портретом самого Бендера в шальварах и чалме. На афише было
оправдание, только выворачивал карманы, которые повисли у него,
как бильярдные лузы, и беспрерывно хохотал. Все его смешило: и
гнев командора, и укоризненный взгляд Балаганова, и самовар,
доверенный его попечениям, и Фунт с нахлобученной на нос
панамой, дремавший за своим столом. Когда же Паниковский
взглянул на оленьи рога, гордость и украшение конторы, его
прошиб такой смех, что он свалился на пол и вскоре заснул с
радостной улыбкой на фиолетовых устах.
-- Теперь у нас самое настоящее учреждение, - сказал
Остап, -- есть собственный растратчик, он же швейцар-пропойца.
Оба эти типа делают реальными все наши начинания.
В отсутствие Остапа под окнами конторы несколько раз
появлялись Алоизий Морошек и Кушаковский. При виде ксендзов
Козлевич прятался в самый дальний угол учреждения. Ксендзы
открывали дверь, заглядывали внутрь и тихо звали.
-- Пан Козлевич! Пан Козлевич! Чы слышишь глос ойца
небесного? Опаментайсе, пан!
При этом ксендз Кушаковский поднимал к небу палец, а
ксендз Алоизий Морошек перебирал четки. То" гда навстречу
служителям культа выходил Балаганов и молча показывал им
огненный кулак. И ксендзы уходили, печально поглядывая на
"Антилопу".
Остап вернулся через две недели. Его встречали всем
учреждением. С высокой черной стены пришвартовывающегося
парохода великий комбинатор посмотрел на своих подчиненных
дружелюбно и ласково. От него пахло молодым барашком и
имеретинским вином.
В Черноморском отделении, кроме конторщицы, нанятой еще
при Остапе, сидели два молодых человека в сапогах. Это были
студенты, присланные из животноводческого техникума для
прохождения практического стажа.
-- Вот и хорошо! - сказал Остап кисло. - Смена идет.
Только у меня, дорогие товарищи, придется поработать. Вы,
конечно, знаете, что рога, то есть выросты, покрытые шерстью
или твердым роговым слоем, являются придатками черепа и
встречаются, главным образом, у млекопитающих?
-- Это мы знаем, -- решительно сказали студенты, -- нам бы
практику пройти.
От студентов пришлось избавиться сложным и довольно
дорогим способом. Великий комбинатор послал их в командировку в
калмыцкие степи для организации заготовительных пунктов. Это
обошлось конторе в шестьсот рублей, но другого выхода не было:
студенты помешали бы закончить удачно подвигавшееся дело.
Когда Паниковский узнал, в какую сумму обошлись студенты,
он отвел Балаганова в сторону и раздражительно прошептал:
-- А меня не посылают в командировку. И отпуска не дают.
Мне нужно ехать в Ессентуки, лечиться. И выходных дней у меня
нету, и спецодежды не дают. Нет, Шура, мне эти условия не
подходят. И вообще я узнал, в "Геркулесе" ставки выше. Пойду
туда курьером. Честное, благородное слово, пойду! Вечером Остап
снова вызвал к себе Берлагу.
-- На колени! - крикнул Остап голосом Николая Первого, как
только увидел бухгалтера.
Тем не менее разговор носил дружеский характер и длился
два часа. После этого Остап приказал подать "Антилопу" на
следующее утро к подъезду "Геркулеса".
ГЛАВА XVIII. НА СУШЕ И НА МОРЕ
Товарищ Скумбриевич явился на пляж, держа в руках именной
портфель. К портфелю была прикована серебряная визитная
карточка с загнутым углом и длиннейшим курсивом, из которого
явствовало, что Егор Скумбриевич уже успел отпраздновать
пятилетний юбилей службы в "Геркулесе".
Лицо у него было чистое, прямое, мужественное, как у
бреющегося англичанина на рекламном плакате. Скумбриевич
постоял у щита, где отмечалась мелом температура воды, и, с
трудом высвобождая ноги из горячего песка, пошел выбирать
местечко поудобнее.
Лагерь купающихся был многолюден. Его легкие постройки
возникали по утрам, чтобы с заходом солнца исчезнуть, оставив
на песке городские отходы: увядшие дынные корки, яичную
скорлупу и газетные лоскутья, которые потом всю ночь ведут на
пустом берегу тайную жизнь, о чем-то шуршат и летают под
скалами.
Скумбриевич пробрался между шалашиками из вафельных
полотенец, зонтиками и простынями, натянутыми на палки. Под
ними прятались девушки в купальных юбочках. Мужчины тоже были в
костюмах, но не все. Некоторые из них ограничивались только
фиговыми листиками, да и те прикрывали отнюдь не библейские
места, а носы черноморских джентльменов. Делалось это для того,
чтобы с носов не слезала кожа. Устроившись так, мужчины лежали
в самых свободных позах. Изредка, прикрывши рукой библейское
место, они входили в воду, окунались и быстро бежали на свои
продавленные в песке ложа, чтобы не потерять ни одного
кубического сантиметра целительной солнечной ванны.
Недостаток одежды у этих граждан с лихвой возмещал
джентльмен совершенно иного вида. Он был в хромовых ботинках с
пуговицами, визиточных брюках, наглухо застегнутом пиджаке, при
воротничке, галстуке и часовой цепочке, а также в фетровой
шляпе. Толстые усы и оконная вата в ушах дополняли облик этого
человека. Рядом с ним торчала палка со стеклянным
набалдашником, перпендикулярно воткнутая в песок.
Зной томил его. Воротничок разбух от пота. Под мышками у
джентльмена было горячо, как в домне; там можно было плавить
руду. Но он продолжал неподвижно лежать.
На любом пляже мира можно встретить одного такого
человека. Кто о. н такой, почему пришел сюда, почему лежит в
полном обмундировании -- ничего не известно. Но такие люди
есть, по одному на каждый пляж. Может быть, это члены
какой-нибудь тайной лиги дураков или остатки некогда могучего
ордена розенкрейцеров, или же ополоумевшие холостяки, -- кто
знает...
Егор Скумбриевич расположился рядом с членом лиги дураков
и живо разделся. Голый Скумбриевич был разительно непохож на
Скумбриевича одетого. Суховатая голова англичанина сидела на
белом дамском теле с отлогими плечами и очень широким тазом.
Егор подошел к воде, попробовал ее ногой и взвизгнул. Потом
опустил в воду вторую ногу и снова взвизгнул. Затем он сделал
несколько шагов вперед, заткнул большими пальцами уши,
указательными закрыл глаза, средними прищемил ноздри, испустил
душераздирающий крик и окунулся четыре раза подряд. Только
после всего этого он поплыл вперед наразмашку, отворачивая
голову при каждом взмахе руки. И мелкая волна приняла на себя
Егора Скумбриевича -- примерного геркулесовца и выдающегося
общественного работника. Через пять минут, когда уставший
общественник перевернулся на спину и его круглое глобусное
брюхо закачалось на поверхности моря, с обрыва над пляжем
послышался антилоповский матчиш.
Из машины вышли Остап Бендер, Балаганов и бухгалтер
Берлага, на лице которого выражалась полная покорность судьбе.
Все трое спустились вниз и, бесцеремонно разглядывая физиономии
купающихся, принялись кого-то разыскивать.
-- Это его брюки, -- сказал, наконец, Берлага,
останавливаясь перед одеждами ничего не подозревавшего
Скумбриевича. -- Он, наверное, далеко заплыл.
-- Хватит! -- воскликнул великий комбинатор. - Больше
ждать я не намерен. Приходится действовать не только на суше,
но и на море.
Он скинул костюм и рубашку, под которыми оказались
купальные трусы, и, размахивая руками, полез в воду. На груди
великого комбинатора была синяя пороховая татуировка,
изображавшая Наполеона в треугольной шляпе и с пивной кружкой в
короткой руке.
-- Балаганов! - крикнул Остап уже из воды. - Разденьте и
приготовьте Берлагу. Он, может быть, понадобится.
И великий комбинатор поплыл на боку, раздвигая воды медным
плечом и держа курс на северо-северовосток, где маячил
перламутровый живот Егора Скумбриевича.
Прежде чем погрузиться в морскую пучину, Остапу пришлось
много поработать на континенте. Магистральный след завел
великого комбинатора под золотые буквы "Геркулеса", и он
большую часть времени проводил в этом учреждении. Его уже не
удивляли комнаты с альковами и умывальниками, статуи и швейцар
в фуражке с золотым зигзагом, любивший потолковать об огненном
погребении.
Из сумбурных объяснений отчаянного Берлаги выплыла
полуответственная фигура товарища Скумбриевича. Он занимал
большой двухоконный номер, в котором когда-то останавливались
заграничные капитаны, укротители львов или богатые студенты из
Киева.
В комнате часто и раздражительно звонили телефоны, иногда
отдельно, а иногда оба сразу. Но никто не снимал трубок. Еще
чаще раскрывалась дверь, стриженая служебная голова,
просунувшись в комнату, растерянно поводила очами и исчезала,
чтобы тотчас же дать место другой голове, но уже не стриженой,
а поросшей жесткими патлами или попросту голой и сиреневой, как
луковица. Но и луковичный череп ненадолго застревал в дверной
щели. Комната была пуста.
Когда дверь открылась, быть может в пятидесятый раз за
этот день, в комнату заглянул Бендер. Он, как и все, повертел
головой слева направо и справа налево и, как все, убедился в
том, что товарища Скумбриевича в комнате нету. Дерзко выражая
свое недовольство, великий комбинатор побрел по отделам,
секциям, секторам и кабинетам, спрашивая, не-видел ли кто
товарища Скумбриевича. И во всех этих местах он получал
одинаковый ответ: "Скумбриевич только что здесь был", или:
"Скумбриевич минуту назад вышел".
Полуответственный Егор принадлежал к многолюдному виду
служащих, которые или "только что здесь были", или "минуту
назад вышли". Некоторые из них в течение целого служебного дня
не могут даже добраться до своего кабинета. Ровно в девять
часов такой человек входит в учрежденческий вестибюль и, полный
благих намерений, заносит ножку на первую ступень лестницы. Его
ждут великие дела. Он назначил у себя в кабинете восемь важных
рандеву, два широких заседания и одно узкое. На письменном
столе лежит стопка бумаг, требующих немедленного ответа. Вообще
дел многое множество, суток не хватает. И полуответственный или
ответственный гражданин бодро заносит ножку на мраморную
ступень. Но опустить ее не так-то легко. "Товарищ Парусинов, на
одну минуту, -- слышится воркующий голос, -- как раз я хотел
проработать с вами один вопросик". Парусинова мягко берут под
ручку и отводят в уголок вестибюля. И с этого момента
ответственный или полуответственный работник погиб для страны
-- он пошел по рукам. Не успеет он проработать вопросики
пробежать три ступеньки, как его снова подхватывают, уводят к
окну или в темный коридор, или в какой-нибудь пустынный
закоулок, где неряха завхоз набросал пустые ящики, и что-то ему
втолковывают, чего-то добиваются, на чем-то настаивают и просят
что-то провернуть в срочном порядке. К трем часам дня он
все-таки добирается до первой лестничной площадки. К пяти часам
ему удается прорваться даже на площадку второго этажа. Но так
как он обитает на третьем этаже, а служебный день уже
окончился, он быстро бежит вниз и покидает учреждение, чтобы
успеть на срочное междуведомственное совещание. А в это время в
кабинете надрываются телефоны, рушатся назначенные рандеву,
переписка лежит без ответа, а члены двух широких заседаний и
одного узкого безучастно пьют чай и калякают о трамвайных
неполадках.
У Егора Скумбриевича все эти особенности были чрезвычайно
обострены общественной работой, которой он отдавался с излишней
горячностью. Он умело и выгодно использовал взаимный и
