Он осторожно пролез под забором и, стараясь никому не попасться на
глаза, направился к корпусу. Точнее, он крался зарослями боярышника.
Заросли тянулись вдоль изогнутой бетонной дорожки. По обеим ее сторонам
торчали огромные белые стенды с картинками и изречениями. Их было
множество - "Солнце, воздух и вода - наши лучшие друзья", "Пионеры всей
страны делу Ленина верны", "Октябрята молодцы, Красной Армии бойцы", "Наш
закон всегда таков - больше дела, меньше слов" - и так далее.
С одного стенда лыбилась обшарпанная троица - негритенок, вьетнамка и
русский голубоглазый мальчик в центре - видимо, руководитель. С другого -
усмехался Ильич. Правым глазом он уставился на плакат "Курсом Ленинского
съезда пионеры вдаль идут!", левым читал фанерный совет: "Чтобы не было
беды - будь подальше от воды!" Там еще было намалевано что-то
человекообразное, барахтающееся в синей луже.
Стенды эти Серега знал наизусть. Не в первый же раз он в лагерь
приезжает, успел выучить. Сами собой в мозгах увязли.
...Их мочили дожди - и краска стекала из печальных глаз вождя, их
ломал ветер - и от воина-освободителя оставалась только нижняя половина.
Но всякий раз лагерные умельцы восстанавливали их заново.
Если бы ночью кто-то убрал эти стенды, Серега, проснувшись, решил бы,
что попал на другую планету. И расстроился бы. Но стенды стояли крепко,
никто их снимать не собирался, и Серега знал, что они - навсегда.
8. НА ЗЕМЛЯНИЧНОЙ ПОЛЯНЕ
И вот, наконец, пришел вечер. Сверкнуло и завалилось за горизонт
кирпично-красное солнце, потемнел воздух, жалобно закричали птицы в кустах
бузины. Небо стремительно темнело, но звезды в нем еще не прорезались. А
на востоке из-за крыши заколоченной старой бани вылезла круглая оранжевая
луна.
Сосны тонули в небе густыми кронами, похожими на мелкие островки в
холодном океане. На необитаемые островки, где ни людей, ни зверей - лишь
только цепкая упрямая трава опутывает валуны.
Серега пошел на Земляничную Поляну. Ему хотелось побыть одному. Это
оказалось легко - после ужина все умотали на танцплощадку. Сюда, в
синеватую полутьму, долетали, конечно, обрывки музыки: "Ах, Арлекино,
Арлекино..." Вообще-то Серега любил эти песни, но сейчас они только
раздражали.
Спустившись с крутого холма, он нырнул в спутанные, непроходимые
кусты. Для всех непроходимые, но не для него. Он-то здесь каждую ветку
знает, каждый камень.
Продравшись сквозь густые заросли, Серега вышел на Земляничную
поляну. Сзади ее подпирали кусты, спереди - бетонный лагерный забор, на
котором уже много лет зияла сделанная неотмывающейся черной краской
надпись: "Спартак - чемпион!!!" Там вообще много чего было написано -
несколько поколений постаралось.
...Поляна почти вся заросла могучей, черно-зеленой крапивой. Если
сесть на корточки, она покажется настоящим лесом. Там, в крапиве,
притаились незаметные кустики земляники. Они почти не видят солнца - и
потому ягоды созревают куда позже, чем обычно.
Зато они огромные, дымчатые, сладкие как мед... Сейчас Сереге не
хотелось лезть за ними - слишком темно, но вот завтра... Хотя, скорее
всего, завтра ему будет не до этого.
Он сидел возле самого забора, в россыпях белого речного песка. Из
песка кое-где выползали узловатые корни сосен. Здесь живут юркие черные
муравьи. Они совсем не кусаются, не то что здоровенные рыжие пираты,
обитающие за эстрадой. Зато, если эти, черные, на тебя залезут - все,
буль-буль-карасики. Начнут гулять в волосах, под рубашкой, путешествовать
в волосах. Щекотно до ужаса, а вытряхнуть их ой как непросто.
Странно, что Санька вместе со всеми умотал на танцплощадку. Ему бы
сейчас во все глаза следить. Но видно, он полностью уверен в успехе,
уверен, что слежка сейчас ни к чему. Неужели у него такая сильная воля? А
может, агентура работает? Впрочем, это сомнительно. Кого ему посылать? Из
других палат нельзя, утечка информации выйдет. А в ихней он доверяет
только Андрюхе и Вовке. Но Андрюха - лопух, он любое дело завалит. А Вовка
еще в тихий час разнылся - голова болит. Отвели его в изолятор -
оказалось, и впрямь заболел. Температура у него. Перетрудился, видно, у
ворот. Так что его в изоляторе оставили. Впрочем, ну их к лешему. Нечего
голову забивать.
Очень не хотелось самому себе признаваться, но правда есть правда.
Прогулка к Ведьминому Дому крепко пошатнула его уверенность. Конечно,
нечистой силы не бывает. Это же научный факт. Папе с мамой про такое
расскажи - посмеялись бы только. Отец поинтересовался бы, что за
мистическая муха укусила дорогого сына. А вот мама обязательно подсунула
бы какую-нибудь популярную книжечку про разоблачение колдовства и
мракобесия. У мамы слабость к популярным книжечкам.
Книжки, конечно, умные люди пишут, всякие доктора и академики. Они-то
уж точно знают, что такое нечистая сила и почему ее не должно быть.
А с другой стороны... Санькина история, конечно, сказочка. Прочитал
ли где, сам ли придумал - без разницы. Но вот то, о чем говорил Леха...
Про белых лошадей... Он же сказал - почти вся деревня их видела. Что, у
всех дружно крыша поехала? Или все так резко решили наврать? И вообще Леха
не про какую-то незнакомую тетку рассказывал - про свою собственную.
Значит, что-то такое и впрямь было. А вдобавок еще Лехины глаза. И голос,
когда он просил в Дом не ходить. Леха, похоже, на все сто процентов в эту
чертовщину верит. И боится по-настоящему. И ведь не за себя боится - вот
что главное.
А вообще... Даже если и будет что-нибудь там такое... Главное - страх
сдержать. В "Вие" Хома Брут почему накрылся - от страха все. А если бы
себя пересилил, глядишь, и спасся бы. А так, конечно, дай себе волю - и
полные штаны обеспечены. Или что-нибудь похуже, что Санька обещал: разрыв
сердца, или заикание, или седина.
А правда, если этим дело кончится, что станет с родителями? Маму тут
же в больницу бы положили, у нее же сердце слабое, и один инфаркт уже был.
Вынесет ли она второй? Может, пока не поздно, отказаться?
Стыдно, конечно, будет. И червячок тот на всю жизнь останется. И Лехе
после этого в глаза не посмотришь. Получится, будто он его предал. Ведь
надо же его от Саньки защитить, а если сдаться сейчас - об этом и мечтать
не стоит. Наоборот, придется терпеть все Санькины издевательства - слово
есть слово. Да и попробуй откажись - потом никто его за человека не
посчитает. Ни в этом году, ни в будущем. Тут это дело крепко поставлено.
Потому что если уж дал слово - слезами облейся, а держи.
Вытерпишь - значит, есть у тебя воля, значит, ты парень настоящий. А
не стерпишь, рыпаться начнешь - стало быть, сявка ты сопливая. И никакими
кулаками ничего не докажешь. Что ж, наверное, это справедливо.
Не ездить больше сюда? Но очень уж жалко лишаться лагеря. Это же его
родной лагерь, он здесь вырос, каждое лето приезжает. И больше половины
ребят знакомые, с некоторыми он и в городе встречается. Значит, и с ними
придется порвать?
Да и как объяснить родителям, что он в этот лагерь больше не поедет?
Придется натужно врать, потому что говорить правду слишком стыдно. И
значит, от слова отказываться нельзя. И придется все Санькины
издевательства терпеть. А до конца смены еще долго.
Можно, конечно, к этому типу, к Петракову сходить и признаться, что
сдрейфил. Санька же обещал тогда рабство простить. Да вот можно ли ему
верить? Заявишь Петракову о своей трусости, станешь от Саньки обещанного
требовать - а он вдруг ухмыльнется и скажет: "Нет, Серый, ты что-то
путаешь. У нас с тобой такого уговора не было. Вся палата свидетели, как
мы спорили. Проиграл - плати." А даже если Леха подтвердит насчет
Петракова - все равно толку не будет. Не больно-то Леху в отряде слушают,
да и заткнет его Санька. Леха же у него на поводке. И Петраков в свидетели
не пойдет, больно ему надо, чтобы весь лагерь узнал, как он свои часы
проспорил.
Ладно. Хватит об этом. Нужно идти в корпус и собираться. Что же с
собою взять? Ясное дело, фонарь. Хорошо что он им почти не пользовался,
значит, батарейки свежие. Потом, перочинный нож с широким лезвием, почти
восемь сантиметров длиной. Все-таки оружие. Хотя что этим ножом против
скелета или призрака сделаешь? Но все же с ним спокойнее, все же смелости
прибавляет.
Да, веревку тоже прихватить не мешает. Веревка есть, хорошая,
толстая. Он ее недавно у бабки Райки стащил. Та ушла на крыльцо с бабкой
Машей поболтать, с техничкой из второго корпуса. Ушла, а кладовку запереть
забыла. Ну, Серега веревку и углядел.
Зачем она бабке? Ясно же, что ни к чему. И вообще, это же не бабкина
личная собственность, а общественная. Даже общенародная. Стало быть, и
Серегина. Тем более, ему веревка нужнее.
Потом бабка на него целый день подозрительно косилась. То справа
посматривала, то слева. Щурилась, языком цыкала. Наверное, почуяла что-то.
Но доказательств у нее никаких. Серега же не кретин, не в тумбочке веревку
заначил. Тайников в лагере сколько угодно. А бабка тоже не глупая,
заводиться не стала.
Вообще-то она поорать любит. Такое уж у нее свойство. Верно Миша
сказал: "С появлением бабы Раи началась у нас райская жизнь." Бабка Райка,
она очень хорошо знает, как надо жить. Она в этом деле профессор. Вот и
учит всех. Не только ребят, но и Мишу со Светой: "Молодые ишшо, пропадете
тут без меня... Вон в прошлом году - другое дело. Вожатые, Петя да Валя,
серьезные были. Такой порядок навели, что ух... Ни одно полотенце не
пропало!"
Чья-то рука легла ему на плечо. Серега резко обернулся и увидел Леху.
Тот стоял перед ним в своей желтоватой рубашке и потертых трениках.
Светлые волосы слегка поблескивали. Вид у него был взъерошенный и
озабоченный.
- Ты чего это пропал, я тебя по всему лагерю ищу! - проговорил он,
слегка отдышавшись. - Скоро уже отбой будет, а ты, оказывается, здесь
сидишь. Значит так, слушай. Я свой плащ уже положил туда, где пакет. Слева
от ворот, в лопухах. Я сверху мусора немного накидал, чтобы никто ничего
не подумал. На вот, держи, - он протянул Сереге тетрадный листок. Тот
машинально взял его и развернул.
- Что это?
- Молитва от нечистой силы. Как и обещал.
- Слушай, а может, не надо? Не верю я в эти глупости.
- Надо. Не пригодится - выкинешь, ну а вдруг пригодится? Я нарочно
печатными буквами писал, чтобы ты разобрал. А то у меня почерк плохой.
- Ну спасибо.
- Получше спрячь, чтобы этот гад не заметил. Ты же из корпуса
раздетым выйдешь, так что подумай, как спрятать.
- Ладно, разберемся, - улыбнулся Серега. Сейчас, перед Лехой, он
пытался казаться веселым. - Не боись, Леха, схожу я в этот дом и ничего
такого не случится. Зато завтра мы ему устроим радостей...
Леха промолчал.
- А знаешь, - произнес он наконец, - Санька-то из лесу только к ужину
вернулся. То ли заблудился, бегал, дорогу искал, то ли что... Только он
веселый такой пришел, и не исцарапался нисколько. Не то, что мы с тобой.
Чистенький весь. Ведь не просто же так, а? Как ты думаешь?
- Да кто его знает? Меня это сейчас как-то не колышет. Ладно, пошли,
что ли, в корпус.
...Замяукал горн на отбой. Миша быстренько навел порядок, цыкнул на
вторую палату, посулил Вовке Свинухину пятьсот приседаний, если хоть звук
оттуда будет, и смылся из корпуса. Наверное, пошел на свидание с Дуской.
Поначалу-то первая палата стала качать права - после отбоя Миша
всегда рассказывал что-нибудь интересное. Но пацаны из первой сами же и
