из проходивших работников милиции. И он, зная повадки этого следователя и
возмущенный тем, что тот переходит всякие границы, толкнулся в дверь, но она
была заперта.
-- Открой сейчас же! -- крикнул он и стал трясти дверь.
Молчание.
-- Зверюга, что ты там делаешь?! Открои!
Молчание.
Мгновенность сотворенного возмездия опьянила Чунку, но как-то не
утолила его до конца. Он брезгливо ткнул ногой неподвижное тело, явно
призывая его к жизни, чтобы со всей полнотой лишить его жизни. Но тело
оставалось неподвижным, и он остановился. Он не знал сейчас -- следователь
жив или мертв, но, в конце концов, это теперь не имело значения. Главное --
возмездие сотворено. Он, Чунка, стоит над поверженным мерзавцем. Да,
негодяй, оскорбивший память его матери, лучшей из матерей, как падаль лежит
на полу, а он, Чунка, стоит над ним!
Но ему хотелось еще что-нибудь сделать. Но что? И вдруг он вспомнил
свою тигриную мечту. Настал ее час! В дверь уже стучало несколько кулаков, в
нее толкали плечами. Там в коридоре поняли, что случилось нечто другое, не
то, что предполагал работник милиции, услышавший грохот свалившегося тела.
Надо было торопиться! И Чунка заторопился, но вдруг ощутил, что не может. То
ли от волнения, то ли от подсознательного генетического ужаса горца перед
возможным осквернением трупа он почувствовал, что тигриная мечта не
сотворяется.
Однако через несколько секунд он сообразил, что тигриную мечту можно
заменить ее шакальим вариантом -- чернилами. Он схватил со стола
многозначную чернильницу и стал, как перечницу, трясти ее над мясистым лицом
следователя.
Равномерно орябив чернилами все его лицо, он отбросил чернильницу и
уселся за стол, решив вынуть из его ящика пистолет и отстреливаться до
последнего патрона. Рванул ящик стола, но тот оказался пуст.
Дверь трещала и кто-то кричал: "Где завхоз?! Достаньте лом у завхоза!"
Чунка на мгновенье растерялся, не зная, чем защищаться, и посмотрел по
сторонам. И вдруг он мельком увидел за окном ветку шелковицы, трепещущую на
ветерке. Он вспомнил утреннюю шелковицу, вспомнил мокрое, улыбающееся ему
исподлобья лицо Анастасии, и внезапно его озарило: он отомстил и уже имеет
право на жизнь!
Чунка вскочил и распахнул окно. Шелковица росла в трех метрах от окна.
Милицейский двор был пуст. Рывком на подоконник, прицелился телом к
ближайшей ветке, мелькнуло с веселым отчаяньем: вторая шелковица, поймают --
на третьей повесят! -- и прыгнул.
Через минуту он уже стоял на земле и быстрыми шагами пересекал
милицейский двор. Именно в этом не было особенного везения. В ту минуту,
когда он прыгнул на шелковицу и слезал с нее, никто его не видел, а по двору
милиции мало ли проходит разных людей. Он вышел на улицу, повернул на углу и
пошел по дороге, ведущей в сторону Чернявской горы Через несколько минут не
выдержал и припустил до самой горы.
Из города вниз к Гаграм и вверх к Очамчирам вела вдоль моря одна
шоссейка. Он знал, что ехать или идти по ней смертельно опасно; вскоре ее
обязательно перекроют в нескольких местах. Перемахнув через Чернявскую гору
и дальше с холма на холм, ни разу не спустившись на шоссе, он шел в сторону
Анастасовки. Он шел остаток дня и большую часть ночи и только перед самым
рассветом вышел к Анастасовке. Месть и свобода его так возбудили, что он за
всю ночь ни разу не остановился, потому что не чувствовал усталости.
А в это время в городской милиции чрезвычайное происшествие приняло
неожиданно крутой оборот. Когда взломали дверь и увидели следователя,
лежащего на полу с лицом, обрызганным чернилами, некоторые не могли сдержать
злорадного хохота. Тем более что следователь быстро пришел в себя.
Собственно говоря, он еще раньше пришел в себя, но от страха делал вид, что
все еще без сознания. Он не знал, что Чунка выпрыгнул в окно.
Когда о случившемся доложили начальнику милиции, он приказал всем,
видевшим преступника, а их оказалось шесть человек, перекрыть в нескольких
местах шоссейную дорогу и проверять, всех пешеходов, фаэтоны и машины,
идущие из города.
В самом факте побега этого деревенского болтуна ничего особенного не
было. Но для личной судьбы начальника городской милиции дело осложнялось
тогдашней общей политической обстановкой в Абхазии. В сущности, начальник
милиции был единственным человеком абхазского происхождения, оставленным к
этому предвоенному году на реальной руководящей должности.
Двух-трех абхазцев, не имевших никакой практической власти, однако как
некие чучела автономной республики выставленных на высоких должностях,
нельзя было принимать всерьез.
Полная грузинизация Абхазии, которая в основном проводилась за счет
мингрельских кадров, была суровой политической реальностью того времени.
Если бы в 1937 году Берия не уничтожил абхазское руководство и если б в
Абхазии жил какой-нибудь народ, более малочисленный, чем абхазцы, и при этом
сохранивший этническое единство, то вполне вероятно, что абхазские
руководители так же старались бы его размыть и растворить внутри своего
народа.
Центростремительная тенденция к сокращению всякой сложной дроби
человеческих отношений лежит в самой сущности диктатуры.
В Грузии это сокращение дроби проходило, как и во всей стране, но
принимало дополнительно уродливую форму опьянения от самого факта, что
Сталин -- грузин. Таинственные слухи о Пржевальском тогда еще не
циркулировали, и мы не будем касаться этой темы, тем более что и без лошади
Пржевальского в этой главе достаточно много говорится о лошадях.
Вернемся к начальнику милиции. Итак, в этой суровой реальности он,
абхазец, оставался начальником городской милиции столицы республики. И
потому у многих местных руководителей он вызывал раздражение как некая
неприятная шероховатость на гладко отполированной поверхности национальной
политики.
Как он мог оставаться? Во-первых, хотя политика эта исходила из
Тбилиси, но именно в Тбилиси его непосредственное руководство его ценило как
опытнейшего оперативника. Он двадцать лет работал в милиции, и каждый уголок
Абхазии со всеми особенностями его местных завитков знал великолепно. Он
знал не только абхазский и русский, но совершенно чисто говорил на
грузинском и мингрельском языках. Это последнее обстоятельство работало на
него, может быть, больше, чем качества опытного оперативника. Кроме того, он
неплохо знал турецкий и греческий языки.
Он был храбр, во многих опасных операциях (преступники, абреки)
принимал личное участие, обстоятелен, хитер, искренне любил Сталина и был
абсолютно предан его политике.
Однако, несмотря на все эти качества и поддержку непосредственного
руководства из Тбилиси, говоря языком вождя, постоянно действующий фактор
оказался сильней. Два года назад его все-таки сняли с должности начальника
городской милиции и он несколько месяцев ходил без работы. Конечно, его
устроили бы на работу, но на гораздо более низкой должности. Однако он
вскоре был восстановлен на своей прежней должности. Помог необычайный
случай.
В тот день, возвращаясь с охоты, он проходил неподалеку от военного
объекта, который был возведен здесь за последнее время. Ввиду особой
важности этого объекта жители небольшого поселка, расположенного рядом с
ним, были выселены и расквартированы в городе. Поселок заняли люди,
непосредственно работавшие на объекте.
И вот, вместе со своей охотничьей собакой проходя мимо этого поселка,
он встретил там человека, показавшегося ему подозрительным. Каким-то
оперативным чутьем (по-видимому, верхним) он почувствовал, что человек этот
не местный. Тогда что он здесь делает? Попросил прикурить, перекинулись
несколькими словами. Оказалось, что человек этот действительно приехал из
Батуми к родственнику, раньше жившему в этом поселке, а теперь куда-то
переселившемуся. Опытному оперативнику показалось странным (для кавказца),
что родственник не знает о том, что его родственник уже два года здесь не
живет.
Он сказал этому человеку, что знает, где теперь в городе живет его
родственник и может к нему отвести его. Простодушие, с которым последовал за
ним этот человек, только усилило его подозрения. Скорее всего, это был
посыльный, которому поручили узнать, живет ли все еще в поселке нужный
кому-то человек.
С перепелками, болтающимися на поясе, он этого человека, как живую
перепелку, доставил чекистам. Все оказалось так, как предполагал начальник
милиции. В самом деле, в Батуми была шпионская резиденция и она
действительно заинтересовалась этим объектом, а этого человека просто за
деньги через подставное лицо прислали узнать, живет ли там еще нужный им
человек.
Разумеется, посыльному сказали, что речь идет о каких-то личных
взаимоотношениях, до времени не позволяющих тому, кто его посылал, приехать
прямо. Короче, благодаря бывшему начальнику милиции была раскрыта настоящая,
а не липовая шпионская организация.
И вот именно тогда могучая поддержка смежников помогла ему сесть на
прежнее место. Однако постоянно действующий фактор продолжал действовать в
силу того, что он был, как метко заметил вождь, именно постоянно действующим
фактором.
С год назад по течению этого фактора из Зестафона приплыл человек,
которого назначили заместителем начальника милиции. За этот год он уже
неоднократно подкапывался под своего начальника с явной целью сесть на его
место. Он слишком спешил. Было похоже, что в глубине души он не был уверен в
постоянстве постоянно действующего фактора.
Начальник несколько раз намекал ему, что знает о его интригах в обкоме,
но тот не унимался. Действовал он грубовато, но и не без оглядки, точно
зная, что начальника пока что поддерживает его непосредственное руководство
из Тбилиси. Был даже случай, и он об этом знал, что его хотели взять на
работу в Тбилиси.
Местное руководство тоже все еще колебалось в силу той же поддержки
начальника его тбилисским руководством, да и для пользы дела считало, что
зестафонский кадр должен набраться опыта, подождать. Время и так работало на
него, но он пытался опередить скорость постоянно действующего фактора, а это
тоже не одобрялось.
Так обстояли дела, когда милиционер вместе с Чункой был отправлен
дежурным к следователю. Дежурный, как только они вышли, доложил заместителю
начальника милиции о происшествии на базаре. Заместитель вошел к начальнику
с предложением немедленно отправить преступника в НКВД. Начальник, не придав
большого значения этому происшествию, сказал, что торопиться некуда,
отправят его туда после допроса.
И вот преступник сбежал, и заместитель начальника, почти не скрывая
торжества, вошел к начальнику с напоминанием о своем предложении, которое
объективно, как тогда говорили, предупреждало побег, а начальник по меньшей
мере проявил головотяпство. И сейчас, выслушав это напоминание, начальник
понял, что у зестафонского выскочки никогда раньше не было в руках такого
выигрышного козыря. В сущности, он еще не побежал с доносом только для того,
чтобы по ответной реакции начальника почувствовать, насколько крепко его все
еще поддерживает Тбилиси.
...Еще не побежал, но, конечно, очень скоро побежит, соображал
начальник, оценивая ситуацию. Разумеется, он не собирался ни от кого
скрывать то, что случилось. Скрыть это было невозможно, слишком многие об
этом знали. А вот то, что зестафонец предлагал ему переправить преступника
смежникам, а он отложил, это сильно работало против него.
