потому и пьют меньше...
-- Эндурцы стараются для своей семьи, для своего дома, для своих
близких, -- проворковала тетя Катя, погружаясь в грезу эндурского
очаголюбия, но, очнувшись, тоскливо добавила: -- А ты?
-- Вот в этом твоя эндурская дурость и сказывается, -- отвечал дядя
Сандро, -- ты до сих пор не можешь понять, как это важно для жизни людей,
чтобы они весело, с умом, не спеша ели, пили, слушали мои рассказы и иногда
сами кое-что вставляли, если у них есть что вставить...
-- Ты забываешь свой возраст, -- безнадежно вздохнула тетя Катя.
-- Заладила, -- махнул рукой дядя Сандро и, повернувшись ко мне,
добавил: -- Нет, я тебе честно скажу. Для эндурки моя жена даже слишком
хороша. Больше пятидесяти лет со мной живет и пока -- тьфу! тьфу! не
сглазить! -- не отравила.
-- Интересно, кого это эндурцы отравили? -- с некоторым вызовом
спросила тетя Катя. Она уже приподняла было свою корзину, но теперь снова
поставила ее на землю.
-- Ты лучше спроси, кого они еще не отравили, -- сказал дядя Сандро и,
приподняв айву, внимательно внюхался в нее, словно заподозрив, не отравлена
ли она эндурцами. Нет, видимо, еще не успели. Он опустил руку с айвой на
шкуру и обратился ко мне: -- Эндурцы испокон веков ядами промышляют. Они с
такой хитростью яды пускают в ход -- ни один прокурор не подкопается.
Например, ты гостишь у эндурца, а у него в это время враг в этом же
селе или в соседнем. И этот эндурец тебе говорит: "Слушай, живет тут один
человечек. Он о тебе слышал много хорошего. Зайди к нему, уважь, он тебе
устроит хлеб-соль. Только не говори, что я тебя к нему послал, потому что
ему от этого стыдно будет. Так зайди к нему в дом, как будто тебя ночь
застала в этом месте".
И ты доверчиво идешь к этому человеку, радуясь, что люди знают про твои
хорошие дела, а ты не думал, что они об этом знают. Ты даже иногда думал,
вроде маловато у тебя хороших дел. Но, оказывается, нет, оказывается,
хороших дел у тебя достаточно и добрые люди об этом знают.
И ты доверчиво идешь к этому человеку, думая обрадовать его и принять у
него хлеб-соль. И ты приходишь к нему, и он, бедняга, устраивает тебе
хлеб-соль, потому что деться некуда -- гость. Но тот эндурец, который послал
тебя к нему, уже дал тебе яд, и он подействует на тебя через сутки. И ты,
приняв хлеб-соль, ложишься спать у этого добродушного человека и умираешь.
И на следующий день милиция-челиция, доктур-моктур, и они узнают, что
ты отравлен, и твоего бедного хозяина сажают в тюрьму как отравившего ни в
чем не повинного человека. Вот так эндурцы иногда расправляются со своими
врагами. И что интересно -- он лично против тебя ничего не имеет, он только
думает про своего врага. А то, что ты при этом умрешь, ему и в голову не
приходит.
-- А если, допустим, -- смеюсь я, -- ты обещал пойти к этому человеку,
но не пошел?
-- Ничего страшного, -- махнул рукой дядя Сандро, -- в следующий раз
другого пошлет! А то, что ты неповинно умираешь, ему даже в голову не
приходит...
-- Не слушай старого дурака! -- говорит тетя Катя, как бы сердясь на
себя за то, что сама заслушалась. Она решительно берется за корзину и,
уходя, бросает: -- Его арестуют за язык, рано или поздно... И правильно
сделают... Только перед людьми стыдно...
Она поднимается на веранду, а дядя Сандро, с добродушной иронией (на
самом деле любит, старый хитрец!) поглядев ей вслед, снова нюхает айву и
говорит:
-- Мне бы на нее в перевернутый бинокль смотреть, а я, глупый,
приближал. На эндурца всегда надо в перевернутый бинокль смотреть, подальше
от него держаться... И в том, что я тогда чуть не сверзился с дерева, был
божеский знак, но я его не понял. "Осторожно, эндурка!" -- крикнул мне бог,
но я тогда его не понял, а теперь что... Теперь поздно...
-- Дядя Сандро, -- спросил я, -- а что вы вообще думаете о женщинах?
-- Всякой женщине, -- мимоходом ответил дядя Сандро, явно продолжая
думать об эндурцах, -- можешь сказать одно и никогда не ошибешься: "При
таком характере могла бы быть покрасивее..." Но эндурцы -- это совсем другой
разговор...
Дядя Сандро разглаживает усы, явно довольный, что добавил еще несколько
штрихов к неустанно созидаемому психологическому облику эндурцев. Он
задумчиво затихает.
Я вытягиваю из стакана кислую прохладу айрана и взвешиваю в уме афоризм
дяди Сандро. По-моему -- он просто хорош. Я думаю, не выдать ли его в кругу
друзей за собственный экспромт... Или сохранить для очередной главы романа о
жизни дяди Сандро? После некоторых колебаний прихожу к выводу, что не стоит
выбалтывать. Растащат, потом не докажешь, что ты первым его раздобыл. Вот
так, ради творчества, приходится себя во всем ограничивать, а что оно дает?
С веранды доносится шорох стручков, которые, все еще поворачивая,
перебирает тетя Катя. В окно веранды, щебетнув на лету, влетает ласточка и,
косо полоснув пространство помещения (она это сделала быстрей, чем я
описал), вылетает в другое окно. Какая ей была надобность влетать в веранду
и вылетать из нее? Никакой, чистое озорство. Но это знак жизни, ее
восторженная роспись в воздухе, и этим все оправдано.
Солнце греет, но не печет. В густо-зеленой листве корявых мандариновых
деревьев золотятся зреющие мандарины. Отсюда, с холма, видны пригородные
дома, окруженные фруктовыми деревьями, среди которых бросаются в глаза
оголенные от листьев деревья хурмы, ветки которых как бы утыканы багряными
плодами.
-- Дядя Сандро, -- спрашиваю я, решив отблагодарить его за афоризм, --
что это я часто слышу, что эндурцев называют парашютистами?
-- Так оно и есть, -- оживляется дядя Сандро, -- их сейчас на парашютах
спускают к нам.
-- Кто спускает? -- спросил я.
-- Неизвестное, но враждебное государство, -- твердо отвечает дядя
Сандро.
-- Неужели вы можете поверить, -- говорю я, -- что, несмотря на
погранзаставы, радарные установки и всякую технику, иностранные самолеты
могут залетать на нашу территорию и сбрасывать парашютистов?
-- Зачем мне верить, если я точно знаю, -- отвечает дядя Сандро, --
горные пастухи то и дело находят в горах парашюты. А сколько тысяч таких
парашютов гниет в непроходимых лесах? Между прочим, хороший материал,
говорят... Ему сносу нет...
-- Вы видели такого пастуха?
-- Нет, -- говорит дядя Сандро, -- я что, председатель колхоза, что ли?
Да он и председателю не покажет, чтобы парашют не сдавать в милицию.
Прекрасный заграничный материал... И на летний костюм хорош, и на матрац
годится, и палатку можно из него сделать -- не протекает.
-- Дядя Сандро, -- сказал я спокойно и твердо, -- это абсолютно
невозможно.
-- Ну да, -- сказал дядя Сандро и поднес айву к лицу, -- ты поверишь
тогда, когда эндурец прямо на голову тебе спустится... Но он не такой
дурак...
-- Ну, как это возможно, -- начал я слегка повышать голос, -- ведь
эндурцы жили в наших краях, когда еще самолетов не было?
-- Ну и что, -- невозмутимо ответил дядя Сандро и снова понюхал айву,
-- самолетов не было, но парашюты были...
-- Но как же парашюты могли быть, когда самолетов не было?! --
попытался я достучаться до логики.
-- Ты, как палка, все прямо понимаешь, -- сказал дядя Сандро и, положив
айву на шкуру, продолжал: -- Для каждого времени свой парашют. Вот ты
смеешься, когда я говорю, что эндурцы опутали нас по рукам и по ногам. Но я
с тобой иду на спор. Возвращаясь в город, ты будешь идти мимо Дома
Правительства, где все наши министерства. Выбирай любой этаж и пройди подряд
десять кабинетов. И если в восьми не будут сидеть эндурцы, я выставлю тебе и
любым твоим друзьям хороший стол и даю клятву больше ни разу не говорить об
эндурцах.
-- Вы это всерьез?! -- спросил я, пораженный таким оборотом разговора.
Дело в том, что его домыслы об эндурцах никогда не опирались на цифры, а
теперь он вдруг прямо обратился к статистике.
-- Конечно, -- сказал дядя Сандро и, приподняв львиномордую айву,
внюхался в нее, как эстет в розу, -- но если ты проиграешь, ты выставишь мне
стол в ресторане и признаешься перед всеми моими друзьями, что ты был слепой
телок, которого дядя Сандро всю жизнь тыкал в сосцы правды.
-- Идет! -- согласился я и тут же вспомнил, что он говорил мне неделю
назад.
Дело в том, что новый секретарь ЦК Грузии Шеварднадзе начал кампанию по
борьбе со всякого рода взяточниками и казнокрадами. В связи с этим в нашем
городе, как и во всех других городах Грузии и Абхазии, пробежал слух, что
теперь крайне опасно кутить в ресторанах, потому что туда приходят
переодетые работники следственных органов и устанавливают, кто именно
прокучивает ворованные деньги.
Неделю тому назад в разговоре со мной, коснувшись этой темы, дядя
Сандро сказал, что теперь он никогда не войдет в ресторан, даже если его
шапку туда закинут. Этим самым он одновременно намекал, что имеет какое-то
отношение к подпольной жизни местных воротил, хотя я точно знал, что он
никакого отношения к ним не имеет. Сиживал за их столами, пивал их напитки,
но к делам никогда не допускался. Это я знал точно. Сейчас в связи с нашим
спором я ему напомнил его высказывание насчет шапки, закинутой в ресторан.
-- Ты меня не так понял, -- сказал дядя Сандро, -- те люди, которые
следят за посетителями ресторанов, смотрят, кто будет расплачиваться. А тут
я уверен, что расплачиваться будешь ты.
-- Хорошо, посмотрим, -- сказал я и, попрощавшись с дядей Сандро, стал
уходить. Я уже спускался по тропке, ведущей к калитке, когда из-за
мандариновых кустов услышал его зычный голос:
-- Когда будешь заказывать стол, скажи, что дядя Сандро будет за
столом, а то тебе подсунет плохое вино... тот же эндурец!
Через двадцать минут я уже был возле Дома Правительства. Я на минуту
замешкался у входа. Я здорово волновался. Я сам не ожидал, что так буду
волноваться. Я не знал, какой этаж выбрать для чистоты эксперимента.
Почему-то я остановился на третьем. Он мне показался наиболее свободным от
игры случая.
Перешагивая через одну-две ступеньки, я вымахал на третий этаж. Передо
мной был огромный коридор, по которому лениво проходили какие-то люди,
пронося в руках дрябло колыхающиеся бумаги.
Я пошел по коридору и, отсчитав справа, почему-то именно справа, десять
кабинетов, распахнул дверь в последний и остановился в дверях.
За столом сидел лысоватый немолодой эндурец, и, когда я открыл дверь,
он посмотрел на меня с тем неповторимым выражением тусклого недоумения, с
которым смотрят только эндурцы, и притом только на чужаков.
Я быстро закрыл дверь и направился к следующему кабинету. Толкнул
дверь, и сразу же мне в лицо ударила громкая эндурская речь За столом сидел
эндурец, и двое других эндурцев стояли у стола. Говорили все трое, и все
трое замолкли на полуслове, как только я появился в дверях, словно
обсуждался план заговора. Замолкнув, все трое уставились на меня.
Гейзер паники вытолкнул в мою голову мощную струю крови! Я распахивал
дверь за дверью, и, как в страшном школьном сне, когда тебе снится, что
экзаменатор отвернулся от стола и разговаривает с кем-то, а ты
переворачиваешь билеты в поисках счастливого, но в каждом незнакомые
вопросы, а ты все ищешь счастливый билет, уже тоскуя по первому, который
все-таки был полегче остальных, а счастливый все не попадается, а
экзаменатор вот-вот повернется к столу, и у тебя уже не будет возможности
