затем олли исчез и появился на другом конце зеркала. Дон Хуан
скомандовал мне держать зеркало изо всех сил. Он потребовал, чтобы я
держался спокойно и не делал никаких внезапных движений.
- Что будет? - прошептал я.
- Олли попытается выйти, - ответил он.
Как только он сказал это, я почувствовал сильную тягу: что-то трясло
мои руки. Тянуло снизу зеркала. Это была какая-то всасывающая сила,
которая действовала равномерно на всю оправу.
- Держи зеркало крепко, но не сломай его, - приказал дон Хуан. -
борись с засасыванием, не позволяй олли погрузить зеркало слишком глубоко.
Сила, тянущая нас вниз, была громадной. Я чувствовал, что мои пальцы
сейчас сломаются или будут разбиты о камни на дне. В один из моментов дон
Хуан и я потеряли равновесие и сошли с плоских камней в воду. Вода была
довольно мелкой, однако всплески силы олли вокруг рамы зеркала были такими
пугающими, как если бы мы были в большой реке. Вода у ног завихрилась от
мути, но изображения в зеркале остались незамутненными.
- Берегись! - закричал дон Хуан. - вот он выходит!
Тяга превратилась в толчок снизу. Что-то карабкалось на край зеркала:
не на внешний край, за который мы держали, а изнутри зеркала. Это было
так, как если бы зеркальная поверхность действительно была окном и что-то
или кто-то влезал через него.
Дон Хуан и я отчаянно боролись, либо прижимая зеркало книзу, когда
его поднимало, либо толкая его вверх, когда его тянуло вниз.
В таком наклоненном положении мы медленно отходили по ручью от
первоначального места. Вода становилась глубже, а дно было покрыто
скользкими камнями.
- Давай вынем зеркало из воды и потрясем его, - сказал дон Хуан
резким голосом.
Громкие всплески сопровождали это действие. Казалось, что мы поймали
голыми руками громадную рыбину и она яростно трепыхалась.
Мне пришло в голову, что зеркало, в сущности, это люк, и странная
форма пыталась выкарабкаться через него. Она навалилась на край "люка"
могучим весом и была достаточно большой, чтобы закрыть изображения лиц
дона Хуана и моего - их больше нельзя было видеть. Я мог различить только
массу, пытающуюся протиснуться вверх.
Зеркало не было уже больше на дне, и мои пальцы не прижимались к
камням. Зеркало было на средней глубине, удерживаемое противоположными
силами тяги олли и нашей. Дон Хуан сказал, что собирается подсунуть свои
руки под зеркало, а я должен очень быстро перехватить их, чтобы иметь
лучший рычаг для подъема зеркала на предплечьях. Когда он наклонил его в
свою сторону, я быстро попытался поймать его руки, однако под зеркалом
ничего не было. Я колебался секунду, достаточно долгую, чтобы зеркало
уплыло из моих рук.
- Хватай его! Хватай! - закричал дон Хуан.
Я схватил зеркало, когда оно уже было на грани падения на камни. Я
поднял его из воды, но недостаточно быстро - вода казалась клейкой.
Вытаскивая зеркало, я вытащил также часть тяжелой резиноподобной
субстанции, которая просто вырвала зеркало из моих рук и нырнула обратно в
воду. Дон Хуан, проявляя необычайное проворство, схватил зеркало и поднял
его за ребро безо всякого труда.
Никогда в жизни не было у меня такого приступа меланхолии. Это была
тоска, на имевшая ясного основания: у меня она ассоциировалась с памятью
глубин, которые я видел в зеркале. Это была смесь чистого томления по тем
глубинам и абсолютного страха перед их холодным одиночеством.
Дон Хуан заметил, что в жизни воина очень естественно чувствовать
печаль безо всякой видимой причины. Видящие говорят, что светящееся яйцо,
как поле энергии, ощущает свое конечное назначение, когда границы
известного разбиты. Простого взгляда на вечность вне кокона достаточно,
чтобы прервать уют, созданный перечислением. Возникающая от этого тоска
может быть столь интенсивной, что приводит почти к смерти.
Он сказал, что наилучший способ отделаться от меланхолии - это
пошутить над ней. Он сказал насмешливо, что мое первое внимание делает все
для восстановления порядка, который был нарушен моим контактом с олли. А
поскольку невозможно восстановить его рассудочно, мое первое внимание
делает это, фокусируясь на печали.
Я сказал ему, что, несмотря на это, тоска остается реальной. Ни
потакание ей, ни осмеивание ее не являются частью чувства одиночества,
которое возникает у меня при воспоминании о тех глубинах.
- Наконец-то что-то дошло и до тебя, - сказал он. - нет ничего более
одинокого, чем вечность, и ничего более ужасного, чем быть просто
человеческим существом. Это еще одно противоречие: как может человек,
сохраняя ограничения своей человечности, все же весело и целеустремленно
входить в абсолютное одиночество вечности? Когда ты разрешишь эту загадку,
ты будешь готов к окончательному путешествию.
Я знал теперь совершенно определенно причину своей тоски: это
знакомое мне возвращающееся чувство, которое я всегда забываю, пока не
осознаю опять то же самое - беспомощность человеческого перед лицом
грандиозности этой вещи в себе, отражение которой я увидел в зеркале.
- Человеческие существа действительно ничто, дон Хуан, - сказал я.
- Я точно знаю, о чем ты думаешь, - сказал он. - конечно, мы ничто,
но именно это и составляет предельный вызов: мы, ничтожные, можем
действительно противостоять одиночеству вечности.
Неожиданно он изменил тему разговора, оставив меня с открытым ртом и
незаданным следующим вопросом. Он начал обсуждать нашу схватку с олли. Он
сказал, что, прежде всего, борьба с олли не была шуткой. Она, конечно, не
была связана с вопросом жизни и смерти, но и не была прогулкой на лоно
природы.
- Я выбрал эту методику, - сказал он. - потому что мой благодетель
показал мне ее. Когда я попросил его дать мне пример древней методики, он
почти раскололся от внутреннего смеха: моя просьба слишком напоминала ему
его собственный опыт. Его благодетель, нагваль Элиас, тоже дал ему резкую
демонстрацию этой же методики.
Дон Хуан сказал, что, поскольку он сам сделал деревянную раму для
зеркала, он должен был бы попросить меня сделать так же, но ему захотелось
узнать, что же случится, если рама будет прочнее, чем у него или у его
благодетеля. Обе эти рамы сломались, и каждый раз олли выходил наружу.
Он объяснил, что во время его собственной схватки с олли олли
растерзал раму на части, а он и его благодетель остались стоять с двумя
кусками дерева, в то время как зеркало утонуло и олли вышел из него.
Его благодетель знал, чего ожидать дальше. При отражении в зеркале
олли не так страшен, поскольку видишь лишь форму, какого-то рода массу, но
когда олли выходят, они, кроме того, что оказываются действительно
устрашающими, создают массу забот. Он заметил, что если олли вышли со
своего уровня, для них очень трудно вернуться обратно. То же обычно
случается с людьми: если видящие выходят на уровень этих существ, есть
шанс никогда больше не увидеть их.
- Мое зеркало разбилось от силы олли, - сказал он. - так что не было
больше окна, через которое олли мог бы вернуться, и он последовал за мной.
Он помчался за мной, перекатываясь в себе. Я побежал на всех четырех с
предельной скоростью, завывая от ужаса. Я бегал по холмам, как одержимый.
Все время олли сидел у меня на пятках.
Дон Хуан сказал, что его благодетель побежал за ним, но он был
слишком стар и не мог двигаться так быстро, однако у него оказалось
достаточно здравого смысла прокричать дону Хуану, чтобы тот вернулся, и
таким образом принять меры для освобождения от олли. Он закричал, что
собирается развести костер и что дон Хуан должен бегать по кругу, пока все
не будет готово. Он отправился для сбора сухих веток, а дон Хуан в это
время бегал вокруг холма, обезумев от страха.
Дон Хуан признался, что ему пришло в голову, пока он бегал по кругу,
что его благодетель в действительности наслаждается всем случившимся. Он
знал, что его благодетель был воином, способным прийти в восторг от любой
жизненной ситуации. Так почему бы и не от этой? На мгновение он так
разозлился на благодетеля, что олли перестал преследовать его, и дон Хуан
в каких-то непередаваемых выражениях обвинил своего благодетеля в
злобности. Его благодетель ничего не ответил, но, взглянув на олли,
маячившего позади дона Хуана, сделал жест непритворного ужаса. Дон Хуан
забыл о своем гневе и опять начал носиться по кругу.
- Мой благодетель был просто дьявольский старик, - сказал дон Хуан. -
он научился смеяться внутренне: это не отражалось на его лице, так что он
мог притвориться плачущим или гневающимся, когда в действительности
смеялся. В тот день, когда олли гонял меня по кругу, мой благодетель стоял
внутри круга и защищался от моих обвинений. Я слышал только часть его
длинной речи, когда пробегал мимо. Итак, пока это продолжалось, я слышал
другие части объяснений: что он должен собрать много дров, чтобы костер
был большим, так как олли большой, что маневр, может быть, и не удастся.
Меня поддерживал только мой безумный страх. Наконец он, по-видимому,
понял, что я могу упасть мертвым от истощения. Он развел костер и пламенем
оградил меня от олли.
Дон Хуан стоял у костра всю ночь, худшими моментами которой были те,
когда его благодетель отлучался поискать еще сухих веток и оставлял его
одного. Он был так напуган, что обещал богу оставить путь воина и стать
фермером.
- Утром, когда я истощил всю свою энергию, - добавил дон Хуан. - олли
удалось сунуть меня в огонь, и я сильно обжегся.
- А что стало с олли? - спросил я.
- Мой благодетель никогда не говорил мне, что стало с ним, - ответил
он. - но у меня такое чувство, что он все еще бродит бесцельно вокруг,
пытаясь найти путь возвращения.
- Ну а что произошло с твоим обетом богу?
- Мой благодетель сказал, что нечего беспокоиться, что это было
доброе обещание, но что я еще не знаю того, что некому выслушивать такое
обещание, так как такого бога нет. Все, что есть, это эманации орла, а им
не нужны обещания.
- А что бы случилось, если бы олли поймал тебя?
- Я мог бы умереть от страха, - ответил он. - если бы я знал, что
происходит, когда попадешься, я дал бы ему возможность схватить себя. В то
время я был отчаянным человеком. Когда олли схватит тебя, ты либо получишь
разрыв сердца и умрешь, либо будешь бороться с ним. Тогда, после момента
особой ярости, энергия олли истощается, так как нет ничего, что олли может
сделать с нами или наоборот - нас разделяет бездна.
Древние видящие полагали, что в тот момент, когда энергия олли
иссякает, он отдает свою власть человеку. Господи, какая там власть! У
древних видящих олли выходили из ушей, а власть их олли не имела никакого
смысла.
Дон Хуан объяснил, что в этом вопросе новым видящим опять пришлось
