синенькая вода, катерок, бежавший во весь дух, и желтая
пароходная труба с большой красной буквой.
Время от времени Паниковский поднимал голову и принимался
считать. Он переводил пуды на килограммы, килограммы -- на
старозаветные золотники, и каждый раз получалась такая
заманчивая цифра, что нарушитель конвенции даже легонько
повизгивал.
В одиннадцатом часу вечера молочные братья, кренясь под
тяжестью двух больших гирь, шли по направлению к конторе по
заготовке рогов и копыт. Паниковский нес свою долю обеими
руками, выпятив живот и радостно пыхтя. Он часто
останавливался, ставил гирю на тротуар и бормотал: "Женюсь!
Честное, благородное слово, женюсь! " Здоровяк Балаганов держал
гирю на плече. Иногда Паниковский никак не мог повернуть за
угол, потому что гиря по инерции продолжала тащить его вперед.
Тогда Балаганов свободной рукой придерживал Паниковского за
шиворот и придавал его телу нужное направление. У дверей
конторы они остановились.
-- Сейчас мы отпилим по кусочку, - озабоченно сказал
Паниковский, -- а завтра утром продадим. У меня есть один
знакомый часовщик, господин Биберхам. Он даст настоящую цену.
Не то что в Черноторге, где никогда настоящей цены не дадут.
Но тут заговорщики заметили, что из-под зеленых конторских
занавесок пробивается свет.
-- Кто же там может быть в такой час? -- удивился
Балаганов, нагибаясь к замочной скважине.
За письменным столом, освещенный боковым светом сильной
штепсельной лампы, сидел Остап Бендер и что-то быстро писал.
-- Писатель! - сказал Балаганов, заливаясь смехом и
уступая скважину Паниковскому.
-- Конечно, -- заметил Паниковский, вдоволь насмотревшись,
-- опять пишет. Ей-богу, этот жалкий человек меня смешит. Но
где же мы будем пилить?
И, жарко толкуя о необходимости завтра же утром сбыть для
начала два кусочка золота часовщику, молочные братья подняли
свой груз и пошли в темноту.
Между тем великий комбинатор заканчивал жизнеописание
Александра Ивановича Корейко. Со всех пяти избушек,
составлявших чернильный прибор "Лицом к деревне", были сняты
бронзовые крышечки. Остап макал перо без разбору, куда попадет
рука, ездил по стулу и шаркал под столом ногами.
У него было изнуренное лицо карточного игрока, который всю
ночь проигрывали только на рассвете поймал, наконец, талию. Всю
ночь не вязались банки и не шла карта. Игрок менял столы,
старался обмануть судьбу и найти везучее место. Но карта упрямо
не шла. Уже он начал "выжимать", то есть, посмотрев на первую
карту, медленнейшим образом выдвигать из-за ее спины другую,
уже клал он карту на край стола и смотрел на нее снизу, уже
складывал обе карты рубашками наружу и раскрывал их, как книгу,
- словом, проделывал все то, что проделывают люди, когда им не
везет в девятку. Но это не помогало. В руки шли по большей
части картинки: валеты с веревочными усиками, дамы, нюхающие
бумажные цветки, и короли с дворницкими бородами. Очень часто
попадались черные и розовые десятки В общем, шла та мерзость,
которую официально называют "баккара", а неофициально -- "бак"
или "жир", И только в тот час, когда люстры желтеют и тухнут,
когда под плакатами "спать воспрещается" храпят и захлебываются
на стульях неудачники в заношенных воротничках, совершается
чудо. Банки вдруг начинают вязаться, отвратительные фигуры и
десятки исчезают, валят восьмерки и девятки. Игрок уже не
мечется по залу, не выжимает карту, не заглядывает в нее снизу.
Он чувствует в руках счастливую талию. И уже марафоны
столпились позади счастливца, дергают его за плечи и
подхалимски шепчут: "Дядя Юра, дайте три рубля". А он, бледный
и гордый, дерзко переворачивает карты и под крики:
"Освобождаются места за девятым столом! " и "Аматорские,
пришлите по полтиннику! "-потрошит своих партнеров. И зеленый
стол, разграфленный белыми линиями и дугами, становится для
него веселым и радостным, как футбольная площадка.
Для Остапа уже не было сомнений. В игре наступил перелом.
Все неясное стало ясным. Множество людей с веревочными
усиками и королевскими бородами, с которыми пришлось сшибиться
Остапу и которые оставили след в желтой папке с ботиночными
тесемками, внезапно посыпались в сторону, и на передний план,
круша всех и вся, выдвинулось белоглазое ветчинное рыло с
пшеничными бровями и глубокими ефрейторскими складками на
щеках.
Остап поставил точку, промакнул жизнеописание прессом с
серебряным медвежонком вместо ручки и стал подшивать документы.
Он любил держать дела в порядке. Последний раз полюбовался он
хорошо разглаженными показаниями, телеграммами и различными
справками. В папке были даже фотографии и выписки из
бухгалтерских книг. Вся жизнь Александра Ивановича Корейко
лежала в папке, а вместе с ней находились там пальмы, девушки,
синее море, белый пароход, голубые экспрессы, зеркальный
автомобиль и Рио-де-Жанейро, волшебный город в глубине бухты,
где живут добрые мулаты и подавляющее большинство граждан ходит
в белых штанах. Наконец-то великий комбинатор нашел того самого
индивида, о котором мечтал всю жизнь.
-- И некому даже оценить мой титанический труд, -- грустно
сказал Остап, поднимаясь и зашнуровывая толстую папку--
Балаганов очень мил, но глуп. Паниковский-просто вздорный
старик. А Козлевич-ангел без крыльев. Он до сих пор не
сомневается в том, что мы заготовляем рога для нужд мундштучной
промышленности. Где же мои друзья, мои жены, мои дети? Одна
надежда, что уважаемый Александр Иванович оценит мой великий
труд и выдаст мне на бедность тысяч пятьсот. Хотя нет! Теперь я
меньше миллиона не возьму, иначе добрые мулаты просто не станут
меня уважать.
Остап вышел из-за стола, взял свою замечательную папку и
задумчиво принялся расхаживать по пустой конторе, огибая
машинку с турецким акцентом, железнодорожный компостер и почти
касаясь головой оленьих рогов. Белый шрам на горле Остапа
порозовел. Постепенно движения великого комбинатора все
замедлялись, и его ноги в красных башмаках, купленных по случаю
у греческого матроса, начали бесшумно скользить по полу.
Незаметно он стал двигаться боком. Правой рукой он нежно, как
девушку, прижал к груди папку, а левую вытянул вперед. Над
городом явственно послышался канифольный скрип колеса Фортуны.
Это был тонкий музыкальный звук, который перешел вдруг в легкий
скрипичный унисон... И хватающая за сердце, давно позабытая
мелодия заставила звучать все предметы, находившиеся в
Черноморском отделении Арбатовской конторы по заготовке рогов и
копыт.
Первым начал самовар. Из него внезапно вывалился на поднос
охваченный пламенем уголек. И самовар запел:
Под знойным небом Аргентины, Где небо южное так сине...
Великий комбинатор танцевал танго. Его медальное лицо было
повернуто в профиль. Он становился на одно колено, быстро
поднимался, поворачивался и. легонько переступая ногами, снова
скользил вперед. Невидимые фрачные фалды разлетались при
неожиданных поворотах.
А мелодию уже перехватила пишущая машинка с турецким
акцентом:
... Гдэ нэбо южноэ так синэ, Гдэ жэнщины, как на
картинэ...
И неуклюжий, видавший виды чугунный компостер глухо
вздыхал о невозвратном времени:
... Где женщины как на картине, Танцуют все танго.
Остап танцевал классическое провинциальное танго, которое
исполняли в театрах миниатюр двадцать лет тому назад, когда
бухгалтер Берлага носил свой первый котелок, Скумбриевич служил
в канцелярии градоначальника, Полыхаев держал экзамен на первый
гражданский чин, а зицпредседатель Фунт был еще бодрым
семидесятилетним человеком и вместе с другими пикейными
жилетами сидел в кафе "Флорида", обсуждая ужасный факт закрытия
Дарданелл в связи с итало-турецкой войной. И пикейные жилеты, в
те времена еще румяные и гладкие, перебирали политических
деятелей той эпохи. "Энвербей-это голова. Юан Ши-кай-это
голова. Пуришкевич-все-таки тоже голова! "-говорили они, И уже
тогда они утверждали, что Бриан-это голова, потому что он и
тогда был министром. Остап танцевал. Над его головой трещали
пальмы и проносились цветные птички. Океанские пароходы терлись
бортами о пристани Рио-де-Жанейро. Сметливые бразильские
купчины на глазах у всех занимались кофейным демпингом, и в
открытых ресторанах местные молодые люди развлекались спиртными
напитками.
-- Командовать парадом буду я! - воскликнул великий
комбинатор.
Потушив свет, он вышел из комнаты и кратчайшим путем
направился на Малую Касательную улицу. Бледные циркульные ноги
прожекторов раздвигались по небу, спускались вниз, внезапно
срезали кусок дома, открывая балкон или стеклянную арнаутскую
галерею с остолбеневшей от неожиданности парочкой. Из-за угла
навстречу Остапу, раскачиваясь и стуча гусеничными лентами,
выехали два маленьких танка с круглыми грибными шляпками.
Кавалерист, нагнувшись с седла, расспрашивал прохожего, как
ближе проехать к Старому рынку. В одном месте Остапу преградила
путь артиллерия. Он проскочил путь в интервале между двумя
батареями. В другом -- милиционеры торопливо прибивали к
воротам дома доску с черной надписью: "Газоубежище".
Остап торопился. Его подгоняло аргентинское танго. Не
обращая внимания на окружающее, он вошел в дом Корейко и
постучал в знакомую дверь.
-- Кто там? -- послышался голос подпольного миллионера.
-- Телеграмма! - ответил великий комбинатор, подмигнув в
темноту.
Дверь открылась, и он вошел, зацепившись папкой за дверной
косяк.
На рассвете далеко за городом сидели в овраге
уполномоченный и курьер.
Они пилили гири. Носы их были перепачканы чугунной пылью.
Рядом с Паниковским лежала на траве манишка. Он ее снял: она
мешала работать. Под гирями предусмотрительный нарушитель
конвенции разостлал газетный лист, дабы ни одна пылинка
драгоценного металла не пропала зря.
Молочные братья изредка важно переглядывались и
принимались пилить с новой силой. В утренней тишине слышались
только посвистывание сусликов и скрежетание нагревшихся
ножовок.
-- Что такое! -- сказал вдруг Балаганов, переставая
работать. -- Три часа уже пилю, а оно все еще не золотое.
Паниковский не ответил. Он уже все понял и последние
полчаса водил ножовкой только для виду.
-- Ну-с, попилим еще! - бодро сказал рыжеволосый Шура.
-- Конечно, надо пилить, - заметил Паниковский, стараясь
оттянуть страшный час расплаты.
Он закрыл лицо ладонью и сквозь растопыренные пальцы
смотрел на мерно двигавшуюся широкую спину Балаганова-
-- Ничего не понимаю! -- сказал Шура, допилив до конца и
разнимая гирю на две яблочные половины. - Это не золото!
-- Пилите, пилите, -- пролепетал Паниковский. Но
Балаганов, держа в каждой руке по чугунному полушарию, стал
медленно подходить к нарушителю конвенции.
-- Не подходите ко мне с этим железом! - завизжал
Паниковский, отбегая в сторону. - Я вас презираю!
Но тут Шура размахнулся и, застонав от натуги, метнул в
интригана обломок гири. Услышав над своей головой свист
снаряда, интриган лег на землю.
Схватка уполномоченного с курьером была непродолжительна.
Разозлившийся Балаганов сперва с наслаждением топтал манишку, а
потом приступил к ее собственнику. Нанося удары, Шура
приговаривал:
-- Кто выдумал эти гири? Кто растратил казенные деньги?
