вода стала теплой, этого я никак не могу понять.
Благодаря этому роднику, который дедушка здесь открыл, он и выбрал это
место для жизни и зажил здесь когда-то.
Мы снова поднялись наверх и решили спуститься в котловину Сабида,
заглянув по дороге на наше семейное кладбище. Но сделать это нам не удалось,
потому что кладбище обросло непроходимой стеной колючих зарослей. С какой
хищной быстротой возвращает себе природа отвоеванные у нее когда-то земли!
С того места, где мы стояли, хорошо был виден обросший плющом кусок
крепости, обломок Великой Абхазской стены. У этой крепостной стены мы в
детстве, играя, откапывали древние кости каких-то людей, захороненных
когда-то в этом месте.
И кто его знает, кто снова явится откуда-нибудь в Чегем, как когда-то
наш дедушка. И он очистит участок земли, где сейчас расположены наши могилы,
от которых к тому времени не останется и следа, и только дети этого
человека, играя, как мы когда-то, будут откапывать в пахоте кости наших
близких, удивляясь и гадая, что за люди здесь когда-то жили.
Мы спустились в котловину Сабида. Травянистый склон, где некогда стоял
молельный орех, сейчас оброс почти доверху молодым ольшаником. Молельный
орех рухнул, должно быть от старости. Его гигантский ствол уходил вниз, на
самое дно котловины, во мглу кавказских джунглей.
Я взобрался на ствол и стал спускаться по нему вниз, кое-где огибая его
толстые ветки. Так я прошел метров пятьдесят, и чем дальше я шел, тем
трудней становилось идти, потому что колючие заросли облепляли его со всех
сторон.
Вокруг меня плотной стеной вставали обвитые лианами и заколюченные
ежевикой стволы каштанов, буков, грабов, дикой хурмы. В воздухе стоял щебет
птиц и могучий запах одновременно цветущей и гниющей плоти лесов.
Где-то совсем недалеко раздалось тревожное и короткое блеяние косули. Я
снял с плеча карабин и стал вглядываться в непроглядную зеленую мглу, откуда
раздался голос косули. Еще несколько раз тревожно, дурным голосом проблеяла
косуля, но спуститься со ствола и пробраться сквозь эти опутывающие и
стреноживающие заросли не представлялось возможным. Я повернул и снова
поднялся по стволу к подножию молельного ореха, где ждал меня дядя Сандро.
Мы поднялись наверх и снова вошли в дедушкин двор. Посреди двора все
еще паслись неведомые коровы. Одна из них побрякивала колокольцем.
Библейский звук жизни и запустения.
Я снял с плеча карабин, положил его на землю, разулся и полез на яблоню
рвать виноград. Дядя Сандро ушел на родник поить лошадей. Через некоторое
время я услышал, что меня кто-то окликает снизу, Это был Кунта. Меня он,
конечно, не узнал. Небольшое стадо коз вливалось во двор.
Не очень уверенным голосом Кунта просил меня не трогать виноград, так
как колхоз передал ему право собирать его с этого бывшего приусадебного
участка. Я отвечал ему, что винограда не убудет от того, что я съем
несколько гроздей, а он говорил, что от винограда ничего не останется, если
каждый мимоезжий путник будет рвать его.
Так мы мирно проспорили некоторое время, и, наконец наевшись винограду,
я слез с дерева. Кунта сидел у подножия яблони. Рядом с ним стоял
очаровательный мальчуган в живописных лохмотьях, такой черноглазый восточный
Христосик.
-- Не узнаешь, Кунта? -- спросил я у него.
-- Не осуди, не признал, -- отвечал Кунта, вглядываясь в меня своими
слабыми светло-голубыми глазами.
Я назвался, и он, признав меня, был несколько смущен тем, что запрещал
мне рвать дедушкин виноград. Самое удивительное, что за последние пятнадцать
лет он не только не изменился, но даже стал выглядеть лучше. Исчезла острая
худоба, и лицо его слегка округлилось и стало приятней для глаза.
-- Сколько тебе лет? -- спросил я у Кунты.
-- Сто три, -- отвечал он мне.
-- А брат жив? -- спросил я у него.
-- Жив, -- отвечал Кунта, -- а что с ним сделается!
-- А брату сколько? -- спросил я.
-- Брату сто шесть, -- отвечал он.
-- Ты с ним живешь? -- спросил я.
-- Нет, -- отвечал он не без гордости, -- я уже десять лет, как
отделился от него.
-- Чей это мальчик? -- спросил я, глядя на мальчишку, прятавшегося за
спиной Кунты и следившего оттуда за мной темными глазищами.
-- Взял на воспитание, -- отвечал Кунта, -- родственник жены.
Я поманил ребенка к себе, но он, мотнув головой, остался за спиной
Кунты. Тогда я вынул из кармана пятирублевую бумажку и, по обычаю наших
краев дарить детям деньги, протянул ему.
Мальчик осмысленно встрепенулся. Губы его, и без того яркие, вспыхнули,
и он, посапывая, медленно приблизился ко мне, цапнул деньги чумазой ручонкой
и снова спрятался за спиной своего воспитателя.
-- Хоть бы спасибо сказал, -- заметил ему Кунта, но мальчик молчал,
выглядывая из-за его спины своими темными глазищами.
-- Что слышно? -- застенчиво спросил Кунта после некоторого молчания.
-- Того, Кто Хотел Хорошего, но не успел, предали земле?
-- Нет, -- сказал я.
Поднялся дядя Сандро с лошадьми. Кунта поздоровался с ним и сказал,
чтобы мы спускались вниз к дому его брата, а там он и сам, подогнав своих
коз, не замедлит явиться.
Через полчаса мы с дядей Сандро подъезжали к дому бывшего лесничего.
Спешиваясь у ворот его дома, я заметил в маленьком загончике великолепного
рыжего коня с хвостом, почему-то подрезанным наподобие львиной метелки.
На лай собаки хозяин вышел из дому и приближался к нам, глядя на нас
из-под руки.
-- Это ты, Сандро? -- сказал он резким голосом шагов за десять от нас.
-- Я, я, -- отвечал дядя Сандро.
-- А кто с тобой? -- все тем же резким голосом спросил он, уже совсем
близко подойдя к нам.
-- Мой племянник, -- отвечал дядя Сандро.
-- Не тот ли, что в Москве обосновался? -- спросил он, вглядываясь в
меня своими острыми глазами и отбирая у нас поводья лошадей.
-- Тот самый, -- отвечал дядя Сандро.
Омар привязал наших лошадей к боковой стене дома. За домом виднелся
целый городок ульев. Их было много, не меньше ста колодок.
Я смотрел на Омара. Точно так же, как и Кунта, он не только не постарел
за последние тридцать лет, но даже стал выглядеть благообразней. У него даже
лицо слегка округлилось, хотя он все еще выглядел человеком суховатого
телосложения.
В далеком, самом раннем детстве я гостил у них в доме, тогда еще была
жива его первая жена, которую он, участник мировой войны, шестнадцатилетней
девушкой привез из Польши. Она говорила по-абхазски с немыслимым акцентом и
белила свою кухню наподобие украянских хат. Над ее акцентом и над ее белой
кухней чегемцы добродушно посмеивались.
Со времени смерти своей первой жены он долгое время не женился и,
только став глубоким стариком, женился во второй раз. Но недавно, не
выдержав его вздорного характера, жена ушла от него в свою деревню. Об этом
рассказал нам Кунта.
-- Проходите наверх, -- предложил нам хозяин и пропустил нас вперед.
Взгляд мой упал на каменные ступеньки лестницы, и сердце у меня сжалось. Это
были ступеньки лестницы дедушкиного дома, и каждая выемка и трещина на этих
белых камнях была знакомой, как морщины родного лица. Видно, человек,
купивший дом, все забрал, кроме этих ступенек, а потом их прибрал и
приспособил к своему дому этот неугомонный Омар.
-- Глупость подымается по нашим ступеням, -- тихо сказал мне дядя
Сандро, кивая на лестницу.
-- Дельце у меня к тебе есть, Сандро, -- сказал хозяин, когда мы
уселись на веранде.
-- Что за дельце? -- спросил дядя Сандро.
-- Дай время, расскажу, -- ответил хозяин и ушел на кухню, чтобы
приготовить нам чего-нибудь поесть.
Пригнав к воротам дома своих коз, явился Кунта со своим воспитанником.
Хозяин приспособил своего брата крутить над огнем вяленое мясо, а сам
приготовил мамалыгу.
Мамалыгу, дымящуюся в тарелках, вместе с шипящим мясом принесли на
веранду и поставили на стол. После этого хозяин принес из кладовки большую
тарелку с медом в сотах, чурчхелы и графин с чачей адской крепости.
Кунта прислуживал за столом, подливая нам чачу и подкладывая куски
мяса, очень соленого и очень вкусного. Мальчик, мерцая своими темными
глазищами, тянул ко рту то кусок меда в сотах, то кусок жареного мяса. Дядя
Сандро несколько раз призывал Кунту сесть за стол, но Кунта скромничал и
продолжал обслуживать нас.
-- Оставь его, -- прикрикнул хозяин дома, -- налопается еще, не бойся!
Дельце, о котором просил хозяин, касалось его сбежавшей жены. Начал он
издалека, говоря, что он уже не мальчик, чтобы есть что попало и как попало,
а человек в летах, и ему нужен человек, который мог бы приготовить и подать
ему пищу. Была у него хозяйка, да вот он, видно, не сумел прибрать ее к
рукам, и она отправилась к себе домой в село Атары. И несмотря на то, что он
подсылал к ее родственникам стоящих людей, чтобы родственники пристыдили и
отправили ее назад, она не возвращается, и он от этого всего терпит
неприятности и имеет неисчислимые убытки. Дядя Сандро обещал найти
дипломатический путь к сердцу его сбежавшей жены и ее родственников.
Поуспокоившись относительно будущего своей семейной жизни, старик
развеселился и стал рассказывать о своих военных подвигах во время первой
мировой войны. Он тогда служил в "дикой дивизии", и она, по его словам,
дралась во многих странах, нагоняя ужас на своих врагов. По его словам
получалось, что во всех странах они отлично дрались, и только в Венгрии, по
его словам, они сильно осерчали и отказались драться, потому что там обещали
выдать корм лошадям, но не выдали его. Для большей убедительности он
притащил шашку, вытащил ее из ножен и довольно бесцеремонно размахивал ею
над нашими головами, показывая, как бойцы "дикой дивизии" и он сам напополам
разрубали врагов.
Я спросил у него, как ему удалось так влюбить в себя юную полячку, что
она, навсегда покинув родину, приехала в Абхазию. Он почему-то рассердился
на меня и отвечал, как это она могла влюбиться в него, когда ему было сорок
лет, а ей шестнадцать: силой он взял ее!
Через некоторое время в графине кончилась водка, и старик послал меня в
заднюю комнату, объяснив, что там бочонок и шланг. Естественно было ожидать,
что он за водкой пошлет Кунту, но он послал меня. Я понял, что к ключевым
позициям своего хозяйства он Кунту не подпускает.
Бочонок с водкой стоял на приземистой скамье. Я присел на корточки,
вытащил втулку из бочки, сунул туда шланг и несколько раз пытался вытянуть
оттуда струю, но струя не вытягивалась. Я понимал, что надо несколькими
большими глотками отсосать водку, а потом подставить графин. Но водка была
слишком крепкой, и, прежде чем жидкость вливалась в меня, я успевал
задохнуться от паров спирта, и струйка, которую я вытягивал, оказывалась
слишком хилой и быстро иссякала.
Наконец хозяин пришел сам и, сказав: "Ах ты, бедолага!" -- присел к
бочонку, взял в рот шланг, несколькими сильными глотками втянул в себя
водку, и ровная струя полилась в графин. Я почувствовал себя пристыженным.
Часа через два мы сели на своих клячонок, хозяин распахнул ворота и
выпустил нас, покрикивая дяде Сандро:
-- Про дельце мое не забудь, про дельце!
Когда мы выезжали из Чегема и уже вступили на лесную тропу, дядя Сандро
обернулся назад и, имея в виду всех умерших и покинувших Чегем, а также всех
оставшихся в нем, сказал:
-- Худшей корове коровник достался...
Ну, что ж, подумал я, когда уходит от нас все, что мы любили, все, что
сияло нам светом надежды, мужества, нежности, благородства, когда от нас
