Я понял, что крестьянское любопытство непобедимо, и выложил все.
Пока я рассказывал ему, что и как, косясь на собаку и стараясь не
упускать ее из виду, он качал головой, прицокивал языком и поглядывал на
меня, как бы жалея, что мне приходится заниматься такими недетскими делами.
-- А Мексут живет совсем рядом,-- сказал он, указывая топориком в
сторону тропы, куда я собирался идти.
Он стал объяснять дорогу, то и дело обрывая самого себя, чтобы лишний
раз удивиться, порадоваться, до чего он, этот Мексут, близко живет и до чего
просто к нему пройти. Благодарный за встречу и за то, что Мексут так близко
живет, я не стал ни о чем переспрашивать. Человек позвал собаку. Я услышал в
тишине ее приближающееся дыхание. Мощное тело выметнулось из-за кустов. Она
подбежала к хозяину, присела, шлепая хвостом по траве, мимоходом вспомнив
обо мне, еще раз быстренько обнюхала: так проверяют документ, когда уверены,
что он в порядке.
-- Совсем близко, отсюда докричать можно,-- сказал он уже на ходу, как
бы думая вслух и радуясь, что мне так здорово повезло.
Собака рванулась вперед, шаги человека стихли, и я остался один.
Я пошел по тропе, густо обросшей диким орехом и кустами ежевики. Порой
кусты смыкались над тропой, я отодвигал нх палкой и быстро проходил под
ними. Все же мокрые ветки иногда нахлестывали сзади, и я вздрагивал от
возбуждающего холода росы. Так я шел некоторое время, потом кусты
раздвинулись, стало гораздо светлее. Я вышел на открытое место и увидел
белое кладбище, озаренное белой луной.
Холодея от страха, я вспомнил, что когда-то проходил мимо него, но
тогда это было днем и оно не произвело на меня никакого впечатления.
Вспомнил, что сбил тогда с яблони несколько яблок. Я нашел глазами дерево,
и, хотя оно сейчас казалось совсем другим, я старался вернуть себе то
состояние беззаботности, когда сбивал с него яблоки. Но это не помогло.
Дерево неподвижно стояло в свете луны с темно-синей листвой и
бледно-голубыми яблоками. Я тихо прошел под ним.
Кладбище напоминало карликовый городок, с железными оградами, зелеными
холмиками могил, игрушечными дворцами, скамеечками, деревянными и железными
крышами. Казалось, люди, после смерти сильно уменьшившись и поэтому став
злее и опаснее, продолжают жить тихой, недоброй жизнью.
Возле нескольких могил стояли табуретки с вином и закуской, на одной
даже горела свеча, прикрытая стеклянной банкой с выбитым днищем. Я знал, что
это такой обычай -- приносить на могилу еду и питье, но все равно сделалось
еще страшнее.
Пели сверчки, свет луны белил и без того белые надгробья, и от этого
черные тени казались еще черней и лежали на земле, как тяжелые, неподвижные
глыбы.
Я старался как можно тише пройти мимо могил, но палка моя глухо и
страшно стучала о землю. Я ее взял под мышку, стало совсем тихо и еще
страшней. Вдруг я заметил крышку гроба, прислоненную к могильной ограде
рядом с еще не огороженной свежей могилой.
Я почувствовал, как по спине подымается к затылку тонкая струйка
ледяного холода, как эта струйка подошла к голове и, больно сжав на затылке
кожу, приподняла волосы. Я продолжал идти, все время глядя на эту крышку,
красновато поблескивающую в лунном свете. Я тогда еще не знал, что по
мусульманскому обычаю покойника хоронят без крышки, видимо, чтобы облегчить
ему воскресение. Гроб накрывают досками наподобие крыши.
Я был уверен, что покойник вышел из своей могилы, прислонил крышку
гроба к ограде и теперь ходит где-нибудь поблизости или, может быть,
притаился за крышкой и ждет, чтобы я отвернулся или побежал.
Поэтому я шел, не шевелясь и не убыстряя шагов, чувствуя, что главное
-- не сводить глаз с крышки гроба. Под ногами зашумела трава, я понял, что
сошел с тропы, но продолжал идти, не выпуская из виду крышку. Вдруг я
ощутил, что проваливаюсь в какую-то яму.
Я успел увидеть полоснувшую небо луну и шлепнулся на что-то шерстистое,
белое, рванувшееся из-под меня в сторону. Я упал на землю и лежал с
закрытыми глазами, дожидаясь своей участи. Я чувствовал, что он или, вернее,
оно где-то рядом и теперь я полностью в его власти, В голове мелькали
картины из рассказов охотников и пастухов о таинственных встречах в лесу, о
случаях на кладбищах.
Оно медлило и медлило, страх сделался невыносимым, и я, собрав силы,
распахнул глаза, как будто включил свет.
Сначала я никого не увидел, а потом в темноте заметил что-то белеющее,
качающееся. Я чувствовал, что оно внимательно следит за мной. Особенно
страшно было, что оно качалось.
Не знаю, сколько времени прошло. Я стал различать запах свежевскопанной
нагретой за день земли и какой-то очень знакомый, обнадеживающий, почти
домашний запах. Оно, все еще покачиваясь, белело в углу. Но ужас, длящийся
без конца, перестает быть ужасом. Я почувствовал боль в ноге. Падая, я ее
сильно подвернул, и теперь мне очень хотелось ее вытянуть.
Я долго вглядывался в него. Расплывающееся белое пятно принимало
знакомые очертания, в какое-то мгновенье я понял, что призрак превратился в
козла, и разглядел в темноте бородку и рога. Я давно знал, что дьявол
принимает вид козла, и немного успокоился, потому что это было ясно. Я
только не знал, что он при этом может пахнуть козлом.
Я осторожно вытянул ногу и заметил, что оно насторожилось, вернее,
перестало жевать жвачку и только продолжало странно покачиваться.
Я замер, и оно снова зажевало губами. Я поднял голову и увидел край
ямы, озаренный лунным светом, прозрачную полосу неба со светлой звездочкой
посредине. Наверху прошелестело дерево, было странно снизу чувствовать, что
там потянул ветерок. Я посмотрел на звездочку, и мне показалось, что и она
покачнулась от ветра. Что-то глухо стукнуло: с яблони слетело яблоко. Я
вздрогнул и почувствовал, что становится прохладно.
Мальчишеский инстинкт подсказывал, что бездействие не может быть
признаком силы, и, так как оно продолжало жевать, бесплотно глядя сквозь
меня, я решил попробовать выбраться.
Я осторожно встал и, вытянув руку, убедился, что, даже подпрыгнув, не
смог бы достать руками до края. Палка моя осталась наверху, да и она вряд ли
могла помочь,
Яма была довольно узкая, и я попробовал, упираясь руками и ногами в
противоположные стенки, вскарабкаться наверх. Кряхтя от напряжения, я
немного поднялся, но одна нога, та, которая подвернулась, соскользнула со
стенки, и я шлепнулся снова.
Когда я упал, оно испуганно вскочило на ноги и шарахнулось в сторону.
Это было самое неосторожное с его стороны. Я осмелел и подошел к нему. Оно
молча забилось в угол. Я осторожно протянул ладонь к его морде. Оно тронуло
губами, тепло дохнуло на нее, понюхало и фыркнуло по-козлиному, упрямо
мотнув головой.
Я окончательно убедился, что он никакой не дьявол, просто попал в беду,
как и я. Во время моего пастушества, бывало, козлы забирались в такие места,
что сами потом не могли выбраться.
Я сел с ним рядом на землю, обнял его за шею и стал греться, прижимаясь
к его теплому животу. Я попытался уложить его, но он продолжал упрямо
стоять. Зато он начал лизать мою руку, сначала осторожно, потом все смелее и
смелее, и язык его, гибкий и крепкий, шершаво почесывал кисть моей руки,
слизывая с нее соль. От этого колючего и щекочущего прикосновения было
приятно, и я не отнимал руки. Козел мой совсем вошел во вкус и уже стал
прихватывать острыми зубами край моей рубахи, но я закатал рукав и дал ему
попастись на свежем месте.
Он долго лизал мою руку, а я почувствовал, что, даже если бы показалось
над ямой голубое в свете луны лицо покойника, я бы только крепче прижался к
моему козлу и мне было бы почти не страшно. Я впервые узнал, что значат
живое существо рядом.
Наконец ему надоело лизать мою руку, и он неожиданно сам улегся рядом
со мной и снова принялся за жвачку.
Было все так же тихо, только свет луны сделался прозрачней, а звездочка
передвинулась на край полоски неба. Стало еще прохладней.
Вдруг я услышал приближающийся топот копя, сердце бешено забилось.
Топот делался все отчетливей и отчетливей, иногда раздавалось
металлическое пощелкиванье подков о камни. Я испугался что всадник свернет в
сторону, но топот приближался, твердый и сильный, и я уже слышал дыхание
коня, поскрипывание седла. Я замер от волнения, топот прошел почти над самой
головой, и тогда я вскочил и закричал:
-- Эй! Эй! Я здесь!
Лошадь остановилась, в тишине я различил костяной звук лошадиных зубов,
грызущих удила. Потом раздался нерешительный мужской голос:
-- Кто там?
Я рванулся навстречу голосу и закричал:
-- Это я! Мальчик!
Некоторое время человек молчал, потом я услышал:
-- Что за мальчик?
Голос мужчины был твердым и недоверчивым. Он боялся ловушки.
-- Я мальчик, я из города,-- сказал я, стараясь говорить не
покойницким, а живым голосом, отчего он сделался странным и противным.
-- Зачем туда залез? -- жестко спросил голос. Человек все еще боялся
ловушки.
-- Я упал, я шел к дяде Мексуту,-- быстро сказал я, боясь, что он не
дослушает меня и проедет.
-- К Мексуту? Так и сказал бы.
Я услышал, как он слез с коня и закинул уздечку за могильную ограду.
Потом шаги его приблизились, но он все же остановился, не доходя до ямы.
-- Держи! -- услышал я, и веревка, прошуршав в воздухе, соскользнула в
яму.
Я взялся за нее, но тут же вспомнил про козла. Он молча и одиноко стоял
в углу. Недолго думая, я обернул веревку округ его шеи, быстро затянул два
узла и крикнул:
-- Тяните!
Веревка натянулась, козел замотал головой и встал на дыбы. Чтобы
помочь, я схватил его за задние ноги и стал изо всех сил поднимать вверх --
веревка врезалась ему в шею. Как только его рогатая голова, озаренная лунным
светом, появилась над ямой, мужчина заорал, как мне показалось, козлиным
голосом, бросил веревку и побежал. Козел рухнул возле меня, а я закричал от
боли, потому что, падая, он отдавил копытом мне ногу. Я заплакал от боли,
огорчения и усталости. Видно, слезы были где-то близко, на уровне глаз. Они
полились так обильно, что я в конце концов испугался их и перестал плакать.
Я ругал себя, что не сказал ему про козла, а потом вспомнил о его лошади и
решил, что так или иначе он за нею придет.
Минут через десять я уловил шаги крадущегося человека. Я знал, что он
хочет отвязать лошадь и удрать.
-- Это был козел,-- сказал я громко и спокойно.
Молчание.
-- Дядя, это был козел,-- повторил я, стараясь не менять голоса.
Я почувствовал, что он остановился и слушает.
-- Чей козел? -- спросил он подозрительно.
-- Не знаю, он сюда упал раньше меня,-- ответил я, понимая, что слова
мои не убеждают.
-- Что-то ты ничего не знаешь,-- сказал он, а потом спросил: -- А
Мексуту кем ты приходишься?
Я, сбиваясь от волнения, стал объяснять наше родство (в Абхазии все
родственники). Я почувствовал, что он начинает мне верить, и старался не
упускать это потепление. Сразу же я ему рассказал, зачем иду к дяде Мексуту.
Я почувствовал, как трудно оправдываться, очутившись в могильной яме.
В конце концов он подошел к ней и осторожно наклонился. Я увидел его
небритое лицо, брезгливое и странное в лунном свете. Было видно, что место,
где он стоит и куда он смотрит, ему неприятно. Мне даже показалось, что он
старается не дышать.
Я выкинул конец веревки, за которую был привязан козел. Он взялся за
нее и потянул вверх. Я старался ему снизу помогать. Козел глупо упирался, но
