Горчишников растворил дверь, оглядел арестованных и первым убил пра-
порщика Беленького.
Купец Мятлев прыгнул и с визгом полез под койку. Пуля раздробила ему
затылок.
Матрен Евграфыч отошел от окна (оно было почему-то не заставлено меш-
ками) - немного наклонился тучной грудью и сказал, кашлянув по средине
фразы:
- Стреляй... балда. Сукины сыны.
Горчишников протянул к его груди револьвер. Мелькнуло (пока спускал
гашетку) - решетчатое оконце в почте; "заказные" и много, целая тетрадь,
марок. Зажмурился и выстрелил. Попал не в грудь, а метнул с лица мозгами
и кровавой жижой на верхние койки.
Протоиерей, сгорбившись, сидел на койке. Виднелась жилистая, покрытая
редким волосом, вздрагивающая шея. Горчишников выругался и, прыгнув,
ударил рукоятью в висок. Перекинул револьвер из руки в руку. Одну за
другой всадил в голову протоиерея три пули.
Запер каюту. Поднялся на-верх.
- Мы тебя ждем, - сказал Заботин, увидев его, - если нам в Омск уп-
лыть и сдаться... Как ты думаешь?
Горчишников положил револьвер на стол и вяло проговорил:
- Арестованных убил. Всех. Четверых. Сейчас.
И хотя здесь защелкал пулемет, но крики двоих - Заботина и Трофима
Круци - Горчишников разбирал явственно.
Он сел на стул и, устало раскинув ноги, вздохнул:
- К Омску вам не уехать, - помолчав, сказал он: - за такие дела в
Омске вас не погладят тоже. Надо Запуса дожидать, либо...
Он вытер мокрые усы.
- Сами-то без него пароход-бы сдали. Я вас знаю. Ерепениться-то
пьяные можете. Теперь, небось, не сдадите. Подписывайте приказ-то.
Он вынул из папки напечатанный приказ и сказал:
- Шпентель-то я поставил уж. Две подписи, тогда и вывесить можно.
Заботин дернул со стола револьвер и, вытирая языком быстро высыхающие
губы, крикнул:
- Тебя надо за такие из этого... В лоб! в лоб!.. Какое ты имел право
без тройки?.. И не жалко тебе было, стерва ты этакая, без суда... само-
судник ты?.. Ну, как это ты... Емеля... да... постойте ребята, он
врет!..
- Не врет, - сказал Круця. - За убийство мы судить будем. После. Сей-
час умирать можно с пароходом, подписывай.
Он взял перо и подписался по-русски. Заботин, пачкая чернилами
пальцы, тыкал рукой.
- Я подпишу. Вы думаете, я трушу. Чорт с вами! А с тобой, Емельян, я
руки больше не жму. Очень просто. Грабительство...
Утром, город ухнул. Далеко за пароходом, к левому берегу, в воду упал
снаряд.
Горчишников сказал:
- Говорил - трехдюймовку привезти надо. Выкатят к берегу и начнут жа-
рить.
Он посмотрел на еще упавший ближе снаряд.
- Из казарм лупят. Заняли, значит.
Просидевший всю ночь у рупора капитан прокричал:
- Тихий... вперед. Стоп!.. Полный!
В полдень над тремя островами поднялся синий дымок. Взлетал высоко и
словно высматривал.
Красногвардейцы, сталкивавшие трупы в трюм, выбежали на палубу.
- Пароход! Из Омска! Наши идут.
А потом столпились внизу, пулеметы замолчали. Тихо переговоривались у
машинного отделения.
Пороховой дым разнесло, запахло машинным маслом. Пароход вздрагивал.
Машинист Никифоров, вытирая о сапоги ладони, медленно говорил:
- Все люди братья!.. Стервы, а не братья. Домой я хочу. Кабы красный
пароход был, белые-б нас обстреливали. Давно-б удрали. У меня - дети,
трафило-б вас, я за что страдать буду!
Из улиц, совсем недалеко рванулось к пароходу орудие. Брызгнул где-то
недалеко столб воды.
Делегация красногвардейцев заседала с Чрез-Тройкой.
На полных парах бешено вертелся под выстрелами пароход. Часть крас-
ногвардейцев стреляла, другие митинговали. С куля говорил Заботин:
- Товарищи! Выхода нет. Надо прорваться к Омску. Запус, повидимому,
убит. Идут белые пароходы. К Омску!
Подняли оттянутые стрельбой руки: к Омску, прорваться. Стрелять прек-
ратили.
Тут вверху Иртыша расцвел над тальниками еще клуб дыма.
- Идет... еще...
"Андрей Первозванный" завернул. Капитан крикнул в рупор:
- Полный ход вперед.
Из-за поворота яров, снизу, подымались навстречу связанные цепями,
преграждая Иртыш, - три парохода под бело-зеленым флагом.
Горчишников выхватил револьвер. Капитан в рупор:
- Стой. На-азад. Стой.
"Андрей Первозванный" опять повернулся и под пулеметную и орудийную
стрельбу ворвался в проток Иртыша - Старицу. Подымая широкий, заливающий
кустарники, вал пробежал с ревом мимо пристаней с солью, мимо пароходных
зимовок и, уткнувшись в камыши, остановился.
Красногвардейцы выскочили на палубу.
Машинист Никифоров закричал:
- Снимай красный. Белый подымай. Белый!..
Пока подымали белый, к берегу из тальников выехал казачий офицер; по-
дымаясь на стременах, приставил руку ко рту и громко спросил:
- Сдаетесь?
Никифоров кинулся к борту; махая фуражкой, плакал и говорил:
- Господа!.. Гражданин Трубычев... господин капитан!.. Дети... да
разве мы... их-ты, сами знаете...
Офицер опять приставил руку и резко крикнул:
- Связать Чрез-Тройку! Исполком Совдепа! Живо!
---------------
Разбудил Кирилла Михеича пасхальный перезвон. Застегивая штаны, в са-
погах на босу ногу, выскочил он за ворота. Генеральша Саженова без шали
поцеловала его, басом выкрикнув:
- Христос Воскресе!..
Кирилл Михеич протер глаза. Застегнул сюртук и, чувствуя гвозди в са-
поге, - спросил:
- Что такое значит?
Варвара целовала забинтованную руку Шмуро. Архитектор подымал брови
и, шаркая ногой, вырывал руку.
Варвара взяла Кирилла Михеича за плечи и, поцеловав, сказала:
- Христос Воскресе! Большевиков выгнали. Сейчас к пароходу пойдем,
расстрелянных выносить. Капитан Трубычев приехал.
Шмуро поправил повязку и, сдвинув шлем на ухо, сказал снисходительно
Кириллу Михеичу:
- Большое достоинство русского народа перед западом, это, по общему
выводу, - добродушие, отзывчивость и какая-то бешеная отвага. В то вре-
мя, как запад - например, англичанин - холоден, методичен и расчетлив...
Или, например, колокольный звон - широкая, добродушная и веселая музыка,
проникшая во все уголки нашего отечества... Сколько в германскую войну
русские понесли убитыми, а запад?.. Гражданин Качанов!..
- У меня жены нету, - сказал Кирилл Михеич.
Варвара погрозила мизинцем и, распуская палевый зонтик, сказала кап-
ризно:
- Возьмите меня, Шмуро, здоровой рукой... А вы, Кирилл Михеич, маму.
Маму Кирилл Михеич под руку не взял, а пойти пошел.
- Совсем взяли? - спросил он. - Всех? А ежели у них где-нибудь на
чердаке пулемет спрятан?..
Шмуро обернулся, поднял остатки сбритых бровей и сказал через губу,
точно сплевывая:
- Культура истинная была всегда у аристократии. Песком итти, Варя, не
трудно? Извозчики разбежались...
---------------
Горчишников отбежал к пароходной трубе и никак не мог отстегнуть пу-
говку револьверного чехла. Карауливший арестованных, Шабага схватил его
за плечи и с плачем закричал:
- Дяденька, не надо! Пожалуста, не надо.
Вырывая руку, Горчишников ругался и просил:
- Не замай, пусти, чорт!.. Все равно убьют.
Красногвардейцы столпились вокруг них. Безучастно глядели на борьбу
и, вздрагивая, отворачивались от топота скакавших к берегу казаков. Ша-
бага, отнимая револьвер, крикнул в толпу:
- Застрелиться, нас перебьют. Пущай хоть один.
Толпа, словно нехотя, прогудела:
- Пострадай... Немножко ведь... Авось простят. Пострадай.
- Брось ты их, Емеля, - сказал подымавшийся по трапу Заботин. - И то
немного подождать. За милую душу укокошат.
Горчишников выпустил руку:
- Ладно. Напиться бы... как с похмелья.
С берега крикнули:
- Давай сходни!
---------------
Всплывали над крестным ходом хоругви.
Итти далеко, за город. Вязли ноги в песке. Иконы - как чугунные, но
руки несущих тверды яростью. Как ножи блестят иконы, несказанной жутью
темнеют лики несущих. Колокольный звон церковный, пасхальный, радостный.
А как вышли за город к мельницам, панихидный, тягучий, синий и туск-
лый опустился, колыхая хоругви, колокольный звон... И вместо радостных
воскресных кликов, тропарь мученику Степану запели.
---------------
Двумя рядами по сходням - казаки. По берегу, без малахаев, с деревян-
ными пиками, киргизы. Мокрой овчиной пахнет. С парохода влажно - мукой и
дымом. На верхней палубе капитан один среди очищенной от мешков палубы.
Он пароход довел до пристани. Он грузен и спокоен.
У сходен на иноходце - Артюшка. Редок, как осенний лес, ус. Редок и
череп.
Кричит, как полком командует:
- Выноси!
Прошли в пароход больничные санитары.
Кирилл Михеич, крестясь и ныряя сердцем, толкался у чьей-то лошади и
через головы толпы пытался рассмотреть - что в пароходе. А там мука, хо-
дят люди по муке, как по снегу, сами белые и на белых носилках выносят
алые и серые куски мяса.
Зашипело по толпе, качнуло хоругвями:
- Отец Степан...
Визжа, билась в чьих-то руках попадья. Три женщины бились и ревели, -
прапорщик Беленький был холост.
- Мятлев!..
- Матрен Евграфыч, родной!..
Мясо несут на носилках, мясо. Целовали испачканные мукой куски
расстрелянного мяса. Плакали. Окружили иконами, хоругвями, понесли.
Отошли сажен пятнадцать. Остановились.
Тогда из трюма повели арестованных красногвардейцев. Впереди Чрезв.
Тройка - Емельян Горчишников, Гришка Заботин и Трофим Круця. А за ними,
по-трое в ряд, остальные. Один остался на пароходе грузный и спокойный
капитан.
Гришка шел первый, немножко прихрамывая, и чувствовал, как мелкой
волнистой дрожью исходил Горчишников и остальные позади. И конвой, мол-
чаливо пиками оттеснявший толпу.
Артюшка пропускал их мимо себя и черешком плети считал:
- Раз. Два. Три. Четыре. Восемь. Одиннадцать...
Пересчитав всех, достал коричневую книжечку. Записал:
- Сто восемь. Пошел.
Но толпа молчаливо и потно напирала на конвой.
- Давят, ваш-благородье, - сказал один казак.
- Отступись! - крикнул Артюшка.
Кирилл Михеич подался вперед и вдруг почему-то тихо охнул. Толпа тоже
охнула и подступила ближе. Артюшка, раздвигая лошадью потные, цеплявые
тела, подскакал к иконам и спросил:
- Почему стоят?
Бледноволосый батюшка, трясущимися руками оправляя епитрахиль, то-
ненько сказал:
- Сейчас.
Седая женщина с обнажившейся сухой грудью вырвалась из рук державших,
оттолкнула казака и, подскочив к Заботину, схватила его за щеку. Гришка
тоненько ахнул и, махнув левшой, ударил женщину между глаз.
Казаки гикнули, расступились. Неожиданно в толпе сухо хряснули колья.
Какой-то красногвардеец крикнул: "Васька-а!". Крикнул и осел под ногами.
В лицо, в губы брызгала кровь, текла по одежде на песок. Пыль, омоченная
кровью, сыро запахла. Седенький причетник бил фонарем. Какая-то старуха
вырвала из фонаря сломанное стекло и норовила попасть стеклом в глаз. Ей
не удавалось и она просила "дайте, разок, разок"...
Помнил Кирилл Михеич спокойную лошадь Артюшки, откинутые в сторону
иконы, хоругви, прислоненные к забору, растерянных и бледных священни-
ков. Потом под ноги попал кусок мяса с волосами, прилип к каблуку и не
мог отпасть. Варвара мелькала в толпе, тоже топтала что-то. Визжало и
хрипело: "Православные!.. Родные!.. Да... не знали"...
Прыгали на трупы каблуками, стараясь угодить в грудь, хрястали непри-
вычным мягким звуком кости. Красногвардеец с переломленным хребтом про-
сил его добить, подскочила опрятно одетая женщина и, задрав подол, села
ему на лицо. Красногвардейцев в толпе узнавали по залитым кровью лицам.
Устав бить, передавали их в другие руки. Метался один с вырванными гла-
зами, пока казак колом не раздробил ему череп.
Артюшка поодаль, отвернувшись, смотрел на Иртыш. Лошадь, натягивая
уздечку, пыталась достать с земли клок травы.
Когда на земле валялись куски раздробленного, искрошенного и затоп-
танного в песок, мяса - глубоко вздыхая, люди подняли иконы и понесли.
