оборачивался:
- Двигайтесь, двигайтесь! Этак к ночи приползем, до вечера, что ль?
Жива-а!.. Кто свыше трех минут отдыхать будет, - пристрелю собственно-
ручно.
И ползли - по одной стороне улицы - одни, по другой - другие. А по
средине - в жару, в пыли невидимой пароходные несговорчивые пули.
Было много тех, что стояли в очереди на сходнях - платившие контрибу-
цию. Первой гильдии - Афанасий Семенов, Крылов - табачный плантатор, Ко-
локольщиковы - старик с сыном. Об них кто-то вздохнул, завидуя:
- Добровольно ползут!
Колокольщиков, пыля бородой песчаные кучи, полз впереди, гордо подняв
голову, и одобрял:
- Порадеем, православные. Погибель ихняя последняя пришла.
А впереди, через человека, полз архитектор Шмуро, оборачивался к под-
рядчику и говорил скорбно:
- Разве так в Англии, Кирилл Михеич, водится? В такое унизительное
положение человека выдвигать. Черви мы - ползти?!
Какой-то почтовый чиновник прокричал с другой стороны улицы:
- А вы на земле проживете, как черви слепые! Горький немцам продался
и на деньги немецкие дома в Англии скупает. Вот царь-то кого не пове-
сил!..
- Ура-а!.. - закричал он отчаянно.
Шмуро опять обернулся:
- Фиоза Семеновна не приехала? Напрасно вы жену отпускаете, в таком
азиатском государстве надо по-азиатски поступать.
Кириллу Михеичу говорить не хотелось, а по песку молчком ползти неу-
добно. Еще то, - надел Артюшкины штаны, а они узки, в паху режут.
- Кто теперь город охранять будет? На солдат надежи нету, не нам же
придется. Самых хороших плотников перебьют, это за что же такая мука на
Павлодар-то пала? Поеду я из этих мест, как только дорога ослобонится.
Фельдшер Николаенко где-то тут тоже ползет. Голова у него голая как
пузырь, пахнет от него иодоформом. На кого нашла позариться Фиоза Семе-
новна?
- Ладно хоть к уборке счистят шваль-то. Хлеба бы под жатву сгнили.
Штык ружья выскользнул из потных пальцев. Прапорщик Долонко закричал
обидно:
- Качанов, не отставай. Э-эй, подтянись, яры близко.
В песок сказал Кирилл Михеич:
- Я тебе солдат? Чего орать, ты парень не очень-то.
А правильно - оборвались дома, яры начались утоптанные.
- Окопайсь!..
Гуляют здесь, вдоль берега по яру вечерами барышни с кавалерами. От
каланчи до пристани и обратно. Двести сажен - туда, сюда. Жалко такое
место рыть.
Выкопали перед головами ямки. Опалило солнце спины, вспрыгнуло и ста-
лось так, высасывая пот и силу. Передвинул затвор Кирилл Михеич и, чтоб
домой скорей уйти, выстрелил в пароход. Так же сделали все.
Саженовы командовали. Команды никто не мог понять, стреляли больше по
биению сердца: легче. Офицерам казалось, что дело налаживается, и они в
бинокль считали на пароходе убитых.
- Еще один!.. Надбавь!.. По корме огонь, левым флангом, - ра-аз!..
Пли!
- Троих.
Кирилл Михеич ворочал затвор, всовывая неловко обоймы, и говорил у
разгоревшегося ствола ружья:
- А, сука, попалась? А ну-ка эту...
XIV.
Плотник Емельян Горчишников, заместитель Запуса, командовал парохо-
дом. Был он ряб, пепельноволос и одна рука короче другой. Вбежал в трюм,
увидал мешки с мукой, приказал:
- Разложить по борту.
Борта высоко обложили мешками. В мешках была каюта капитана, а рыжий,
выпачканный мукой капитан стоял на корточках перед сломанным рупором и
командовал бледным, мокрым голосом по словам Горчишникова:
- Полный вперед... Стоп. На-азад... Тихий.
Пароход словно не мог пристать к сходням.
Пули с берега врывались в мешки с мукой. Красногвардейцы белые от му-
ки и мук, всунув между кулей пулеметы и винтовки, били вдоль улиц и за-
боров.
Горчишников, бегая взад и вперед - с палубы и в каюты - скинул тяже-
лые пропотевшие сапоги и, шлепая босыми ступнями, с револьвером в руке
торопил:
- Ниже бери... Ниже. Эх, кабы да яров не было, равнинка-бы, мы-бы их
почистили.
И, подгоняя таскавшего снаряды, киргиза Бикмулу, жалел:
- Говорил, плахами надо обшить да листом медным пароход. Трехдюймо-
вочку прозевали, голуби!..
Гришка Заботин сидел в кают-компании, курил папиросы и лениво гово-
рил:
- Запуса бы догнать. Они бы с одного страха сдались. Тут, парень, та-
кая верстка получится - мельче нонпарели. Паршивая канитель.
Горчишников остановился перед ним, выдернул занозу, попавшую в ступ-
ню.
- Пострелял-бы хоть, Гриша.
- Стреляй, не стреляй - не попадешь. Ты чего с револьвером носишься?
Говор у Гришки робкий. Горит в каюте электричество - захудало как-то,
тоще. Да и - день, хотя окна и заставлены кулями.
- Блинов что ли из муки состряпать? На последки. Перекрошат нас, Еме-
ля - твоя неделя...
Закурил, сплюнул. Звякнула разбитая рама. Рвался гудок. Заботин по-
морщился:
- Жуть гонит. Затушить его.
- Кого?
- Свисток.
- Пущай. Ты хоть не брякай.
- О чем?
- А что перекрошат. Народ неумелой. Обомлет.
- Я пойду. Скажу.
Он спустился по трапу вниз и с лесенки прокричал в проходы:
- Товарищи, держитесь! Завтра утром будет Запус. Белогвардейцы
уменьшили огонь. Ночью мы пустим в город усиленный огонь. Товарищи, неу-
жели мы!..
Красногвардейцы отошли от мешков и, разминая ноги, закричали "ура".
Горчишников поднял люк в кочегарку и крикнул:
- Дрова есть?
- Хватит.
Все обошел Горчишников, все сделано. Сам напечатал на машинке
инструкцию обороны, расставил смены. Продовольствие приказал выдавать
усиленное. Ели все много и часто.
Гришка опять сидел на стуле. Шевелил острыми локтями, вздыхал:
- Ладно, семьи нету. Я, брат, настоящий большевик: ни для семьи, ни
для себя. - Для других. Только поотнимали все, работать по новому, а тут
на-те... убьют.
- Убьют? Чорт с ними, а все-таки мы прожили по-своему...
- Это бы Запус сказал. А как ты думаешь, восстанут пролетарии всех
стран?
- Обязательно. Отчего и кроем.
Гришка осмотрел грязные пальцы и сказал с сожалением:
- Никак отмыть не могу. Раньше такое зеленое мыло жидкое водилось,
хорошо краску типографскую отмывало. Из наших наборщиков в красную-то я
один записался... У меня отец пьяница был, все меня уговаривал - запи-
шись, Гришка, в социалисты, там водку отучат пить.
- Не помогало?
- Ищо хуже запил. Больно хорошо пьяниц жалеют, а трезвого кто пожале-
ет... Хочу, грит, жалости. Жулик!..
Он послушал пулеметную трескотню, крики окопавшихся на берегу, поща-
рапал яростно шею и сказал:
- Заметь, с волненья большого всегда вша идет. У нас в Семипалатинске
кулачные бои были. Ходил я. Так перед большим боем, обязательно под мыш-
ками вшу найдешь, а теперь по всему телу... Сидят они?
- Арестованные?
- Ну?
- Чего им. Мятлев, купец, на двор часто просится. Я ему ведро велел
поставить. Ребятам некогда следить за ними.
- Трубычев все хороводит. Белыми-то. Серьезный мужик, не скоро мы его
кончим. Запусу не уступит.
- Далеко.
- Говорить не умеет. А этот, как зальется, даже поджилки играют. Кра-
сив же стерва. Офицером только быть. Он, поди, из офицеров.
Горчишников любовно рассмеялся:
- Лешак его знат. Башковитый парнишка. Поджечь бы город-то, жалко.
Безвинны сгорят. А зажечь славно-б.
- Безвинных много.
Переговаривались они долго. Потом Гришка свернулся калачиком на дива-
не и заснул. Горчишников обошел пароход, для чего-то умылся.
Пули щепали обшивку и колеса. Все так же сидел капитан у рупора,
бледный, грузный, рыжеусый. Нестройно кричали с берега "ура".
На другом берегу, из степи проскакали к лесу казаки, спешились и по-
ползли по лугу.
- Кругом хочут, - сказал какой-то красногвардеец.
Мадьяры запели "марсельезу". Слова были непонятные и близкие. Громы-
хая сапогами, пробежал кашевар и громко звал:
- Обедать!..
Горчишников вернулся в каюту, помуслил карандаш и на обороте испор-
ченной "инструкции обороны" - вывел: "смерть врагам революции", но за-
черкнул и написал: "по приговору чрезвычайной тройки"... Опять зачерк-
нул. Долго думал, писал и черкал. Наконец, достал один из протоколов за-
седания и, заглядывая часто туда, начал: "Чрезвычайная тройка Павлодарс-
кого Сов. Р., С., К., Кр. и Кирг. Деп. на заседании своем от 18 авгус-
та"...
---------------
Чуть-ли не пятьсот раз выстрелил Кирилл Михеич. Сухая ружейная трес-
котня облепила второй одеждой тело, и от этого, должно быть, тяжелее бы-
ло лежать. Песок забрался под рубаху, солнце его нажгло; грудь ныла.
А стрельбе и конца не было.
Шмуро тоже устал, вскочил вдруг на колени и махнул вверх фуражкой:
- Ребята, за мной!
Ему прострелило плечо. Фуражка, обрызнутая кровью, покатилась между
ямок. "Где шлем-то?" - подумал Кирилл Михеич, а Шмуро отползал на пере-
вязку. Он не возвратился. Еще кого-то убили. Запах, впитываемой песком
крови, ударил тошнотворно в щеки и осел внутри неутихающей болью.
Кирилл Михеич остановил стрельбу. Потускнели - песок, белый пароход,
так деловито месивший воду, огромные яры.
Травы захотелось. Прижаться бы за корни и втиснуть в землю ставшее
понятным и дорогим небольшое тело. Хрупкие кости, обтянутые седеющим мя-
сом...
Кирилл Михеич незаметно перекрестился. Больше прижать ружье к плечу
не находилось силы.
Крикнул зоркий Долонько:
- Стреляй, Качанов.
Попробовал выстрелить. Ружье отдало, заныла скула.
Кирилл Михеич подполз к прапорщику и, торопливо глотая слюну, сказал:
- Можно за угол?
- Зачем?
Прапорщик, вдруг понимая, улыбнулся.
- Ступайте. Только не долго. Люди нужны.
Кирилл Михеич дополз до угла. Хотел остановиться и не мог, полз все
дальше и дальше. Квартал уже от яров, другой начинается...
Здесь Кирилл Михеич сел на корточки и, оглянувшись, побежал вдоль за-
бора на четвереньках.
За досками кто-то со слезами кричал:
- Не лезь, тебе говорят, не лезь! Ми-ша!.. Да-а...
Кирилл Михеич пробежал на четвереньках полквартала, потом вскочил,
выпрямился и упал.
Другой стороной улицы подстрелили собаку и она, ерзая задом, скулила
в разбитые стекла дома.
Так четвереньками добрался до своего угла Кирилл Михеич. Прошел пол-
ной ногой в мастерскую, закрылся одеялом и заплакал в подушку.
Поликарпыч тер ладони о колени, вздыхал, глядел в угол. Подставил к
углу скамью. Влез и обтер покрытый пылью образ.
---------------
Под утро привезли эстафету; комиссар Запус из разгромленной им стани-
цы Лебяжьей, прорвав казачью лаву, вместе с отрядом ускакал в поселки
новоселов. Снизу и сверху - из Омска и Семипалатинска подходили пароходы
Сибирской Областной Думы для захвата "Андрея Первозванного". Со степи
с'езжались казаки и киргизы.
Всю эту ночь Горчишников не спал. Заседала Чрез-Тройка, вместо Запуса
выбрали русина Трофима Круцю. Придумать ничего не могли. Ночь была тем-
ная, в два часа пароход зажег стоявшую у плотов баржу. Осветило реку, -
пристали и яры. Ударил в набат, по берегу поскакали пожарные лошади.
Приказали остановить стрельбу, когда обоз подскакал, - рассмотрели - лю-
дей на обозе не было. Лошади, путая постромки, косились спокойно на по-
жар. Утром вновь начался обстрел города. Лошадей перебили. Убежала одна
подвода, и размотавшийся пожарный рукав трепался по пыли, похожей на ог-
ромную возжу... Когда заседание кончилось, Горчишников присел к машинке
и перепечатал написанное еще вчера постановление. Поставил печать и,
сильно нажимая пером, вывел: "Емел Горчишников". Вынув из кобуры ре-
вольвер, спустился вниз.
У каютки с арестованными на куле дремал каменщик Иван Шабага.
Дежурные обстреливали улицы.
От толчка в грудь, Шабага проснулся - лицо у него мягкое с узенькими,
как волосок, глазами.
- Поди, усни, - сказал Горчишников.
Шабага зевнул:
- Караулить кто будет?
- Не надо.
Шабага, забыв винтовку, переваливаясь, ушел.
