всесторонний обман, который как-то незаметно прижился в
"Геркулесе" и почему-то носил название общественной нагрузки.
Геркулесовцы сидели на собраниях по три часа кряду, слушая
унизительную болтовню Скумбриевича.
Им всем очень хотелось схватить Егора за толстенькие ляжки
и выбросить из окна с порядочной высоты. Временами им казалось
даже, что никакой общественной деятельности вообще не
существует и никогда не существовало, хотя они и знали, что за
стенами "Геркулеса" есть какая-то другая, правильная
общественная жизнь. "Вот скотина, -- думали они, тоскливо вертя
в руках карандаши и чайные ложечки, -- симулянт проклятый! " Но
придраться к Скумбриевичу, разоблачить его было не в их силах.
Егор произносил правильные речи о советской общественности, о
культработе, о профучебе и о кружках самодеятельности. Но за
всеми этими горячими словами ничего не было. Пятнадцать
кружков, политических и музыкально-драматических, вырабатывали
уже два года свои перспективные планы; ячейки добровольных
обществ, имевшие своей целью споспешествовать развитию авиации,
химических знаний, автомобилизма, конного спорта, дорожного
дела, а также скорейшему уничтожению великодержавного
шовинизма, существовали только в воспаленном воображении членов
месткома, А школа профучебы, создание которой Скумбриевич
ставил себе в особенную заслугу, все время перестраивалась,
что, как известно, обозначает полную бездеятельность. Если бы
Скумбриевич был честным человеком, он, вероятно, сам сказал бы,
что вся эта работа ведется "в порядке миража". Но в месткоме
этот мираж облекался в отчеты, а в следующей профсоюзной
инстанции существование музыкально-политических кружков уже не
вызывало никаких сомнений. Школа же профучебы рисовалась там в
виде большого каменного здания, в котором стоят парты, бойкий
учитель выводит мелом на доске кривую роста безработицы в
Соединенных Штатах, а усатые ученики политически растут прямо
на глазах. Из всего вулканического кольца общественной
деятельности, которым Скумбриевич охватил "Геркулес",
действовали только две огнедышащие точки: стенная газета "Голос
председателя", выходившая раз в месяц и делавшаяся в часы
занятий силами Скумбриевича и Бомзе, и фанерная доска с
надписью "Бросившие пить и вызывающие других", под которой,
однако, не значилась ни одна фамилия.
Погоня за Скумбриевичем по этажам "Геркулеса" осточертела
Бендеру, Великий комбинатор никак не мог настигнуть славного
общественника. Он ускользал из рук. Вот здесь, в месткоме, он
только что говорил по телефону, еще горяча была мембрана и с
черного лака телефонной трубки еще не сошел туман его дыхания.
Вот тут, на подоконнике, еще сидел человек, с которым он только
сейчас разговаривал. Один раз Остап увидел даже отражение
Скумбриевича в лестничном зеркале. Он бросился вперед, но
зеркало тотчас же очистилось, отражая лишь окно с далеким
облаком.
-- Матушка-заступница, милиция-троеручица! -- воскликнул
Остап, переводя дыхание. -- Что за банальный, опротивевший всем
бюрократизм! В нашем Черноморском отделении тоже есть свои
слабые стороны, всякие там неполадки в пробирной палатке, но
такого, как в "Геркулесе"... Верно, Шура?
Уполномоченный по копытам испустил тяжелый насосный вздох.
Они снова очутились в прохладном коридоре второго этажа, где
успели побывать за этот день раз пятнадцать. И снова, в
пятнадцатый раз, они прошли мимо деревянного дивана, стоявшего
у полыхаевского кабинета.
На диване с утра сидел выписанный из Германии за большие
деньги немецкий специалист, инженер Генрих Мария Заузе. Он был
в обыкновенном европейском костюме, и только украинская
рубашечка, расшитая запорожским узором, указывала на то, что
инженер пробыл в России недели три и уже успел посетить магазин
кустарных изделий. Он сидел неподвижно, откинув голову на
деревянную спинку дивана и прикрыв глаза, как человек, которого
собираются брить. Могло бы показаться, что он дремлет. Но
молочные братья, не раз пробегавшие мимо него в поисках
Скумбриевича, успели заметить, что краски на неподвижном лице
заморского гостя беспрестанно меняются. К началу служебного
дня, когда инженер занял позицию у дверей Полыхаева, лицо его
было румяным в меру. С каждым часом оно все разгоралось и к
перерыву для завтрака приобрело цвет почтового сургуча. По всей
вероятности, товарищ Полыхаев добрался к этому времени лишь до
второго лестничного марша. После перерыва смена красок пошла в
обратном порядке. Сургучный цвет перешел в какие-то
скарлатидные пятна. Генрих Мария стал бледнеть, и к середине
дня, когда начальнику "Геркулеса", по-видимому, удалось
прорваться ко второй площадке, лицо иностранного специалиста
стало крахмально-белым.
-- Что с этим человеком делается? -- шепнул Балаганову
Остап. -- Какая гамма переживаний!
Едва он успел произнести эти слова, как Генрих Мария Заузе
подскочил на диване и злобно посмотрел на полыхаевскую дверь,
за которой слышались холостые телефонные звонки. "Wolokita!
"-взвизгнул он дискантом и, бросившись к великому комбинатору,
стал изо всей силы трясти его за плечи.
-- Геноссе Полыхаев! -- кричал он, прыгая перед Остапом.
-- Геноссе Полыхаев!
Он вынимал часы, совал их под нос Балаганову, поднимал
плечи и опять набрасывался на Бендера.
-- Вас махен зи? -- ошеломленно спросил Остап, показывая
некоторое знакомство с немецким языком. - Вас воллен зи от
бедного посетителя?
Но Генрих Мария Заузе не отставал. Продолжая держать левую
руку на плече Бендера, правой рукой он подтащил к себе поближе
Балаганова и произнес перед ними большую страстную речь, во
время которой Остап нетерпеливо смотрел по сторонам в надежде
поймать Скумбриевича, а уполномоченный по копытам негромко
икал, почтительно прикрывая рот рукой и бессмысленно глядя на
ботинки иностранца.
Инженер Генрих Мария Заузе подписал контракт на год работы
в СССР, или, как определял сам Генрих, любивший точность, -- в
концерне "Геркулес". "Смотрите, господин Заузе, --
предостерегал его знакомый доктор математики Бернгард
Гернгросс, -- за свои деньги большевики заставят вас
поработать". Но Заузе объяснил, что работы не боится и давно
уже ищет широкого поля для применения своих знаний в области
механизации лесного хозяйства.
Когда Скумбриевич доложил Полыхаеву, о приезде
иностранного специалиста, начальник "Геркулеса" заметался под
своими пальмами.
-- Он нам нужен до зарезу! Вы куда его девали?
-- Пока в гостиницу. Пусть отдохнет с дороги.
-- Какой там может быть отдых! -- вскричал Полыхаев. --
Столько денег за него плачено, валюты! Завтра же, ровно в
десять, он должен быть здесь.
Без пяти минут десять Генрих Мария Заузе, сверкая
кофейными брюками и улыбаясь при мысли о широком поле
деятельности, вошел в полыхаевский кабинет. Начальника еще не
было. Не было его также через час и через два. Генрих начал
томиться. Развлекал его только Скумбриевич, который время от
времени появлялся и с невинной улыбкой спрашивал:
-- Что, разве геноссе Полыхаев еще не приходил? Странно.
Еще через два часа Скумбриевич остановил в коридоре
завтракавшего Бомзе и начал с ним шептаться:
-- Прямо не знаю, что делать. Полыхаев назначил немцу на
десять часов утра, а сам уехал в Москву хлопотать насчет
помещения. Раньше недели не вернется. Выручите, Адольф
Николаевич! У меня общественная нагрузка, профучебу вот никак
перестроить не можем. Посидите с немцем, займите его
как-нибудь. Ведь за него деньги плачены, валюта.
Бомзе в последний раз понюхал свою ежедневную котлетку,
проглотил ее и, отряхнув крошки, пошел знакомиться с гостем.
В течение недели инженер Заузе, руководимый любезным
Адольфом Николаевичем, успел осмотреть три музея, побывать на
балете "Спящая красавица" и просидеть часов десять на
торжественном заседании, устроенном в его честь. После
заседания состоялась неофициальная часть, во время которой
избранные геркулесовцы очень веселились, потрясали
лафитничками, севастопольскими стопками и, обращаясь к Заузе,
кричали: "Пей до дна! "
"Дорогая Тили, - писал инженер своей невесте в Аахен, --
вот уже десять дней я живу в Черноморске, но к работе в
концерне "Геркулес" еще не приступил. Боюсь, что эти дни у меня
вычтут из договорных сумм".
Однако пятнадцатого числа артельщик-плательщик вручил
Заузе полумесячное жалованье.
-- Не кажется ли вам, -- сказал Генрих своему новому другу
Бомзе, -- что мне заплатили деньги зря? Я не выполняю никакой
работы.
-- Оставьте, коллега, эти мрачные мысли! - вскричал Адольф
Николаевич. - Впрочем, если хотите, можно поставить вам
специальный стол в моем кабинете.
После этого Заузе писал письмо невесте, сидя за
специальным собственным столом:
"Милая крошка. Я живу странной и необыкновенной жизнью. Я
ровно ничего не делаю, но получаю деньги пунктуально, в
договорные сроки. Все это меня удивляет. Расскажи об этом
нашему другу, доктору Бернгарду Гернгроссу. Это покажется ему
интересным".
Приехавший из Москвы Полыхаев, узнав, что у Заузе уже есть
стол, обрадовался.
-- Ну, вот и прекрасно! - сказал он. - Пусть Скумбриевич
введет немца в курс дела.
Но Скумбриевич, со всем своим пылом отдавшийся организации
мощного кружка гармонистов-баянистов, сбросил немца Адольфу
Николаевичу. Бомзе это не понравилось. Немец мешал ему
закусывать и вообще лез не в свои дела, и Бомзе сдал его в
эксплуатационный отдел. Но так как этот отдел в то время
перестраивал свою работу, что заключалось в бесконечном
перетаскивании столов с места на место, то Генриха Марию
сплавили в финсчетный зал. Здесь Арников, Дрейфус, Сахарков,
Корейко и Борисохлебский, не владевшие немецким языком, решили,
что Заузе-иностранный турист из Аргентины, и по целым дням
объясняли ему геркулесовскую систему бухгалтерии. При этом они
пользовались азбукой для глухонемых.
Через месяц очень взволнованный Заузе поймал Скумбриевича
в буфете и принялся кричать:
-- Я не желаю получать деньги даром! Дайте мне работу!
Если так будет продолжаться, я буду жаловаться вашему патрону!
Конец речи иностранного специалиста не понравился
Скумбриевичу. Он вызвал к себе Бомзе.
-- Что с немцем? - спросил он. - Чего он бесится?
-- Знаете что, -- сказал Бомзе, -- по-моему, он просто
склочник. Ей-богу. Сидит человек за столом, ни черта не делает,
получает тьму денег и еще жалуется.
-- Вот действительно склочная натура, - заметил
Скумбриевич, - даром что немец. - К нему надо применить
репрессии. Я как-нибудь скажу Полыхаеву. Тот его живо в бутылку
загонит.
Однако Генрих Мария решил пробиться к Полыхаеву сам. Но
ввиду того, что начальник "Геркулеса" был видным представителем
работников, которые "минуту тому назад вышли" или "только что
здесь были", попытка эта привела только к сидению на деревянном
диване и взрыву, жертвами которого стали невинные дети
лейтенанта Шмидта.
-- Бюрократизмус! -- кричал немец, в ажитации переходя на
трудный русский язык.
Остап молча взял европейского гостя за руку, подвел его к
висевшему на стене ящику для жалоб и сказал, как глухому:
-- Сюда! Понимаете? В ящик. Шрайбен, шриб, гешрибен.
Писать. Понимаете? Я пишу, ты пишешь, он пишет, она, оно пишет.
Понимаете? Мы, вы, они, оне пишут жалобы и кладут в сей ящик.
