стариком за руку.
-- Спешься, выпьем по рюмке, -- сказал Даур.
-- Нет, нет, -- ответил мой старик, -- я так, мимоездом.
-- Куда путь держишь? -- спросил Даур.
-- К сыну в город еду, -- ответил мой старик.
-- Все на своем муле, -- вдруг сказал Даур, -- я уж думал, тебя на
лошадь пересадят, раз уж ты кумхозником стал.
И далась им эта лошадь. Вот люди, кто ни встретит, удивляются, почему
мой старик ездит на мне, а не на лошади. Никак, болваны, не поймут, что
потому-то он на мне и ездит, что я удобней и приятней лошади во всех
отношениях.
-- Я уж так на своем муле до смерти проезжу, -- сказал мой старик и,
вздохнув, добавил: -- А кумхоз, что поделаешь, время заставило.
-- Да, время, -- вздохнул Даур в ответ.
-- Ну, а что тебя, не теребят? -- спросил мой старик.
-- Опять вызывали в сельсовет, -- сказал Даур, -- сдается -- новый
налог придумали.
-- Нет уж, от тебя не отстанут, -- сказал мой старик.
-- Эй, ты! -- крикнул Даур в сторону дома. -- Вынеси нам чего-нибудь
горло промочить!
Я понял, что теперь они будут долго разговаривать, и стал потихоньку
пощипывать траву возле приусадебного плетня.
-- Ну, а что у вас в кумхозе? -- спросил Даур.
-- Эти болваны, -- сказал мой старик, -- придумали дурость под
названием план. Табак еще не дошел, а по плану они его приказывают ломать.
Сколько я им ни говорил -- не слушаются. Попомни мое слово -- гиблая это
затея. Весной я им говорил: не надо спешить засевать низинку, надо дать
земле просохнуть. Опять не послушались. Теперь там кукуруза не больше моей
ладони.
-- Я-то пока, слава богу, хозяин на своей земле, -- угрюмо сказал Даур.
Тут его старуха принесла графинчик чачи, две рюмки и очищенных орехов в
тарелке. Они выпили и закусили. Старик мои, выпив рюмку и наглядно
запрокинув ее, сказал свою обычную присказку:
-- Чтобы этот кумхоз опрокинулся, как эта рюмка.
-- Да прислушается аллах к словам твоим, -- поддержал его Даур.
Они выпили по три рюмки, и хозяин упрашивал моего старика выпить еще,
но мои старик наотрез отказался, говоря, что он и так задерживается в
дороге.
В самом деле, солнце уже поднялось на высоту дерева, а мы только до
конца своего села дошли. Мне самому не терпелось идти, потому что траву
возле забора я всю общипал, а когда попробовал прихватить кукурузный листик,
высунувшийся между прутьями плетня, так этот единоличник стукнул меня рукой
по голове. Не очень больно, но обидно. Что ему этот листик кукурузы? Жадные
они все-таки, единоличники.
Честно скажу, в этом отношении колхоз мне больше нравится. Возьмем
такой пример. Однажды соседский буйвол прорвал изгородь одного крестьянина,
и мы за этим буйволом вошли в поле. Нас было три коровы, два осла и я. Мы
совсем недолго лакомились кукурузными стеблями. Мы объели участок поля
совсем небольшой, ну не больший, чем занимает обычный крестьянский дом. И
вдруг нас обнаружил хозяин. Что тут было! Он чуть не убил нас! Он такой
дубиной колошматил нас, что я чуть разум не потерял. Главное, всех бил, кого
попало, хотя легко было догадаться, что только буйвол мог прорвать эту
изгородь.
А в другой раз мы славно потравили колхозное поле. Между прочим, тот же
буйвол прорвал забор. У него была такая привычка, если уж он подымает голову
и в глаза ему попадаются сочные кукурузные стебли, он так и прет на них, и
уже его никакая ограда не удержит. Ну, так вот, мы там славно попировали,
может быть час, может быть больше. И только тогда нас заметил один
колхозник. Правда, прогнать прогнал, а бить не бил. Так, только комья земли
бросал в нашу сторону, чтобы мы ушли. Так, где же после этого, я спрашиваю,
более доброе, более сердечное отношение к животному? Конечно, в колхозном
поле, а не на приусадебном участке. Вообще-то, честно говоря, в колхозе
много глупостей делается, и мой старик прав. Но у них есть и хорошие
стороны, и надо быть к ним справедливым.
Мой старик распрощался с Дауром, и мы стали спускаться по крутому
склону вниз к Кодеру. Я очень осторожно переступал ногами, чтобы не
споткнуться самому или, не дай бог, не сбросить вниз моего старика. Мелкие
камушки так и сыпались из-под ног, и надо было следить в оба, чтобы каждый
раз ставить ногу в надежное место.
Справа и слева от этого очень крутого спуска шли крестьянские дома, и
оттуда беспрерывно нас облаивали большие и маленькие собаки. Хотя я на них
совсем не обращал внимания, все-таки меня раздражал этот почти беспрерывный
злобный лай. Хоть бы он имел какой-нибудь смысл! Мы ведь к вам во двор не
заворачиваем, безмозглые твари, мы ведь только мимо, мимо проезжаем! Ведь
можно же было понять, живя возле такой дороги, что здесь много народу
проходит и всадников проезжает! Так нет, они каждый раз делают вид перед
своими хозяевами, что им с большим трудом удалось отогнать грабителей от
своего дома.
Несмотря на трудную дорогу и этот раздражающий лай, я все-таки успевал
оглядеть дворы, надеясь увидеть, не мелькнет ли где-нибудь жеребенок. Но так
и не заметил ни одного жеребенка. Такое пренебрежение жеребятами, я думаю,
не только преступно, но и глупо. Скажем, вы не любите жеребят, но ведь из
них вырастают лошади, об этом вы подумали? На чем вы будете ездить через
несколько лет, если такое отношение к жеребятам продлится?
На середине спуска к реке Кодор нам повстречался странствующий еврей по
имени Самуил. Он ехал на ослике сам и впереди погонял ослика с поклажей.
Этот странствующий еврей из Мухуса привозит в Чегем разные городские товары
и меняет их на деньги или деревенские продукты.
Поравнявшись с Самуилом, мой старик остановился. Тот тоже остановил
своего ослика.
-- Добром тебе, -- сказал мой старик.
-- Добром тебе тоже, Хабуг, -- приветливо ответил Самуил.
-- Что везешь к нам? -- спросил мой старик.
-- Ткани для женских платьев и мужских рубашек, -- сказал Самуил, --
галоши с загнутыми носками, какие обожают абхазцы, стекла для ламп, иголки
для швейных машин, нитки, пуговицы, чуму, холеру и другую всякую всячину.
-- Зайди к нашим, может, что-нибудь возьмут, -- сказал мой старик,
подумав.
-- Обязательно зайду, -- сказал Самуил.
-- А что слышно в городе, куда я еду? -- спросил мои старик.
-- Лучше не спрашивай, Хабуг, -- всплеснул руками Самуил, -- в городе,
куда ты едешь, людей берут каждую ночь, а иногда даже днем.
-- Какую нацию сейчас больше всех берут, Самуил? -- спросил мой старик.
-- Что ты говоришь, Хабуг, -- снова всплеснул руками Самуил, -- разве
сейчас есть такая нация, какую меньше берут?! Если была бы такая нация, я бы
купил документ и вступил в эту нацию. А сейчас я хотел бы со своей семьей
скрыться в Чегеме.
-- Плохи дела, -- сказал мой старик, -- если ты, Самуил, торгующий
человек, хочешь скрыться в Чегеме.
-- Дела даже хуже, чем мы с тобой думаем, Хабуг, -- сказал Самуил.
-- Как ты думаешь, -- спросил мой старик, -- чего добивается
Большеусый?
-- Ни один человек в мире не знает, -- ответил Самуил, -- чего он этим
добивается. Ученые люди голову ломают, чтобы понять это, но никто понять не
может.
-- Ученые люди не знают, -- сказал мои старик, -- зато я знаю, чего он
добивается.
-- Я знаю, что ты скажешь, -- воскликнул Самуил, -- есть люди, которые
говорят, что он сошел с ума. Это не я так говорю, это люди так говорят.
-- Нет, -- твердо сказал мой старик, -- он не сошел с ума.
-- Я знаю, что ты думаешь, Хабуг, -- воскликнул Самуил, -- но умоляю,
не говори об этом никому! Особенно в городе, куда ты едешь! Сейчас никому
нельзя доверять. Даже собственному мулу не доверяй своих мыслей!
Ну уж такой глупости я от Самуила никак не ожидал. Я не то чтобы
предать своего хозяина, я жизнь готов за него отдать. Да если ты хочешь
знать правду -- животные вообще никого не предают. Предают только люди.
-- Знаю, -- спокойно сказал мой старик, -- не то что в городе, я даже
за Кодером не могу так сказать, потому что среди долинных абхазцев уже
появились доносчики.
Так они поговорили еще немного и разъехались. Самуил -- вверх, мы --
вниз. Меня очень встревожил этот Самуил. Я даже стал опасаться за своего
старика. После Кодора он обычно держит язык за зубами, но очень уж он
уверен, что доносчики на эту сторону Кодора не перебрались.
Этот странствующий еврей Самуил впервые появился в Чегеме пять лет
назад. До этого в Чегеме не было ни одного еврея, и многие чегемцы даже не
подозревали о существовании такой нации. И они стали приходить в Большой
Дом, чтобы поглазеть на Самуила, поговорить с ним, подивиться его знанию
абхазского языка.
И только вздорный человек, лесник Омар, не ходил смотреть на Самуила и
пытался отговорить остальных, чтобы они не ходили смотреть на него. Во время
николаевской войны с Германией Омар служил в "дикой дивизии" и любил
рассказывать о том, как они там в этой "дикой дивизии" рубили людей от плеча
до седла. Но чегемцам давно надоели его рассказы, и никто не хотел его
слушать. И теперь ему было обидно, что все бегут в Большой Дом послушать
Самуила и посмотреть на него.
-- Куда прете, куда, куда! -- кричал он чегемцам с веранды своего дома,
когда они шли знакомиться с Самуилом. -- Вы здесь козий помет месили, когда
я уже видел евреев!
-- В Польше! В Польше! -- надрывался он. -- Страна такая! Там я видел
их! Ничего особенного! Вроде армян! В Польше! В Польше!
Но чегемцы, не желая связываться со вздорным лесничим, молча проходили
мимо его дома. И только один обернулся и спросил:
-- А эндурцев ты там не видел?
-- Эндурцев не видел, -- ответил ему Омар, -- врать не буду.
-- Хорошо им там без эндурцев, -- сказал этот чегемец и пошел дальше.
К эндурцам у абхазцев очень сложное отношение. Главное, никто не знает
точно, как они появились в Абхазии. Сначала выдвигалось предположение, что
их турки насылают на абхазцев. Считалось, что турки по ночам на своих
фелюгах подплывают к берегу, высаживают их и говорят:
-- А теперь идите!
-- Куда идти? -- как будто бы спрашивают эндурцы.
-- Вон туда, -- вроде бы говорят им турки и машут рукой в сторону
Абхазии.
И вроде бы с тех пор эндурцы идут в Абхазию и идут, и конца и края им
не видно. Но некоторые абхазцы оспаривают такую версию. Они ссылаются на то,
что эндурцы не знают турецкого языка, а если бы они были из Турции, то даже
при всей своей дьявольской хитрости хоть один из них проговорился бы.
И чегемцы выдвинули другую версию. Они выдвинули такую версию, что
эндурцы где-то в самых дремучих лесах между Грузией и Абхазией
самозародились из древесной плесени. Вроде в царские времена это было
возможно. А потом доросли до целого племени, размножаясь гораздо быстрей,
чем хотелось бы абхазцам. А некоторые самые старые чегемцы говорят, что
помнят времена, когда эндурцы в Абхазии не жили, а только иногда появлялись
маленькими стайками, нанимаясь к абхазцам то дом построить, то поле
промотыжить.
-- Вот тогда они и приглядывались, где, что и как у нас, -- отвечали им
более молодые чегемцы, -- а вы думали -- поле промотыжить...
Честно говоря, сам я не знаю, кто прав, но мне кажется, во всем этом
есть некоторое преувеличение. Но я отвлекся от странствующего Самуила.
Больше всего он поразил чегемцев тем, что говорил по-абхазски.
-- Ты абхазский еврей, -- спрашивали у него чегемцы, -- или ты
еврейский абхаз?
-- Нет, -- отвечал им Самуил, -- я еврейский еврей.
-- Тогда откуда ты знаешь наш язык? -- удивлялись чегемцы.
