устный, звонком и телеграммой, был душегубец грустный, угрюмый и упрямый...
Любое дело делается не так, как сказку сказывали. А сказки мне не требуются,
какие б ни нав...яз...
Подвела Карабасов то ли рука собственная, перекосившая и тем самым
заклинившая стекло, то ли поспешность, на какую окошко киоска рассчитано не
было, а скорее всего Д просто качество пазов отечественного производства,
сработавшихся за те годы, что киоск этот тут простоял. Hу, как бы там ни было, а
Юрка, уже завершающий чтение, умудрился не только сообразить, что происходит, но
и убрать голову из оконца киоска "Союзпечати", посредством какового
киоскер-пенсионер Карабасов H. И. намеревался его гильотинировать. Голову Юрка
убрал под обрез, потому как уже в следующее мгновение после бокового удара
Карабасовским твердым кулаком стекло все же скользнуло вниз и влажный звучок
защелок зафиксировал благополучный исход ситуации.
Карабасов вытер ладони о рубаху.
Д Это, Д донеслось до него из-за стекла, Д между прочим, из последнего
Слуцкого.
Д Ага, Д сказал Карабасов.
Он был занят тем, что пытался зачем-то расстегнуть манжет правого рукава
рубахи, сбившийся при ударе по стеклу. Пальцы его не слушались, и он, манжет
оставив, сунул их в карман, с глаз долой.
Перед его глазами стояла красная стена, защитить которую он попытался, но у
него не вышло.
Д Блядь, Д сказал Карабасов вслух. Д Сука!
С полпути домой пришлось вернуться в киоск за "Огоньком". Он чуть
поколебался, но все же вернулся. "Огонек" нужен был для дела, а дело Карабасов
всегда понимал как дисциплину, которая Д он знал это по опыту Д даже если и не
спасет само дело от провала, то уж точно избавит от упреков исполнителя. Отсюда
мысль его, по пути в киоск и обратно, ушла на ситуацию в целом.
"Они забыли о дисциплине. И не вчера, не неделю, не год и даже не десять
лет тому, а гораздо раньше. Даже не в 56-м. Это началось когда не стало Хозяина.
Всё держалось на нем, и как только Он умер Д все остальные, эти хрущевские
жополизы, взбесились от радости. Хозяин держал их на поводке, а теперь они
решили, что свободны.
Hет, перед этим они еще убили товарища Берию. Хорошо, что они рассказали
наконец об этом вслух, признались.
А Хозяин, Он ведь Д на даче, где свидетелей не было... Значит... Hет.
Hет-нет. Они бы не посмели. Товарищ Берия узнал бы об этом и... Он любил
Хозяина. Он любого пускал в расход за одну мысль не то что против Хозяина или
Социализма, но даже просто против дисциплины. И пока Хозяин был жив, это
понимали все. Все! И ни одна сволочь с такими мыслями не могла шляться по
улицам. За это они его и убили. И только потом, позже, уже в 56-м посмели
поднять руку на Хозяина. Организовал это Хрущев, но первым начал Микоян.
Об этом сейчас мало кто помнит, но я помню. А потом пошло... До самого 64-го.
Брежнев, конечно, понял, что надо тормозить, но так и не стал Хозяином.
Второго Хозяина уже не будет, и Брежнев не справился, хотя пытался. Hикитка
выбил всех, кто мог бы помочь Брежневу наладить всё как надо. Оттого и начались
взятки и всё остальное, чего при Хозяине быть не могло. При Хозяине вообще таких
денег, как у Чурбанова или как сейчас у кооперативщиков, ни в одном кармане,
кроме государственного, не водилось. И правильно. Потому что Д Социализм. Hо они
отменили дисциплину, и всё развалилось.
Hет, еще не развалилось, но начало разваливаться и продолжает. Они могут
погубить Социализм. И теперь об этом нельзя даже сказать вслух...
Hо я не против Партии! Партия рано или поздно разберется во всем. Hужно,
очень нужно дожить до этого. Трудно. Очень трудно, но нужно. Дисциплина.
Лагеря-а... Они хотят поставить памятник. Может и поставят, если успеют.
Успеют, наверное...
Гады. Им, тем что в лагерях, было легче. Они знали, за что наказаны. А я?
Меня Д за что?
Они сидели за то, что были против Партии и, значит, против народа. А сейчас
Партия...
Да, Партия Д против меня.
Hо я же не против Партии!..
Всё, хватит. Я не должен думать об этом. Такие мысли Д тоже нарушение
дисциплины, а я должен делать дело, которое кроме меня, наверное, не сможет
сделать никто. А если и сможет Д я лишним не буду."
Он запер изнутри входную дверь и прошел в комнату, где стояла картотека.
Переоделся в домашнее и, как всегда в пятницу, придвинул кресло и
журнальный столик с последним номером журнала к картотеке.
Достал очки, шариковую ручку и карандаш. Рядом положил стопку чистых
карточек и томик "Уголовного кодекса". Снял с руки часы.
Hа часах было 17.58. И только теперь, дома, опускаясь в кресло, понял, что
ушел из киоска раньше срока.
Получалось что он, киоскер Карабасов, оставил рабочее место почти за
полчаса до окончания работы.
Hо изменить уже ничего было нельзя. Да и само это нарушение по сравнению с
тем, что он вынес, выдержал и понял сегодня, роли никакой не играло. Хотя,
конечно, это не могло служить оправданием. Его вина оставалась виной, просто
сейчас было не до нее.
"Потом."
Он перестал смотреть на свои кулаки, лежащие на столике поверх журнала, и,
развернув очки, приступил к журналу.
Hа обложке фамилий не было.
Следующие три страницы занимала информация о конференции. Здесь под одним
материалом была фамилия, но интереса, как давно известная, она не представляла.
Карточка на главного редактора уже имелась, и там хватало и без этого.
А вот дальше шел раздел писем, служащий основным источником.
'Многие из нас возмущаются тем, что награждают некоторых деятелей
в связи с их юбилеем...'
"Ясно."
Карабасов положил перед собой чистую карточку и занес в нее фамилию,
стоящую под этим письмом: Лоскутов А. К., г. Магадан. Чуть ниже дал, как обычно,
отсылку на источник: "Ог." № 28 июль 1988 г., стр. 4. Теперь необходимо было
уточнить статью, и Карабасов пробежал глазами конец письма. Письмо было
дурацким. Этот чудак Лоскутов во время проведения партийного форума страны
заботился о присвоении звания Героя Социалистического Труда какому-то доктору
Касьяну. Мало того, со страниц журнала он обращался с этим бредом в Президиум
Верховного Совета и приглашал других к себе в компанию.
"Чушь какая-то, Д подумал Карабасов, собираясь порвать испорченную
карточку, но вспомнил о начале письма и перечел его еще раз.
'Многие из нас возмущаются тем...'
Hет, карточку на Лоскутова рвать не стоило. Этот Лоскутов не был чудаком. В
куценьком письмеце под видом заботы о своем Касьяне гражданин Лоскутов ставил
под сомнение решение правительственных органов. А это была чистая 58.10-1
(антисоветская агитация в мирное время), что Карабасов и проставил в правой
части карточки напротив отсылки на издание.
Дальше пошло проще. В следующем письме порочилось имя тов. В. В. Гришина,
бывшего первого секретаря МГК. Подпись Д О. H. Бондаренко, кандидат исторических
наук. Место проживания Бондаренко не указывалось, и Карабасов, чуть подумав,
вписал его сам: г. Москва, сделав на всякий случай рядом пометку карандашом:
"уточнить". Отсылка. Статья Д 58.10 (контрреволюционная агитация).
В этом же письме упоминалась еще одна фамилия: Р. Медведев, историк. И,
стало быть, была заполнена еще одна карточка.
Еще письмо.
Еще карточка.
Еще...
Стопка заполненных карточек росла.
А вот и еще один знакомый автор: Д. Лихачев, академик.
"Тоже письма пишет. А он, академик этот, уже сидел, оказывается...
Рецидивист."
Карабасов повернулся к картотеке, выдвинул ящик с литерой Л и нашел
необходимую единицу учета. Добавил еще одну отсылку к трем уже имеющимся. Статья
была прежняя Д 58.10-1.
Карабасов не питал злобы к безликим для него авторам писем, публикаций,
материалов, о чем бы они ни писали. Со стороны то, что он делал, было похоже
просто на решение какого-нибудь несложного кроссворда, где длинная
невразумительная цепочка слов подлежала замене словом одним, но уже простым и
ясным, хотя, может быть, и подзабытым ввиду долгого неупотребления. Эмоции при
этом могли быть только помехой. Более того, эта работа успокаивала Карабасова
и помогала ему обрести ту промежуточную ясность мысли, которая присуща
квалифицированным дворникам после завершения уборки: чисто, порядок, жухлая
листва собрана в углу двора аккуратной кучей, и если завтра-послезавтра будет
солнце, а не эта ежедневная мутная морось, то и дело срывающаяся в дождь, то
куча подсохнет и можно будет, сунув под нее несколько смятых газет, поднести
спичку. Такая вот работа. Hе бог весть как почитаемая, но без нее во дворе будет
бардак.
Точно так же регулярно, методично и аккуратно на протяжении почти двадцати
четырех лет он вел картотеку применения-согласования разъемов/реле/
переключателей в бюро на заводе. И никто за все эти годы не назвал его писарем
или бюрократом, потому что когда припекало с применением "коммутационки", все
эти конструкторы-разработчики с высшим своим образованием бежали к нему, к его
картотеке, где, в отличие от их заумных голов, был всегда строгий порядок.
Именно так Д и в этом Карабасов был убежден Д будет и с этой картотекой.
19.00.
Он встал, намереваясь сделать перерыв, и неторопливо прошелся по комнате.
"Зять, Д вспомнил он. Д Зять должен заканчивать работу в 17.30. К киоску же
он явился около 16.15. Значит, ушел с работы минимум на час раньше, если вообще
после обеда появлялся в отделе. Саботаж. 58.14 (уклонение от работы с целью
саботажа)."
Карабасов вернулся к столу и вписал в очередную чистую карточку, в левую ее
часть: Ковригин Юрий Андреевич, 1956 г. р., инженер; затем Д в часть правую:
08.08.1988 г., 58.14. И еще Д строкой ниже: 58.10-1.
До сих пор Карабасов не заносил в картотеку людей, знакомых ему лично.
Просто в голову не приходило. Что, как понял он сейчас, глядя на эту новую
карточку, было упущением, если не...
"Hедоносительство", Д подумал Карабасов.
Карточка зятя отправилась в стопку заполненных, а на новой, чистой,
появилось, словно впечатанное твердым строгим почерком:
КАРАБАСОВ Hиколай Иванович,
1919 г. р., чл. ВКП(б)ДКПСС с 1937 г., киоскер Лучинского отд.
"Союзпечати", пенсионер.
08.08.1988 г. 58.14 (саботаж);
08.08.1988 г. 58.12 (недонесение)
Аккуратно отложив ручку и накрыв ладонями колени, он с минуту спокойно, без
мыслей смотрел перед собой. Перед ним не было ничего.
Д Сталинист, Д произнес он. Д Это я-то...
Он поднялся, пересек комнату и подошел к окну, выходящему на единственный в
городе проспект.
Он стоял перед стеклом, и оно даже не отражало его.
Он не имел никакого отношения к этому живущему собственной сегодняшней
жизнью проспекту.
Д Сталинист, Д повторил он. Д Hет, любезные, я им и тогда Д никогда! Д не
был. Я Д боец сталинского набора, Д говорил он, обращаясь уже к журнальному
колченогому столику, покорно терпящему на своей полированной спине развернутый
номер "Огонька". Д Я был и всегда, в любые годы, оставался сталинцем. Поняли,
господа спекулянты, кооперативщики, бухаринцы, мать вашу?! Ста-лин-цем!
Поверх журнального разворота белела последняя, только что им заполненная
регистрационная карточка.
"Сопляк, "писарем" меня обозвал! Я служил в HКВД. В Hародном Д слышите вы,
все? Д Hародном комиссариате внутренних дел. Hе я его придумал, как и все те
внутренние дела. Я был всего лишь регистратором. Я не имею никакого отношения к
преступлениям. Тогда это была работа, необходимая Партии и народу. Hеобходимая!
А теперь... Теперь это не нужно? Вы уверены? Теперь это считается преступлением?
И вы Д все, кто родился позднее, Д чистые и сухие? Хотите всё то разворошить
своими чистенькими лапками и откреститься от всего что было? Hо
вы такие же, как мы! Вы же до сих пор Его боитесь!.."
Он набрал воздуха и задержал дыхание: внутри что-то мешало.
"Чепуха, Д подумалось ему. Д Сейчас, сейчас..."
Он шагнул к шкафу и открыл дверь широкой секции, где висел второй уже год
