вещам, которые стоят на воде или висят в воздухе.
Когда мы подошли к реке, там уже стояли какой-то крестьянин с
нагруженным ослом и еще два человека. Одним из них был охотник с собакой. Но
эта собака меня не тревожила, потому что охотничьи собаки довольно разумные
существа, они почти не лают и совсем не кусаются.
Меня немного успокоило, что на берегу стоял ослик с поклажей. Все же
как-то легче, когда ты не один должен взбираться на паром. От волнения у
меня пересохло в горле, и я потянулся к воде, чтобы напиться. Мой старик
отпустил поводья, и я нарочно отошел подальше от этих людей, которые ждали
паром. Я боялся, что старик мой воспользуется последней возможностью
почесать язык на этом берегу и заговорит с кем-нибудь из них о колхозе. А
вдруг кто-нибудь из них доносчик с того берега, а только делает вид, что
собирается переправляться туда? Чтобы подольше отвлекать моего старика, я
долго-долго пил холодную мутную воду Кодера. Ослик, увидев, что я пью воду,
тоже вспомнил, что ему хочется пить и потянулся к воде. Но хозяин его не
пустил. Я-то понимал, что ослик волнуется, как и я, но его глупый хозяин
этого не понимал.
А между тем с той стороны реки паром уже приближался К слову сказать,
сколько я ни напрягал свой ум, а у меня, слава богу, есть что напрягать, я
никак не мог понять, какая сила движет паром поперек реки. Ведь вода его
толкает по течению, а он прет против течения. По-моему, это самая
удивительная загадка. Я так думаю, что люди тоже не понимают, почему паром
движется против течения, но делают вид, что это им давно известно. И что я
еще заметил -- в середине реки, где течение сильнее всего толкает его
вперед, он именно там быстрее всего движется против течения.
Паром все приближался и приближался, и я чувствовал волнение не только
оттого, что предстояло перейти в него. Меня еще волновало, кто первый
взойдет на паром, я или ослик. Мне, конечно, не хотелось идти первому. По
справедливости, раз ослик сюда пришел первым, он первым и должен взойти на
паром.
Я чего боялся больше всего -- это выдержат ли мостки, ведущие от берега
к парому. Я, конечно, тяжелее ослика Но ослик с поклажей пудов на шесть
будет потяжелее меня. И я решил, что если мостки выдержат ослика с поклажей,
то они выдержат и меня.
Меня беспокоило еще вот что. Я заметил, что одна доска на мостках
треснула как раз там, где был вбит гвоздь в перекладину. Так что гвоздь этот
с одной стороны ее совсем не держал. При переходе на паром эта доска вполне
могла соскользнуть с перекладины, и тогда ослик или я обязательно сломали бы
ногу. И главное, столько мужчин стоит тут в ожидании парома, и ни один из
них не обратил на это внимания. И конечно, в конце концов только мой
остроглазый старик, как всегда, заметил непорядок Мой старик слез с меня,
взял хороший камень, отодвинул треснутую доску, вытащил из перекладины
гвоздь, выпрямил его, поставил доску на место и там, где она была целой,
вбил гвоздь по самую шляпку.
Но вот послышался скребущий звук железной веревки, на особом колесике
скользящей по перекинутой через реку другой железной веревке, и паром боком
уперся в мостки. Там было человек восемь людей и ни одного животного, так
что непонятно было, выдержат меня мостки или нет.
Как я надеялся, первым пустили ослика. Но хозяин ослика перепутал все
мои расчеты. Он сначала снял с ослика оба мешка и перетащил их на паром.
Мостки под ним слегка прогибались, но выдержали. К сожалению, он
перетаскивал мешки по одному. Если бы он сразу перетащил оба мешка, я бы
меньше волновался. Ведь такой солидный упитанный мул, как я, весит гораздо
больше человека с одним мешком.
Перетащив мешки, человек взял под уздцы своего ослика и стал тянуть его
на мостки. Ослик стал изо всех сил упираться, очень уж он не хотел идти. Но
ведь все равно идти надо, никуда не денешься. Хозяин его упрямо тянул, а тут
еще охотник несколько раз огрел ослика прикладом своего ружья. Наконец
бедняга осторожно взошел на мостки, а потом спрыгнул на паром.
Теперь была очередь за мной. Я собрал все свое мужество, и, когда мои
старик, взойдя на мостки, слегка натянул поводья, я поставил ногу на доску
и, не ждя, чтобы какой-нибудь бродячий охотник бил меня сзади прикладом,
взошел на мостки и тихонько спрыгнул на паром. Все стали хвалить меня за ум
и смелость. Мне, конечно, приятно было это слышать. Ну, ум мне дала сама
природа, тут особой моей личной заслуги нет, а вот чтобы мужественно держать
себя, пришлось напрячь всю свою волю.
Паромщик оттолкнулся багром, и наша посудина медленно, а потом все
быстрей и быстрей пошла на тот берег. Я стоял на дне парома, стараясь не
шевелиться и не переступать ногами, чтобы доски днища не обломились подо
мной. Старик мой расплатился с паромщиком, мы кое-как вышли на берег и пошли
дальше.
Мы пришли в село Анастасовка. Там у сельсовета стояла железная арба под
названием машина. На ней многие люди ездят в город и обратно. Я раньше никак
не мог понять, на какой силе двигаются эти машины. Но потом догадался
Однажды мы с моим стариком проходили через село Джгерды. И там я увидел одну
машину, стоявшую на улице у ручья. Хозяин ее набрал из ручья полное ведро
воды и влил в машину. Потом сел в нее и поехал. Я понял, что эти машины
двигаются на водяной силе, как мельничные жернова.
Когда мы проходили мимо машины, старик мой взглянул на нее и сказал:
-- Железа-то у вас будет много, а вот откуда вы мясо возьмете, хотел бы
я гнать.
Это больное место моего старика. Дело в том, что он был лучший скотовод
Чегема. Сейчас у нас тоже кое-что есть, но раньше было очень много скота. В
лучшие времена, говорят чегемцы, у моего старика было столько коз и овец,
что, когда их перегоняли на летние пастбища, бывало, головные уже за три
километра на чегемском хребте, а задние еще топчутся в загоне. Вот сколько у
него было скота.
А ведь начинал он с одной-единственной козы. В Чегеме тогда еще никто
не жил. Он первым приехал в Чегем, попробовал местную воду, и она ему так
понравилась, что он решил здесь поселиться.
Он тогда только вернулся из Турции, куда многих абхазцев загнали, кого
силком, кого обманом. И у него ничего не было. Только юная жена, один
ребенок и эта коза. Ее одолжил ему какой-то родственник, чтобы ребенка можно
было поить молоком.
В первый же год он на жирной чегемской земле собрал такой урожай
кукурузы, что купил на нее небольшое стадо овец и коз А через двадцать лет
упорных трудов мой старик уже имел все -- и детей, и хозяйство, и огромный
загон для скота. И дом его был полная чаша, и гостей, бывало, полон двор,
так что жена его и пять дочерей едва успевали их обслуживать А молока было
столько, что его обрабатывать на сыр не успевали и сливали собакам.
Да, да, держал пастухов! Ну и что?! За три года работы пастух получал
тридцать коз, после чего мог уйти и заводить собственное хозяйство. А у вас
колхозник за три года и трех коз не заработает. Вот как!
Иногда я вижу своего старика совсем молоденьким, только-только испившим
ледяную чашу чегемского родника, утирающимся рукой и решающим: здесь буду
жить! Так и стоит он передо мной: небольшого роста, широкоплечий,
горбоносый, упорный, с могучей неукротимой мечтой в глазах.
А теперь что? А теперь всем колхозом они не имеют столько скота,
сколько он один тогда имел. Пустомели, все по ветру пустили! То-то же моему
старику и обидно. И теперь иногда на лице моего старика бывает такая горечь,
что у меня душа разрывается от жалости к нему. Эта горечь на лице его
означает: кончилось крестьянское дело. Но иногда он все же надеется, что эти
безумцы образумятся и снова каждый крестьянин заживет сам по себе.
Мы продолжали идти по дороге. Я поглядывал по сторонам, где виднелись
зеленые дворики, в надежде увидеть какого-нибудь жеребенка. Во дворах
паслись телята, свиньи, куры, индюшки, а жеребят не было видно.
Попомните мое слово Если с жеребятами дальше так пойдет дело, Абхазия
останется без лошадей. Или они думают готовых лошадей привозить из России?
Не верится что то. Да и не годятся громоздкие русские лошади для наших гор.
Все же я надеюсь, что на такой длинной дороге нам где-нибудь встретится
жеребеночек.
Вдруг из одной проселочной дороги выехал на улицу всадник. Остановив
свою лошадь, он из-под руки оглядел нас, как бы силясь узнать, кто мы, хотя
я могу поклясться всеми жеребятами, которых я любил в своей жизни, что он
сразу нас узнал. Это был известный лошадник из села Анхара по прозвищу
Колчерукий.
Старик мой поравнялся с ним, они поздоровались и поехали рядом. От
Колчерукого я ничего хорошего не ожидал. Так оно и получилось.
-- До чего ж тебя кумхоз довел, -- закричал Колчерукий, хотя мы от него
были в двух шагах и мой старик, слава богу, прекрасно слышит, -- что ты на
муле стал разъезжать.
Нарочно так говорит, хотя прекрасно знает, что старик мой всегда ездит
на муле.
-- Я, -- спокойно ответил ему мой старик, -- и до кумхоза сидел на
муле, и, бог даст, после кумхоза буду сидеть на муле.
-- Знаю, знаю, -- засмеялся Колчерукий, -- просто так, к слову сказал.
-- Хороша под тобой лошадка, -- вдруг ни с того ни с сего брякнул мой
старик.
-- Да уж, -- отвечал Колчерукий хвастливо, -- еще не настолько мне
задурили голову, чтобы я в лошадях перестал разбираться.
Я как услышал слова моего старика насчет этой лошадки, так сразу
почувствовал, что у меня горло перехватило. Да что хорошего в ней, я
спрашиваю?! Все крутит головой, все норовит куда-то в сторону зарысить,
якобы от избытка сил и нетерпения. Да это же сплошное притворство и обман!
Пусть она, как я, пройдет от Чегема до Мухуса, простоит там голодная всю
ночь, а на следующий день вернется обратно. Вот тогда бы вы посмотрели,
рысит она в сторону от нетерпения или шатается, как чучело под ветром!
Горько все-таки. Если ты ведешь себя как солидный мудрый мул и не
беспокоишь хозяина дерганьем и кривляньем, так они считают, что в тебе
лихости мало Но ничего не поделаешь, так устроен этот мир -- мудрость всегда
обречена на неблагодарность окружающих.
-- Ну, а как дела у вас в кумхозе, -- спросил мой старик, -- эвкалипты
еще не сажают?
-- Нет, -- сказал Колчерукий, -- что это еще за эвкалипты?
-- Это такое заморское дерево, -- ответил мой старик, -- сейчас его
всюду сажают, чтобы комаров отпугивать.
-- А чего это комаров отпугивать, -- удивился Колчерукий, -- уж лучше
пусть они мух отпугивают, а то совсем мою лошадь заели.
-- Они так считают, что комары плодят малярию, -- сказал мой старик, --
хотя каждый знает, что малярию плодит гнилой туман. В низинных селах, где
бывает гнилой туман, там и болеют малярией. А комаров и у нас в горах полно,
а малярией никто не болеет. Такой простой вещи уразуметь не могут, а берутся
перевернуть всю нашу жизнь.
-- Это и ребенку ясно, -- согласился Колчерукий, -- нет, у нас
эвкалипты не сажают. У нас с ума сошли на чае. Чай повсюду разводят.
-- Чай? -- удивился мой старик. -- Наши отцы и деды отродясь чай не
пили. Чай пьют русские Вот пускай они его и разводят себе.
-- Говорят, у русских для чая земля не годится, -- отвечал Колчерукий,
-- вот они и решили приспособить нашу землю для чая.
-- А где же они его брали раньше? -- спросил мой старик. -- Ведь
русские без чая и дня прожить не могут.
-- А разве ты не знаешь? -- ответил Колчерукий. -- Они его у китайцев
покупали.
-- Так что ж, китайцы теперь перемерли, что ли? -- спросил мой старик.
