вопросов и, подождав из приличия одну минуту, начал:
-- Не имел ли подсудимый каких-либо внеслужебных дел с
геркулесовцем Берлагой? Не имел. Правильно! А с геркулесовцем
Скумбриевичем? Тоже нет. Чудесно. А с геркулесовцем Полыхаевым?
Миллионер-конторщик молчал.
-- Вопросов больше не имею. Ф-фу! Я устал и есть хочу.
Скажите, Александр Иванович, нет ли у вас холодной котлеты за
пазухой? Нету? Удивительная бедность, в особенности если
принять во внимание величину суммы, которую вы при помощи
Полыхаева выкачали из доброго "Геркулеса". Вот собственноручные
объяснения Полыхаева, единственного геркулесовца, который знал,
кто скрывается под видом сорокашестирублевого конторщика. Но
ион по-настоящему не понимал, кто вы такой. Зато это знаю я.
Да, господа присяжные заседатели, мой подзащитный грешен. Это
доказано. Но я все-таки позволю себе просить о снисхождении,
при том, однако, условии, что подзащитный купит у меня папку. Я
кончил.
К концу речи великого комбинатора Александр Иванович
успокоился. Заложив руки в карманы легких брюк, он подошел к
окну. Молодой день в трамвайных бубенцах уже шумел то городу.
За полисадом шли осоавиахимовцы, держа винтовки вкривь и вкось,
будто несли мотыги. По оцинкованному карнизу, стуча красными
вербными лапками и поминутно срываясь, прогуливались голуби.
Александр Иванович, приучивший себя к экономии, потушил
настольную лампу и сказал:
-- Так это вы посылали мне дурацкие телеграммы?
-- Я, -- ответил Остап. -- "Грузите апельсины бочках
братья Карамазовы". Разве плохо?
-- Глуповато.
-- А нищий-полуидиот? - спросил Остап, чувствуя, что парад
удался. -- Хорош?
-- Мальчишеская выходка! И книга о миллионерах -- тоже. А
когда вы пришли в виде киевского надзирателя, я сразу понял,
что вы мелкий жулик. К сожалению, я ошибся. Иначе черта с два
вы бы меня нашли.
-- Да, вы ошиблись. И на старуху бывает проруха, как
сказала польская красавица Инга Зайонц через месяц после
свадьбы с другом моего детства Колей Остен-Бакеном.
-- Ну, ограбление -- это еще понятно, но гири! Почему вы
украли у меня гири?
-- Какие гири? Никаких гирь я не крал.
-- Вам просто стыдно признаться. И вообще вы наделали
массу глупостей.
-- Возможно, -- заметил Остап. -- Я не ангел. У меня есть
недочеты. Однако я с вами заболтался. Меня ждут мулаты.
Прикажете получить деньги?
-- Да, деньги! -- сказал Корейко. -- С деньгами заминка.
Папка хорошая, слов нет, купить можно, но, подсчитывая мои
доходы, вы совершенно упустили из виду расходы и прямые убытки.
Миллион -- это несуразная цифра.
-- До свиданья, -- холодно молвил Остап, -- и, пожалуйста,
побудьте дома полчаса. За вами приедут в чудной решетчатой
карете.
-- Так дела не делают, -- сказал Корейко с купеческой
улыбкой.
-- Может быть, -- вздохнул Остап, -- но я, знаете, не
финансист. Я-свободный художник и холодный философ.
-- За что же вы хотите получить деньги? Я их заработал, а
вы...
-- Я не только трудился. Я даже пострадал. После
разговоров с Берлагой, Скумбриевичем и Полыхаевым я потерял
веру в человечество. Разве это не стоит миллиона рублей, вера в
человечество?
-- Стоит, стоит, -- успокоил Александр Иванович.
-- Значит, пойдем в закрома? - спросил Остап. - Кстати,
где вы держите свою наличность? Надо полагать, не в сберкассе?
-- Пойдем! - ответил Корейко. - Там увидите,
-- Может быть, далеко? -- засуетился Остап. - Я могу
машину.
Но миллионер от машины отказался и заявил, что идти
недалеко и что вообще не нужно лишней помпы. Он учтиво
пропустил Бендера вперед и вышел, захватив со стола небольшой
пакетик, завернутый в газетную бумагу. Спускаясь с лестницы,
Остап напевал: "Под небом знойной Аргентины... "
ГЛАВА XXIII. СЕРДЦЕ ШОФЕРА
На улице Остап взял Александра Ивановича под руку, и оба
комбинатора быстро пошли по направлению к вокзалу.
-- А вы лучше, чем я думал, -- дружелюбно сказал Бендер.
-- И правильно. С деньгами нужно расставаться легко, без
стонов.
-- Для хорошего человека и миллиона не жалко, - ответил
конторщик, к чему-то прислушиваясь.
Когда они повернули на улицу Меринга, над городом пронесся
воющий звук сирены. Звук был длинный, волнистый и грустный. От
такого звука в туманную ночь морякам становится как-то не по
себе, хочется почему-то просить прибавки к жалованью по причине
опасной службы. Сирена продолжала надрываться. К ней
присоединились сухопутные гудки и другие сирены, более далекие
и еще более грустные. Прохожие вдруг заторопились, будто бы их
погнал ливень. При этом все ухмылялись и поглядывали на небо.
Торговки семечками, жирные старухи, бежали, выпятив животы, и в
их камышовых корзинках среди сыпучего товара подскакивали
стеклянные стаканчики. Через улицу вкось промчался Адольф
Николаевич Бомзе. Он благополучно успел проскочить в вертящуюся
дверь "Геркулеса". Прогалопировал на разноцветных лошадках
взвод конного резерва милиции. Промелькнул краснокрестный
автомобиль. Улица внезапно очистилась. Остап заметил, что
далеко впереди от бывшего кафе "Флорида" отделился табунчик
пикейных жилетов. Размахивая газетами, канотье и панамскими
шляпами, старики затрусили по мостовой. Но не успели они
добраться до угла, как раздался оглушающий лопающийся пушечный
выстрел, пикейные жилеты пригнули головы, остановились и сейчас
же побежали обратно. Полы их чесучовых пиджаков раздувались.
Поведение пикейных жилетов рассмешило Остапа. Пока он
любовался их удивительными жестами и прыжками, Александр
Иванович успел развернуть захваченный из дому пакет.
-- Скабрезные старики! Опереточные комики! - сказал Остап,
поворачиваясь к Корейко.
Но Корейко не было. Вместо него на великого комбинатора
смотрела потрясающая харя со стеклянными водолазными очами и
резиновым хоботом, в конце которого болтался жестяной цилиндр
цвета хаки. Остап так удивился, что даже подпрыгнул.
-- Что это за шутки? - грозно сказал он, протягивая руку к
противогазу. -- Гражданин подзащитный, призываю вас к порядку.
Но в эту минуту набежала группа людей в таких же
противогазах, и среди десятка одинаковых резиновых харь уже
нельзя было найти Корейко. Придерживая свою папку, Остап сразу
же стал смотреть на ноги чудовищ, но едва ему показалось, что
он различил вдовьи брюки Александра Ивановича, как его взяли
под руки и молодецкий голос сказал:
-- Товарищ! Вы отравлены!
-- Кто отравлен? -- закричал Остап, вырываясь. - Пустите!
-- Товарищ, вы отравлены газом! - радостно повторил
санитар. -- Вы попали в отравленную зону. Видите, газовая
бомба.
На мостовой действительно лежал ящичек, из которого
поспешно выбирался густой дым. Подозрительные брюки были уже
далеко. В последний раз они сверкнули между двух потоков дыма и
пропали. Остап молча и яростно выдирался. Его держали уже шесть
масок.
-- Кроме того, товарищ, вы ранены осколком в руку. Не
сердитесь, товарищ! Будьте сознательны! Вы же знаете, что идут
маневры. Сейчас мы вас перевяжем и отнесем в газоубежище.
Великий комбинатор никак не мог понять, что сопротивление
бесполезно. Игрок, ухвативший на рассвете счастливую талию и
удивлявший весь стол, неожиданно в десять минут спустил все
забежавшему мимоходом из любопытства молодому человеку. И уже
не сидит он, бледный и торжествующий, и уже не толкутся вокруг
него марафоны, выклянчивая мелочь на счастье. Домой он пойдет
пешком.
К Остапу подбежала комсомолка с красным крестом на
переднике, Она вытащила из брезентовой сумки бинты и вату и,
хмуря брови, чтобы не рассмеяться, обмотала руку великого
комбинатора поверх рукавa. Закончив акт милосердия, девушка
засмеялась и убежала к следующему раненому, который покорно
отдал ей свою ногу. Остапа потащили к носилкам. Там произошла
новая схватка, во время которой раскачивались хоботы, а первый
санитар-распорядитель громким лекторским голосом продолжал
пробуждать в Остапе сознательность и другие гражданские
доблести.
-- Братцы! - бормотал великий комбинатор, в то время как
его пристегивали к носилкам ремнями. - Сообщите, братцы, моему
покойному папе, турецкоподданному, что любимый сын его, бывший
специалист по рогам и копытам, пал смертью храбрых на поле
брани.
Последние слова потерпевшего на поле брани были:
-- Спите, орлы боевые! Соловей, соловей, пташечка...
После этого Остапа понесли, и он замолчал, устремив глаза
в небо, где начиналась кутерьма. Катились плотные, как сердца,
светлые клубки дыма. На большой высоте неровным углом шли
прозрачные целлулоидные самолеты. От них расходилось звонкое
дрожание, словно бы все они были связаны между собой железными
нитями. В коротких промежутках между орудийными ударами
продолжали выть сирены.
Остапу пришлось вытерпеть еще одно унижение. Его несли
мимо "Геркулеса". Из окон четырех этажей лесоучреждения
выглядывали служащие. Весь финсчет стоял на подоконниках.
Лапидус-младший пугал Кукушкинда, делая вид, что хочет
столкнуть его вниз. Берлага сделал большие глаза и поклонился
носилкам. В окне второго этажа на фоне пальм стояли, обнявшись,
Полыхаев и Скумбриевич. Заметив связанного Остапа, они
зашептались и быстро захлопнули окно.
Перед вывеской "Газоубежище э 34" носилки остановились,
Остапу помогли подняться, и, так как он снова попытался
вырваться, санитару-распорядителю пришлось снова воззвать к его
сознательности.
Газоубежище расположилось в домовом клубе. Это был длинный
и светлый полуподвал с ребристым потолком, к которому на
проволоках были подвешены модели военных и почтовых самолетов.
В глубине клуба помещалась маленькая сцена, на заднике которой
были нарисованы два синих окна с луной и звездами и коричневая
дверь. Под стеной с надписью: "Войны не хотим, но к отпору
готовы" -- мыкались пикейные жилеты, захваченные всем
табунчиком. По сцене расхаживал лектор в зеленом френче и,
недовольно поглядывая на дверь, с шумом пропускавшую новые
группы отравленных, с военной отчетливостью говорил:
-- По характеру действия боевые отравляющие вещества
делятся на удушающие, слезоточивые, общеядовитые, нарывные,
раздражающие и так далее. В числе слезоточивых отравляющих
веществ можем отметить хлор-пикрин, бромистый бензол,
бром-ацетон, хлор-ацетофенон...
Остап перевел мрачный взор с лектора на слушателей.
Молодые люди смотрели оратору в рот или записывали лекцию а
книжечку, или возились у щита с винтовочными частями. Во втором
ряду одиноко сидела девушка спортивного 1вида, задумчиво глядя
на театральную луну.
"Хорошая девушка, -- решил Остап, -- жалко, времени нет. О
чем она думает? Уж наверно не о бромистом бензоле. Ай-яй-яй!
Еще сегодня утром я мог прорваться с такой девушкой куда-нибудь
в Океанию, на Фиджи или на какие-нибудь острова
Жилтоварищества, или в Рио-де-Жанейро".
При мысли об утраченном Рио Остап заметался по убежищу.
Пикейные жилеты в числе сорока человек уже оправились от
потрясения, подвинтили свои крахмальные воротнички и с жаром
толковали о пан-Европе, о морской конференции трех держав и о
гандизме.
-- Слышали? - говорил один жилет другому, - Ганди приехал
в Данди.
-- Ганди-это голова! -- вздохнул тот. -- И Данди -- это
голова.
Возник спор. Одни жилеты утверждали, что Данди -- это
город и головою быть не может. Другие с сумасшедшим упорством
