В сухостое бушевал пал. Для глаз человека вольный огонь и томителен и
прекрасен. От него не оторвешься, что бы ни горело, даже собственный двор
или стога немолоченного хлеба.
Разошедшееся пламя металось диким зверем. Ватажники кричали:
- Ярись пуще, жги-пали жарче!
В Черном лесу готовилось первое огнище. В такую пору даже небо не
зажигает лес своими молниями, что может сделать только человеческая рука!
- А разлив туда не зайдет? - спросила Одинца Иля. Она не отходила от
парня и не выпускала его руку.
- Нет, ясынька, - кратко ответил Одинец.
Полая вода оставляет следы, по которым ватажники в чужом месте сумели
понять, куда веснами поднимается река и где ей положен предел.
2
Река ломала броню и открывала для новгородцев легкую дорогу. Шел
матерой местный лед, за ним протянется верховой, а там и пускай расшивы на
свободную воду. Дорога ты, дорога, куда ты поведешь и сама бежишь
откуда?..
Ватажники наблюдали за льдом. По нему все ходили зимой, и весенний
ледоход несет следы жизни. И зимняя дорога, и заборчики для рыбацких
прорубей, и потерянное бревно, и брошенное полено, и многое другое плывет
вниз. Но эта река несла одни звериные печати. Как видно, вверху не было
людского жилья.
Приходила пора общим умом решить, как разбиться для летнего труда. На
вече Доброга предлагал выбор. Одним следовало остаться на месте, засеять
огнище и разведать зверовые ловли около первой заимки. Другие должны были
подняться вверх по реке и там присмотреть места. Им же поискать, нет ли
ходов и переволоков в сторону Новгорода. А третьим плыть вниз до
неведомого устья.
Ватажники спокойно и уверенно обсуждали общие дела. Они снялись из
Новгорода, поверив Доброге на слово. Это слово сбылось. Все были сыты,
ватага накопила копченого мяса и рыбы. Успели поднабрать пушнины и
птичьего пуха. Ставров приказчик сосчитал и оценил хранившиеся в острожках
шкурки, и больше четверти общего долга уже слетело с плеч.
Ныне ватажники уверенно глядели вперед. Даже неудачливые бобыли и те
парни, которых звали в Городе сопливыми ребятами, глядели боярами, вопреки
перелатанным усменным кафтанам, драным, закоптелым шапкам и раскисшим
сапогам.
Они почитали своего старосту и не равнялись с охотником-умельцем, но
каждый соображал про себя: "Четыре охотника за две или за три зимы сумели
собрать большое богатство. И я буду стараться, есть над чем". Порой они
подшучивали над Ставром - мог бы еще больше запросить боярин за снаряжение
ватаги, не обманулся бы...
Вече внимательно слушало Доброгу, который говорил о новых трудах
ватаги:
- Кто останется, с того спросим хлеба и всего зимнего запаса. Им
работать на огнище, не щадя себя, наловить бобров и навялить рыбы. Им
отыскать борти и набрать меда. Нужно найти горькие ключи, чтобы варить
соль. Искать в болотах железную землю и построить на зиму теплое жилье.
Тем же, кто пойдет вверх и вниз, тоже большие труды!
Как всегда, ватажный староста жестко стелил. Он откашлялся и повел
речь о том, что повольники забрели на новые земли не случайными бродягами.
Не получится добра, если каждый будет думать лишь о том, чтобы поскорее
разбогатеть и вернуться домой. Доброга предлагал навечно завладеть ничьей
рекой и построить не временную заимку, а новгородский пригород и жить в
нем по Новгородской Правде, а не как лесные звери! В новый пригород не
пускать старых бояр! Сами повольники сумеют быть боярами не хуже
городских! Быть пригороду, и под него поставить всю реку с верховьями и
низовьями!
Меткие слова доходили до сердца ватажников, и им казалось, что они
сами так думали. Кругом них теснился дикий Черный лес с болотами и
безлюдными чащобами, поднималась безыменная река, заливая берега, а они
кричали, гордясь собой:
- Быть тому! Так сделаем!
Доброга лелеял свою мечту в лесах долгими зимними ночами, под свист
вьюги и под волчий вой. Он мечтал о новой вольности на новых землях.
Наконец он открылся, и его никто не осудил. Он мечтал не о своем благе, но
об общем.
3
Утренняя заря светлая и веселая. От одного слова "утрянка" на душе
делается хорошо. Все птицы встречают утрянку песнями, а вечером и ночью
поют редкие птицы.
Но для человека все же самое сладкое время приходится на вечерние
зори. И любовные песни, и речи человека звучат вечером, а не утром.
Пал на огнище разбился на костры, дотлевали толстые кряжи и пни. В
сумерках кучи углей рдели, как в печных жерлах. Запоздалое пламя струилось
красными ручьями. Сытые огни не бегали, а ползли. Пал утомился и дремал.
Одинец сидел на высоком берегу. Рядом с крупным мужиком Иля казалась
ребенком. Одинец молчал. Он уперся локтем в колено и воткнул в бороду
кулак. Длинные волосы упали на лоб и закрыли глаза. Иля сочиняла песню и
мурлыкала, как сытая кошечка. Она ладила себе новую семью.
- Слышишь, любый?
Он слышал. Он чуть покачивался, идя следом за тихой песнью.
На реку падали птичьи табуны. Вместе с водой плыли темные стаи
гоголей, чернеди, крохалей. В сутемках, как льдины, белели пары строгих
лебедей.
Доброга и Заренка тоже сидели на берегу. Девушка строго спрашивала
ватажного старосту:
- Поклянись Землей, что ты не говорил водянице лебединых слов!
Доброга смеялся:
- Не было того. Я и слова-то не знаю.
- А видел их? Признайся!
- Видел.
- Какие они?
- Найдем тихое озеро, выберем лунную ночку, сама увидишь.
Девушка рассердилась:
- На что мне они? - и опять взялась за свое: - Поклянись!
Доброга убеждал девушку, как дитя:
- И что они тебе дались? Что тебе в них? Любушка моя, ты сама лучше
всех водяниц. Ты и красива, и в тебе живет живое сердце, а в водяницах
только видится.
- Но почему же ты, как только проснулась вода, начал кашлять, точно
прошлой осенью? Твоя водяница проснулась и сушит тебя.
Чего не сделаешь, чтобы успокоить любимую! Уважаемый людьми ватажный
староста, простому слову которого свято верил каждый повольник,
торжественно поклялся девушке, что на нем нет водяного зарока. Хворь же у
людей бывает. Солнышко прогреет тело, и болезнь пройдет.
Глава пятая
1
Доброга увел вниз по реке почти пять десятков повольников. Они плыли
на трех расшивах и в них спали. Из дернин были устроены очаги, чтобы
готовить горячее на ходу.
Река разлилась широко. В петлях она била и рвала берега, на которых
без конца и края толпился Черный лес. На каждой расшиве сидел свой
выборный староста. Парни, которые зимой шли дозорными, выбрали Одинца.
Сувор и Радок не узнавали в Одинце своего былого друга. До убийства
нурманна он был горяч и скор на руку, любил меряться силой и в одиночном
бою и в общем, стена на стену. Каким он был прежде, не просто отдал бы он
Доброге Заренку. А вот теперь согласился, сам взял себе Илю и на ватажного
старосту зла не имеет.
Одинец прежде всех брался за тяжелую работу и последним ее оставлял.
Другие трудились с отдыхом, а он был как железный. Ватажники научились
почитать его за труд и за скупое, веское слово. Его ровесников старшие
звали парнями и малыми, а Одинца окликали лишь по имени.
Расшивы шли вниз от Доброгиной заимки, как называли свое первое
пристанище ватажники, без отдыха четыре дня. Одинец старался перенять у
Доброги его мастерство чертить на бересте. Сидя на корме своей расшивы, он
рисовал речные петли и отмечал притоки. Понемногу получалось. Что же, и
Доброга не в один день научился. Эх, Доброга, Доброга!.. Одинец сказал
себе, что у него с Заренкой не любовь была - детская забава. И все тут. Он
не хотел думать другое.
Ватажный староста шел на передней расшиве. Вдруг там подняли весла, а
Доброга замахал шапкой, торопя задних:
- Наддай! Раз! Раз!
2
Берега расходились, и на правом виднелся дымок. Из воды торчал
затопленный ракитник, за ним молодой прозрачной листвой зеленел березняк.
Дым был густой, как от сырых дров.
Расшивы разогнались, проскочили кусты и врезались в мягкую землю.
Повольники соскочили в воду и выхватили расшивы подальше, чтобы их не
утащила река. Доброга приказал:
- Не спеши!.. Берите щиты, надевайте шлемы.
Неизвестно, что там за люди. Могут и побить, если подойти зря.
Ватажники тихонько пошли берегом. Сколько там есть людей и кто они - лучше
их застичь ненароком.
Вдруг где-то впереди закричал человек, слов не разберешь. И в другом
месте закричали.
В березняке было тихо. Даже птицы молчали. Повольники переминались с
ноги на ногу. Доброга потихоньку сказал:
- А заметили нас...
Повольники сошлись теснее и наставили рогатины. За березняком сразу
открылось чистое место с широким обзором.
Так вот оно что! Это же мыс. Повольники пришли по левой реке, а
вправо была еще река.
На конце мыса лес был сведен, деревьев почти не осталось, торчали
острые, будто срезанные бобрами пеньки. Земля была утоптана, на жердях
висела рыба, а дым тянулся из длинного берестяного балагана.
Маленькие лодочки бежали далеко ниже мыса. В них люди махали веслами,
как муравьи ножками. Лодочки бежали быстро. Скоро они превратились в точки
и скрылись за поворотом. Что же это за люди и почему они так испугались?
Повольники положили ненужное оружие и разбрелись по чужому стойбищу.
Берестяной балаган оказался рыбной коптильней. В земле нашлись засольные
ямы. И вблизи валялись кожаные мешки, шитые жильными нитками, набитые
солью. Хорошая находка!
На берегу лежала лодочка, такая легкая, что ее поднял один человек.
Лодочка была сплетена из прутьев и обтянута просаленной кожей.
Вот и гадай, что за люди здесь? Кожа на мешках и на лодочке была
похожа на нерпичью. Но откуда в реке нерпа?
Под березами стояли избушки бежавших хозяев, устроенные из жердей,
упертых комлями в землю и сверху связанных ремнем в пучок. Одни покрывала
береста, а две были обтянуты кожей, как лодка.
Эти рыболовы, видно, не мастера работать топорами. Что за жилье! Одну
избушку Сувор приподнял и развалил.
Повольники привыкли думать, что, кроме них, в Черном лесу никого нет.
Вот и нашлись другие люди, и чужие, неведомые, как река.
3
Никто не заметил, откуда среди своих оказался чужак. Он свалился как
с неба. Среднего роста, крепкий, с желтоватой кожей и с редкой черной
бородой, чужак ходил среди повольников. Они ему не препятствовали: хочешь
не хочешь - хозяин! Его спрашивали, но он не отвечал.
Трудно было понять, стар он или молод. Волосы были блестящие, со лба
до темени тянулась лысина. Лицо же гладкое, без морщин и походка легкая.
На чужаке были штаны из оленя и меховой кафтан, а ноги босые.
Чужак начал сердиться, подобрал палку с прикрученным острым и тяжелым
оленьим рогом. Повольники смеялись:
- Вот так топор! - но сами расступились. Хватит по лбу, не
поздоровится. Не драться же с ним.
Рыболов что-то заговорил, показывая на реку рукой и грозясь оленьим
рогом. Было понятно, что он хотел прогнать повольников.
- Чего шумишь, когда нет силы? Надоел, - сказал Сувор и взялся за
рогатину. - Сейчас я тебя укорочу!
Рыболов поймал рогатину за конец и так махнул рогом, что едва не
достал Сувора. Сувор озлился и хотел кольнуть рыболова, но тот увернулся с
криком и угрозами. Повольники потешались и подзуживали обоих.
Вмешался Доброга:
- Не тронь его, не дразни!
Сувор опустил рогатину; опомнился и рыболов, понимая, что силой ему
не взять. Чужак бросил рог, подступил к Доброге и принялся о чем-то
толковать. Староста вслушивался, но не поймал ни одного знакомого слова.
