решимость. Можно было не сомневаться, что при появлении Андра она станет
стрелять - хотя бы из чувства самосохранения.
"Ой, не суйся! - боязливо сказал Андрей. - Лучше подай голос".
"Не лезь!"
Нащупав на стене выключатель, Андр второй ладонью плотно прикрыл
глаза и зажег в коридоре свет всего на пару секунд. И сразу же бесшумно
метнулся в комнату, надеясь, что вслепую Кима стрелять не станет. Не
потревожив скрипом ступенек, он достиг верха лестницы и оглянулся. Не
изменив позы, женщина продолжала целиться в дверной проем. Осторожно
присев на перила, Андр небрежно спросил:
- Из-за чего шум? Опять тревога?
Рывком повернувшись, Кима перевела дуло пистолета на него.
- Ну-ну, детка, не пугайся! - сказал Андр, усмехаясь. - Это только я.
- Где ты был? - отрывисто потребовала настоятельница, держа его под
прицелом и, видимо, полагая, что по такой большой мишени промахнуться
трудно. Имей Кима представление о выучке своего гостя, она не стала бы
медлить с выстрелом.
- Проветривался, - ответил Андр, позевывая. - У тебя так славно,
даром что ночь. Позагораем завтра?
Пистолет не шелохнулся, но на лице женщины проступила неуверенность.
- Вода в бассейне, будто суп, - добавил Андр, доверившись подсказке
двойника. - Свариться не боишься?
- Не выходи больше, - сказала Кима, опуская оружие. - Это опасно. И
закрой, ради Отца, дверь - через раз забываю...
Грузно скрипя ступеньками, Андр спустился, запер дверь на замок.
- И все-таки, что там стряслось? - поинтересовался он, поворачиваясь
к Киме.
- А! - махнула она рукой. - Наверно, опять храмовники сцепились - они
же бешеные, - сунув пистолет под подушку, Кима зябко повела плечами и
потянулась к Андру тугим телом.
- Иди сюда, родной мой... согрей меня!
Угомонился наконец боевик, с облегчением подумал Андрей. И ненасытная
Кима тоже затихла. Спят, голубки! Пришло время духов - мое время...
Торопясь, Андрей окунулся в знакомую эфирную субстанцию и почти сразу
в хитросплетении радужных чувственных потоков обнаружил вполне отчетливые,
уже известные течения, быстро выведшие на сознание Кимы. Впервые он
наткнулся на такую плотную, почти желеобразную среду, в которой можно было
плыть, подгребая себе невидимыми "руками". И "картинки", которые он здесь
встречал, были ярче и стабильнее всех предыдущих. Ночи, проведенные в
лихорадочных, но почти бесплодных попытках удержать изображение, не
пропали даром: сейчас Андрей мог поддерживать "картинки" достаточно долго,
чтобы они не теряли смысла и связанности. Боясь спугнуть удачу, Андрей
нетерпеливыми призрачными "пальцами" шарил по закоулкам Киминой памяти,
извлекая на свет и перезаписывая в свои ячейки все, что его
заинтересовывало. Только часа через три Андрей выбрался сначала из
сознания Кимы, так и не проснувшейся за время его изысканий, а потом и из
всего этого мерцающего мира, наполненного дразнящими запахами и
переливающимися красками, и смог наконец упорядочить свою добычу, в начало
поставив следующий сюжет:
"По огромному, будто улица, коридору, залитому беспощадным холодным
светом, медленно движется нескончаемая вереница девушек, похожих друг на
друга короткой стрижкой и испуганным выражением юных лиц. И среди этих
полуподростков - она, Кима, наивная и восторженная послушница, привезенная
в Столицу из провинциального монастыря. Словно исполинская змея, под
шелест тысяч ног, вереница вползала на невысокую эстакаду, где деловитые
инспекторы придирчиво осматривали девушек, сортируя их на несколько групп.
В отличие от большинства других, Киму не столкнули с эстакады, чтобы
направить в одну из боковых дверей, и она проследовала дальше, привычно
ступая голыми ногами по холодным каменным плитам и неся в себе странную
смесь из неприятных воспоминаний о прикосновениях грубых рук, гордости за
свою очевидную исключительность и страха перед тем, что ждало впереди.
Потом это случилось - и боль, и ужас, и стыд. Но когда Киме, зареванной и
дрожащей, объявили Решение, ее сердце переполнил восторг, а слезы
мгновенно высохли. Все огорчения разом превратились в далекое-далекое
прошлое, напоминая о себе лишь легкой саднящей болью..."
Пожалуй, это был первый раз, подумал Андрей, когда ей по-настоящему
пригодилось ее счастливое качество - забывать... и даже без амнезийного
поля.
"Склонившееся над нею лицо было величественным и божественно
прекрасным, можно было принять смерть за одно только счастье его
созерцать... и слушать этот дивный голос, обволакивающий, поднимающий на
теплых ласковых волнах...
И вдруг по лицу бога пробежала рябь, и Кима увидела... скорее,
ощутила... как сквозь искусную маску проступают хищные, страшные черты:
пронзительные глаза, нос, как клюв, торчащие из смердящей пасти клыки...
Она зашлась в истошном крике, рванулась, но тут же будто многотонный обвал
обрушился и поволок ее по склону, калеча и раздирая о камни нежную
плоть..."
Этот сюжет Андрей прокручивал несколько раз, но неизменно наплыв
раскаленных эмоций разом смывал "картинку", погребая под чувственным
сумбуром всякую осмысленную информацию, словно женщина инстинктивно
старалась скрыть от себя и других этот ужас.
"И она преуспела в этом, изгнав жуткое видение даже из снов, забыв
обо всем прочно и основательно, превратив зияющую рану психики в тонкий и
бледный, почти безболезненный рубец, проявлявшийся только в неодолимой
тяге к огромным красивым мужчинам, словно среди них надеялась она отыскать
того, кто смог бы вылечить ее окончательно".
Вот и объяснение, подумал Андрей. Кима увидела в Андре того зловещего
исполина, нагнавшего на нее столько страха в юные годы. Что ж, едем
дальше!
"Маленькое сморщенное существо почему-то не казалось ей уродливым.
Кима смотрела на него с неясным удовлетворением и тихой спокойной
радостью, уже забыв о яростной боли, недавно раздиравшей тело. Когда она
прижимала к груди этот крохотный комочек плоти, внутри что-то странно и
тепло шевелилось...
А потом милое существо вдруг исчезло, оставив в душе боль и печаль.
Но тосковала Кима недолго: все тот же безотказный инстинкт самосохранения
помог забыть и это".
Все это интересно, думал Андрей, и я почти уверен, что не путаю
хронологию, но каким образом определить интервалы между этими событиями? А
ведь это может быть важным!
"Дети. Их было много, они поступали в Питомник главным образом из
столичных родильников, и каждый напоминал Киме о чем-то смутном, будил в
душе тоскливую нежность. Вместе с детьми прибывали и почему-то неприятные
ей кормилицы, в меру заботливые, мясистые и туповатые, постоянно что-то
жующие. Они обслуживали сразу по нескольку младенцев, из которых ни один
не был им родным, потому что их уцелевшее после отбраковки потомство
направлялось обычно в питомники разрядом пониже. Отбыв положенный срок,
кормилицы возвращались в Столицу - "на подзарядку", как острили монахини,
стерильные со дня принятия сана.
Вероятно, Кима была идеальной опекуншей, не позволяя уплыть на
сторону ни крупице из выделяемых Питомнику средств, жестоко карая
проворовавшихся монахинь и строго контролируя выполнение всех
оздоровительных процедур, предписанных Уставом. Но в остальном рутина
монастырской службы была ей в тягость, и Кима не стеснялась перекладывать
на плечи Старших Служительниц основную тяжесть забот по поддержанию
порядка в монастыре и распределению по кельям воспитанниц Питомника,
достигших возраста послушания, и сохранению - до положенного срока -
невинности этих шустрых и жадных до жизни послушниц, осаждаемых охочими до
запретного плода монахами, решавшимися иногда - с риском оскопления - на
прямое нарушение Воли".
Со смешком Андрей вспомнил тонкоголосого предводителя охранников. Вот
и еще один кубик стал на место.
"Так она и жила: подстраиваясь под главенствующий образ мыслей,
доверяясь утренним гипноснам, не возражая и не сопротивляясь, хотя многое
в этой жизни ее коробило, а кое-что и пугало. Но даже себе она в этом не
признавалась, избегая задумываться, комфортом защищаясь от
неудовлетворенности, услаждая себя чем только можно - лишь бы как-то
скрасить свое бесконечное одиночество в толпе. Редкостная
приспособляемость мирила Киму с животным эгоизмом окружения, со всем
непостижимым и чудовищным, что творилось вокруг. Укрываясь за привычной
маской, она смотрела на мир сквозь узкие прорези и видела только то, что
хотела, что могла выдержать ее тоскующая, несмотря ни на что, душа".
Андру бы это показать, вздохнул Андрей. Ему тоже не вредно узнать,
что жертвы бывают и вполне благополучными с виду.
Ну, а теперь, под занавес, самое интересное:
"Но иногда, будто чудовище из океанских глубин, всплывал в ее
сознании страшный образ исполина, звучал его мощный голос и врывались
леденящие душные испарения. В ужасе Кима забивалась в самые дальние уголки
сознания, не зная и не желая знать, что происходит сейчас с ее горячо
любимым, не однажды поруганным телом. И возвращалась, только когда
чувствовала, что Тот, ужасный и неодолимо могучий, уходил и пропадало в
душе жуткое ощущение смердящего холода. По возвращении она встречала
перепуганные взгляды подчиненных, узнавала о чудовищных и невероятных
своих поступках - во главе вырвавшихся из Башни, озверевших от длительного
безделья храмовников - и об отданных ею распоряжениях, потому что Старшие
Служительницы немедленно и исправно повторяли эти никогда не произнесенные
ею фразы".
Проявив обычную заботу о своей земной оболочке, Андрей уложил ее
отмокать в ванну, а сам удалился в "комнату-тоннель", куда не долетали
посторонние шумы, где так хорошо думалось. Обстановка здесь уже вполне
определилась, разделившись невидимой границей на две плохо гармонирующие
части: на стороне Андра было голо, пусто и строго функционально, зато
половина Андрея изобиловала всеми мыслимыми средствами потакания
сибаритству. Слух здесь ласкали чудесные мелодии, вместо окон светились со
стен изошедевры, а воздух был пропитан нежнейшими ароматами и вызывал,
если вдыхать его ртом, божественные вкусовые ощущения. По заказу он был
способен сгущаться до степени осязаемости, и тогда принимался гладить и
мять призрачное "тело" Андрея с искусством лучшего из массажистов. И все
это сказочное великолепие чутко реагировало на малейшие перепады
хозяйского настроения, формируя любые подходящие к случаю комбинации из
накопившихся за десятилетия воспоминаний. Кажется, копаясь в памяти
других, Андрей научился наконец пользоваться и собственной. Как
выяснилось, под пластами последующих накоплений там добросовестно
хранилось все то, что он когда-либо видел, слышал, ощущал. Раньше он с
трудом пробивался к нужной полке, и если что-нибудь там находил, то в
изрядно подпорченном виде. Теперь же все было как на ладони:
рассортированное, аккуратно уложенное, снабженное указателями и ярлычками
- протяни руку и бери, качество информации гарантировано.
И сейчас Андрей с увлечением переваривал свежедобытые сведения,
классифицируя их и раскладывая по полкам. И потому не сразу заметил, что
напротив, в жестком кресле, образовалась сумрачная фигура с колючими
холодными глазами. А увидав, приветствовал ее легкомысленным взмахом руки.
"Выспался? - спросил он не без зависти. - Ах, лицемер! Передо мною
строишь из себя аскета, а в жизни умеешь устраиваться с комфортом".
