сумерки. Еле ощутимое движение воздуха несло прохладу. Днем Хасар поспал и
сейчас чувствовал во всем отдохнувшем теле бодрость, радовался предстоящей
ночи с влекущей к себе новизной...
Кишлик все еще стоял, беспомощно оглядываясь.
- Иди!- прикрикнул на него Хасар.
Взяв уздечку, тяжело передвигая ноги, Кишлик ушел, растворился в
сумерках. Нукеры укладывались спать. Хасар поднялся, поманил Бичикэ
пальцем и, когда она подошла, подхватил на руки, легко поднял, понес к
юрте. Она коротко вскрикнула, забила руками и ногами. Из сумрака выскочил
Кишлик, упал на колени, пополз, хватаясь за его гутулы.
- Не делай этого, великий нойон. Не топчи моего очага. У тебя есть
все, у меня - только Бичикэ. Не делай этого...
Толкнув Бичикэ в юрту, Хасар обернулся, легонько пнул Кишлика.
- Глупый харачу, ты хочешь, чтобы я сам готовил себе постель? Поезжай.
Нукеры, проводите этого дурака!
Встречный ветер выжимал из глаз Кишлика слезы, размазывал по щекам.
Кобылица распластывалась в беге, но он беспрестанно бил ее по боку концом
повода.
Курень его хозяина стоял недалеко, и Кишлик прискакал в него, когда там
еще не спали. Не дослушав его сбивчивого рассказа, Даритай-отчигин охнул,
забегал по юрте.
- Пропала моя голова! Что сделает со мной Тэмуджин за укрытый от его
глаз табун? Вечное синее небо, огради меня от гнева его безудержного!
- Я останусь без жены... Защити...
- Не мог укрыть кобылиц, пустоголовый! Разинул рот!
- Он отобрал у меня жену... Он твой племянник. Поедем. Пусть не
трогает...
- Хэ, не трогает. Станет он ждать нас с тобой. Это же Хасар! Э-э,
погоди...- Даритай-отчигин остановился.- Хасар спит с твоей женой? Хорошо,
Кишлик, очень хорошо. Дай Хасару горячую женщину - все забудет. Хе-хе, ему
не до табуна сейчас...
- Бичикэ моя жена? Моя!- теряя разум, закричал Кишлик.
- Если бы на твоем коне поехал чужой, ты мог беспокоиться - загонит. А
жене что сделается? Ступай! И помалкивай. Ступай.- Тыча легкими острыми
кулаками в спину, Даритай-отчигин вытолкал его из юрты.
Спотыкаясь, Кишлик добрел до коновязи. Стал отвязывать повод - не
слушались руки. Тяжелыми толчками билось сердце, из груди поднимался тугой
ком, перехватывая дыхание. Кишлик поднял глаза к небу, может быть, для
молитвы, может быть, для проклятия, но огромные звезды пошли кругом, и он
осел на землю, вцепился руками в иссеченную копытами траву, завыл, как
воют собаки, почуявшие близость своего конца.
Кто-то грубо рванул его за воротник, поднял на ноги.
- Ты чего вопишь?
- Огня!- потребовал другой голос.
При свете звезд Кишлик разглядел у коновязи толпу всадников. Спешенный
воин в остроконечном шлеме крепко держал его за воротник. Вспыхнуло сразу
несколько огней. Лошадиные морды придвинулись к Кишлику, обдавая лицо
горячим влажным дыханием. Перегибаясь через луку седла, к нему склонился
худощавый человек с суровым навесом бровей над острыми глазами.
- Мужчина, а кричишь, будто девочка, разбившая нос!
Кишлик узнал строгого воина. Это был Субэдэй-багатур.
- Подожди, братишка...
Стукнув по земле гутулами, с седла соскочил один из всадников, подошел
к Кишлику. Это был Джэлмэ, старший брат Субэдэй-багатура. Братья были
очень похожи друг на друга, но в то же время - разные. Брови Джэлмэ не так
нависали на глаза, взгляд был мягче, лицо полнее, и ростом он был ниже,
плотнее долговязого Субэдэя. Разглядывая Кишлика, Джэлмэ говорил:
- Во все горло человек орет в трех случаях: когда пьян, когда у него
большая радость и когда большое горе. Что у тебя, пастух?
За стеной юрты вкусно похрапывал один из нукеров, у порога изредка
приглушенно всхлипывала Бичикэ. Хасару не спалось. Слишком долго спал
днем, слишком жестка была постель из невыделанных шкур, слишком многого
ожидал от Бичикэ. Сама Бичикэ тут ни при чем, она не хуже других... Лучшая
женщина - та, которую желаешь. Всегда ждешь чего-то иного, не похожего на
все прежде. Но все похоже, все то же. За обманутым ожиданием следует
равнодушие.
Ему надоело хныканье Бичикэ, но и уговаривать, и ругать ее было лень.
Пошарил вокруг себя руками, нащупал смятую шапку, бросил к порогу. Бичикэ
замолчала. Хасар задремал. Стук копыт разом отогнал дрему. Выскочил из
юрты, на ходу затягивая пояс, растолкал нукеров. Пока они спросонок
сообразили, что к чему, неизвестные всадники окружили юрту.
- Эй, Хасар, пусть твои люди разведут огонь!
С облегчением вздохнув, Хасар вложил меч в ножны: он узнал голос Джэлмэ.
Запылал огонь. Джэлмэ и Субэдэй-багатур спешились, их нукеры остались
сидеть на лошадях.
- Садитесь!- по-хозяйски пригласил Хасар.- Какие заботы не дают вам
спать?
Братья сели, подвернув под себя ноги, ничего не ответили ему, молча
разглядывали его нукеров, и что-то в их молчании внушало беспокойство.
- Что-нибудь стряслось?
Снова они ничего не ответили, но Джэлмэ перевел взгляд на него, спросил
сам:
- Чем тут занимаешься?
- Езжу по куреням...- Вспомнив, какое незавидное, ничтожное у него
дело, Хасар скривился - язык не поворачивается сказать, что он, брат хана,
считает кобылиц, волов, овец...
Подождав, Джэлмэ с осторожной настойчивостью спросил снова:
- Что тут делаешь?
Настойчивость покоробила Хасара, злясь, ответил:
- Я здесь по велению моего брата!
- Я знаю, что хан Тэмуджин повелел тебе. проверить, сколько у кого
есть скота. Но не знаю, было ли тебе велено спать с женами беззащитных
пастухов... А?
Хасару показалось, что он ослышался. Ему ли говорит такие предерзостные
слова Джэлмэ? Ему, Хасару? Перед лицом нукеров! Со свистом вылетел из
ножен меч, по светлому лезвию пробежал красный отблеск огня. Дрогни
Джэлмэ, отшатнись, он бы обрушил меч на его голову. Но Джэлмэ даже глазом
не моргнул, даже бровью своей лохматой не пошевелил. Да говорил ли он
что-нибудь? Может быть, все-таки ослышался?
Длинноногий братец Джэлмэ весь подобрался, как рысь, готовая к прыжку.
И глаза округлились, как у рыси. Предостерег Хасара:
- Осторожней! Меч вручен тебе, чтобы разить врагов...
- Ты что сказал, Джэлмэ? Ты что мне сказал?- задыхаясь, допытывался
Хасар.
- Я только спросил: по повелению ли хана ведешь себя так, будто только
что отвоевал эту землю?
- А ты меня учить будешь? Ты, сын безродного харачу! Не стану поганить
меча твоей кровью. Нукеры, свяжите их и дайте плетей по голому заду!
Неуверенно, оглядываясь на всадников, молчаливо стоящих в темноте,
нукеры Хасара двинулись к братьям. Джэлмэ поднял руку.
- Именем хана Тэмуджина - не двигайтесь!
<Именем хана Тэмуджина>... Кто получил право говорить так,
неприкосновенен, как сам хан. Слова Джэлмэ не только остановили, заставили
попятиться нукеров, но и образумили Хасара. Он увидел перед собой лицо
старшего брата с гневно растопыренными колючками рыжих усов и холодным
пламенем в глазах... Попробуй тронь его любимчиков - родного брата предаст
злой казни. Что ему братья... Пусть считают хвосты и головы. А ханством
будут править такие вот бесстыдники.
- Ну, Джэлмэ, ты еще дождешься...
Угроза прозвучала слабо - тявканье собаки, которой дали пинка.
- Не грози, Хасар. И мой отец, и мой дед знали, как обращаться с
железом, в их руках и самое твердое становилось мягким. Свое умение отец
передал мне с Субэдэем. Уезжай, Хасар, не порть свою печень. Эй, пастух!
Ну, где твоя жена?
Из юрты (Хасар и не видел, как он туда прошел) показался Кишлик. С
опущенной головой, ни на кого не взглянув, подошел к Джэлмэ, сдавленным
голосом сказал:
- Спасибо, справедливые нойоны.
- Благодари не нас, а хана Тэмуджина. Он сказал: в дни битв воин
должен быть подобен тигру рычащему, в дни мира - телку, сосущему вымя
матери. И никому не дано переиначить его слово. Даже брату, даже лучшему
другу самого хана.
Нукеры подвели коня. Хасар взлетел в седло, помчался в степь, унося в
сердце тяжесть неутоленной злобы.
IV
Старый Ван-хан занемог. Летний шатер был наполовину открыт, на высокую
постель из мягких войлоков падали горячие лучи солнца, а Ван-хан зябко
кутался в халат, подбитый беличьим мехом, надсадно кашлял. Клочком
прошлогодней травы торчала на подбородке, вздрагивала при кашле седая
бороденка, сбегались глубокие морщины на рябом лице... Приходили и уходили
соболезнующие нойоны. Шепотом переговаривались караульные.
Ван-хан был молчалив. Его томила не только болезнь, но и трудные думы о
будущем своего улуса. Приезжал Джамуха, сказывал: вновь что-то замышляют
неукротимые меркиты. Но заботило не это. Не прямо, обиняками, чего-то не
договаривая, Джамуха дал понять, что Тэмуджин готовится подвести под свою
руку его ханство. Зная хитроумие Джамухи, его неприязнь к Тэмуджину, не
поверил. Но душа лишилась покоя. Конечно, Тэмуджин не такой дурак, чтобы
искать драки с кэрэитами, знает, что не во вражде, а в дружбе с ним,
Ван-ханом, его сила. Но что будет, когда улус унаследует Нилха-Сангун? Сын
ненавидит Тэмуджина, и Тэмуджин отвечает ему тем же. В одной упряжке им не
ходить. Рано или поздно кто-то кого-то захочет подмять под себя. Тэмуджин
умен, он не может не предвидеть этого.
Душа болела, как старая рана в ненастье. Нилха-Сангун был его кровью,
продолжателем его рода, единственным наследником, сыном женщины, память о
которой он пронес через всю свою жизнь. Не меньше Нилха-Сангуна был дорог
и Тэмуджин, сын побратима Есугея, настоящего и единственного друга,
Тэмуджин, которому он помог обрести силу и который в тяжкие времена сделал
для него все, что мог. Он и сам немало дал родному и названому сыновьям,
только одного не сумел - сделать их братьями, друзьями. Просмотрел...
Ладит же Нилха-Сангун с Джамухой. В последнее время они встречаются часто,
ведут длинные беседы. Побитый, Джамуха, как видно, образумился...
Перед шатром блестела Тола-река. Над высокой травой порхали белые
бабочки. На другом берегу по серому взгорью тянулись овцы. За шатром в
курене была сонная тишина. Мирно пасущееся стадо - радость кочевника,
покой - его счастье. Но покой в степи короток, как летняя ночь. Он не знал
покоя ни в молодости, ни в зрелые годы, нет его и сейчас, на склоне дней.
Всю жизнь сражался, вылетал из седла, садился снова. И уже близок конец
его земного пути, а покоя не добыл ни себе, ни своему улусу.
В шатер вошел Нилха-Сангун. Полное, гладкое лицо разморено зноем,
волосы на обнаженной голове влажны от пота. Присел у постели, справился о
здоровье. Ван-хан сел, стянул у горла беличий халат, кашлянул.
- Ничего. Скоро встану.
Сын кивнул. Он думал о чем-то другом. Беспокойно теребил короткую и
редкую бороду, пустыми глазами смотрел на другой берег Толы.
- Ты сам-то здоров?
- А? Здоров, отец, здоров.- Нилха-Сангун подозвал караульных, велел им
отойти подальше и никого к шатру не подпускать.- Надо поговорить, отец.
Эта предосторожность встревожила Ван-хана. Он опустил с постели ноги в
носках, сшитых из заячьих шкурок, уперся в узорчатый половой войлок,
наклонился к сыну, нетерпеливо попросил:
- Говори...
- Я не хотел тебя беспокоить, отец. Но сам не мог ничего придумать.
Джамуха проведал, что хан Тэмуджин хочет женить своего Джучи на моей
дочери Чаур-беки, а за моего сына Тусаху отдать свою Ходжин-беки.-
Нилха-Сангун тяжело передохнул, опустил голову, признался:- Я боюсь, отец.
Это...
- Подожди, дай мне самому подумать.
Ван-хан лег в постель, прикрыл ладонью запавшие глаза. Кэрэиты редко и
неохотно отдавали своих дочерей замуж за язычников. Но язычник Джучи - сын
Тэмуджина. Может быть, родство скрепит дружбу двух улусов, на многие годы
