биологические и моральные ограничения, ибо моральные запреты на ложь,
содержащиеся во всех, практически без исключения, морально-этических
системах, не меняли и, к сожалению, не меняют пропорций между ложью и
правдой в человеческом общении. Более того, широко известные дефиниции вроде
"святая ложь" или "ложь во спасение" окончательно размывают и без того
нечеткую моральную границу.
Мы привыкли ко лжи, как к дыханию, и сама мысль о возможности жизни без
секретов, без возможности лгать, о жизни "всех на виду у всех", жизни "в
аквариуме" кажется нам отвратительной, ужасной и невыносимой. Попробуйте
прожить хотя бы день, говоря только правду! Я думаю, что к концу этого дня
вы начнете меня разыскивать, и совсем не для того, чтобы выразить свою
благодарность за этот совет.
Ложь порождает отчужденность. Но сама ложь возникла не на пустом месте и
является в значительной степени порождением нашей знаменитой Второй
Сигнальной Системы, павловского "сигнала сигналов" - человеческого языка,
который стал предметом нашей безудержной гордости и самодовольства, как
признак, выделяющий человека из Всего живого. Но эта наша пресловутая
гордость, наш язык обладает такой поразительно низкой информативностью,
которая заставила бы подозревать прямой злой умысел конструктора этой убогой
системы, если бы таковой существовал. Человеческий язык создан как будто
специально для того, чтобы затруднять общение, и одной из причин этого
является физический принцип передачи информации между людьми. Не
рассматривая как вторичное по отношению к речи знаковое общение, остановимся
на передаче информации речью, то есть на акустической информации. Этот вид
передачи основан на модулировании или наложении смыслового сигнала на
какой-либо волновой процесс, распространяющийся в окружающей среде и тем
самым доступный для получения адресатом. В значительной степени упрощая,
можно представить процесс формирования человеческой речи как модуляцию
простого, монотонного звука, издаваемого горлом, по тону и длительности
отдельных импульсов-звуков при помощи языка в соответствии с командами от
головного мозга. Эти колебания демодулируются и распознаются сознанием
адресата, что и является, в общем, процессом принятия информации.
Подобный же процесс происходит, например, и при радиопередаче. Столь же
упрощенно можно представить радиопередатчик состоящим из двух основных
частей - генератора так называемой электромагнитной несущей частоты и
преобразователя акустических колебаний в электромагнитные - микрофона.
Электромагнитные колебания акустической частоты модулируют несущую частоту,
и этот смешанный сигнал подается на антенну, откуда излучается в
пространство. В приемнике происходит обратный процесс выделения
электромагнитного сигнала звуковой частоты и подача его на электромагнит
динамика, который, колеблясь, воспроизводит прозвучавший у микрофона звук.
Отсюда следует первое, и весьма существенное ограничение, налагаемое этим
способом общения на информативность человеческой речи, частотный диапазон
которой расположен в областях значений около трех-пяти тысяч колебаний в
секунду (3-5 килогерц), то есть для коммуникации используются минимально
возможные частоты, которые могут генерироваться объектом с размерами
человека. Из теории информации известно, что чем выше частота сигнала, тем
больше скорость передачи сообщений, тем выше информативность передаваемого
сообщения в единицу времени. Степень адекватности передаваемого и
принимаемого образа в зависимости от частоты можно продемонстрировать на
примере телевидения. Известна закономерность, согласно которой несущая
частота всегда должна быть выше частоты модулирующего, информативного
сигнала. Эта закономерность позволяет для передачи речи использовать так
называемые длинные радиоволны с частотой до 150 кГц. В принципе возможно
использование и более низких частот, однако это связано с некоторыми
техническими трудностями, на которых нет смысла здесь останавливаться.
Передача же телевидением движущегося изображения заставляет использовать
исключительно ультракоротковолновый диапазон с частотой несущего сигнала не
ниже 30 МГц. Отсюда мы можем сделать вывод о практической невозможности
передачи речью информации, полностью соответствующей передаваемому образу за
более или менее приемлемое время.
В качестве примера можно сопоставить речь комментатора футбольного матча с
тем, что вы видите своими глазами на экране телевизора или сидя на трибуне
стадиона. Естественно, слушая комментатора, вы можете составить некоторое
представление о том, что происходит на поле, но лишь в той степени, в какой
вы вообще знакомы с игрой и насколько у вас развито воображение. Человеку
же, никогда в жизни не видевшему футбол, понять что-либо из рассказа
комментатора будет просто невозможно.
Разумеется, наш футбольный комментатор может растолковать смысл
происходящего и человеку, не знакомому не только с футболом, но и вообще С
земной жизнью, - но насколько сложившееся у того впечатление будет
соответствовать истинной картине игры и сколько это займет времени? Очень
приближенный и чисто формальный расчет показывает, что для того чтобы
рассказать о футбольном матче продолжительностью 90 минут с информационной
полнотой, соответствующей показу На экране телевизора, необходимо около 250
лет непрерывной, ни на секунду не прерываемой речи.
Человеческий язык иероглифичен и передает до предела упрощенные понятия.
Произнося любое слово, например "земля", я передаю только понятие, которое
требует дальнейших и порой весьма затруднительных пояснений. При всем при
том человек, которому я адресую сказанное слово, все равно будет вынужден
создавать образ "земли" исходя из собственных представлений, иногда ничего
общего не имеющих с передаваемым словом-символом.
В реальной жизни однако вроде бы ничего страшного не происходит: все
говорят, и как будто бы понимают друг друга. Больше того, мы восхищаемся
мастерским описанием, например, природы, сделанным писателем. Говоря о
художественном образе действующего лица какого-либо произведения, мы
зачастую употребляем слова "как живой".
И все же основную работу, и работу непрерывную и очень непростую ведет сам
читатель, сам получатель речевой информации. Идет постоянная обработка ее в
сознании, отыскиваются аналогичные стереотипы, проводится сравнение и
выборка образов, которые, как кажется каждому отдельному человеку, в
наибольшей степени отвечают переданному слову-символу, более точное
определение которого может потребовать, в пределе, бесконечного времени.
Известно, например, что у эскимосов для описания снега существует большое
количество терминов, учитывающих разные состояния снега. Но и это богатство
определений не исчерпывает и не может исчерпать бесконечное разнообразие
разновидностей снега, в описании которого в принципе возможно учитывать и
цветовые, и физико-механические, и химические, и кристаллографические, и
многие другие характеристики его.
Слова не имеют точечного значения, являясь, по сути, описаниями некоторого
множества, и адекватность восприятия слова-символа весьма проблематична и в
полной мере зависит от восприятия, от культурной среды, к которой
принадлежит человек, и определяется набором шаблонов-стереотипов, с которыми
сопоставляется услышанное. Разумеется, это не представляет никакой опасности
до тех пор, пока разговор идет, во-первых, между представителями одной
культуры и об объектах и явлениях, относительно которых имеются общепринятые
в данной культуре стереотипы и, во-вторых, о вещах, скажем, достаточно
безобидных, вроде обсуждения просмотренного кинофильма. Но как только
начинается "принципиальный" спор, а 99% принципиальных споров - это
утверждение приоритетов стереотипов столкнувшихся сторон, или речь заходит о
вещах, жизненно важных, либо считающихся таковыми, и если к тому же
встречаются представители разных культур - а разные культуры представляют не
обязательно европеец, например, и японец: разные культуры сосуществуют не то
чтобы в одном городе, а даже в одном доме - недостаточность и
неопределенность языка проявляется в полной мере и может привести к самым
грозным последствиям.
Положение усугубляется наличием на Земле множества языков, и само это
множество к тому же прекрасно иллюстрирует многозначность слов-символов,
используемых человеком. Выбранное, например, наугад в англо-русском словаре
слово "брейк" может иметь следующие значения: отверстие, трещина, пролом,
прорыв, перерыв, пауза, тире-многоточие, разлом, разрыв отношений, обмолвка,
внезапное падение цен, большое количество, шанс, возможность, расслоение
жидкости, геологический разрыв, боксерский термин и, наконец, танец. И это
не говоря уже о том, что как глагол слово "брейк" имеет еще добрых полсотни
значений.
Отсутствие полной идентичности смысла сказанного или написанного на разных
языках очень точно подметил И. Р. Пригожий, одну из последних своих книг
написавший на английском языке: "Мы считаем, что каждый язык позволяет
по-своему, несколько иначе, чем другие, описывать объемлющую нас
реальность".
Еще одним существенным недостатком человеческой речи является совершенно
ничтожный словарный запас любого, даже самого современного и богатого языка.
С большими усилиями и ценой многолетнего труда собрав архаизмы и
диалектизмы, специалисты-языковеды в результате представляют словари
современных языков, насчитывающие до трех-четырех сотен тысяч слов. Обычно
же в повседневной речи используется, как правило, на два порядка меньше:
недаром считается, что для того чтобы читать иностранную газету, больше чем
достаточно пяти тысяч слов. Можно ли говорить об адекватности такого языка
многообразию окружающего мира? Эта откровенная неопределенность и
недостаточность языка послужила причиной рождения так называемого языка
науки, представляющего собой великое множество разнообразных языков и
диалектов, на которых говорят большие и малые племена и народности физиков,
химиков, физхимиков, биохимиков, биологов, генетиков и многих, многих
других. Появление научного языка, имеющего целью придание определенности и
однозначно трактуемой корректности естествознанию, не привело, однако, к
заметным успехам во взаимопонимании: научные племена и народности, зачастую
использующие одни и те же слова в совершенно несовпадающих смыслах, все
меньше и меньше понимают друг друга, что можно рассматривать, хотя бы чисто
формально, как одну из причин, способствующих все большей специализации и
дифференциации науки и, как следствие, все большему удалению от единой
системы, от синтеза знаний.
Проблемы, возникающие при строительстве здания современной науки, из-за
складывающегося и все более усиливающегося семантического разнообразия все
больше напоминают трудности, возникшие перед строителями Вавилонской башни,
и не исключено, что аналогией этой можно объяснить усиливающиеся сегодня в
науке кризисные явления и тенденции.
Вот что пишет о языке науки Эрвин Шредингер: "...теоретическая наука...
представители которой внушают друг другу идеи на языке, в лучшем случае
понятном лишь малой группе близких попутчиков,- такая наука непременно
оторвется от остальной человеческой культуры; в перспективе она обречена на
бессилие и паралич, сколько бы ни продолжался и как бы упрямо ни
