лыжников и, став перед обозом на умятый след, отдыхали на легком ходу,
пока вновь не оказывались в голове. Со стороны казалось, что ватага бежит
бегом, а по сторонам все стоят и стоят столбиками люди.
После вьюги мороз крепчал. Пройдя ночь, утром ватага остановилась
перевести дух. Шапки, бороды и длинная шерсть на лошадях заиндевели. Над
ватагой стелился туман. Солнышко поднялось красноватое, как желток
печеного яйца, и в дымке. Видно, и его морозец пощипывал за ясное личико.
На полудне легла темная полоса - лесистый берег озера. А впереди
острый глаз мог различить сизое облако - губу глубокой реки Свири. На
левой руке сплошь до самого неба стелился снег. Все белым-бело, засыпано
серебряной пылью с синими искорками. Нет, не все.
- Глянь-ка! - показывал один из бывалых людей молодому парню. -
Видишь?
Парень смотрел, сомневаясь, и спросил:
- Там? Чернеется. Не то рукавичку кто на снег бросил?
- Рукавичка!.. Такая рукавичка будет с тебя ростом. Это водяная
свинья - нерпа вылезла подышать. До нее знаешь сколько ходу будет? То-то!
Повольники переговаривались, отдыхая, и Нево не молчало. Вздохнуло, и
издали пошел гул. Ближе и ближе гудело, под ногами треснуло и смолкло.
Это во сне с боку на бок повернулся Невский Водяной, от него пошла
волна и качнулся лед. Старому чудится Весна.
Придет тепло, разломает крышку, и озеро поцелуется с вольным ветром.
Заиграет оно, забьется волной, поднимется пеной, а в пене и сам Пучеглазый
запрыгает, распустит зеленые волосы, зашлепает щучьим хвостом и
перепончатыми лапами. Ему буря люба. Хитрый. Играет, а сам зыркает белесым
глазом на небо, как бы и его самого невзначай не зашибло громом. Он ловок:
молния чуть сверкнет, а он уже спрятался, на дне отсиживается. Спи до
своего срока, Озерский Хозяин. Тебе еще долго придется отлеживать бока.
Нагоняя ватагу, от Ладоги по проложенному следу бегут люди. Отсталые.
С ними и новые могут быть. Решили до срока никому отказа не давать. Пусть
идут, показывают себя и знакомятся с коренными ватажниками.
Заренка идет с братьями. Они в Ладоге сказались родным, что девушка
еще немного проводит парней. А на самом деле она переводила братьев и
обошлась без разрешения Изяслава.
Родительская власть велика, и родительской волей, как сноп жгутом,
держится семья. В роду дети слушаются отца и матери до собственных белых
волос. Но вдали от глаз старших семейная связь горит соломой, молодые
стремятся уйти от родного дома, и их ничем не удержишь.
Так было исстари, и так будет всегда. Если бы не уходило из дому
молодое племя, кто бы подводил под Новгород новые земли, пускал в Черных
лесах новые палы и расчищал новые огнища?
Верно все, правильно... А все же прежде своего времени белеют
отцовские головы и слепнут слезами материнские глаза. Молодое сердце -
жестокое сердце. Ему жить, а всем другим - только стариться.
2
До ночи ватага успела достичь Свирской губы и пробилась через губу по
узкой шейке. На ночевку встали в Загубском починке, на свирском берегу. В
Новгородских землях все дороги считались от Города, поэтому так и называли
починок.
Река Свирь уже Волхова, берега пустынны и лесисты. От Загубья ватага
ночевала в лесах.
Ватажный староста быстро сдружился с братьями Заренки. Сувор и Радок
искренне гордились, что Доброга их отличал от других, и между собой
говорили о нем и старались ему подражать. С Заренкой Доброга говорил
редко, зато с братьями беседовал так, чтобы его слова девушка слышала. И
поглядывал на нее. Иной взгляд говорит не хуже слов.
Девушка ушла из Новгорода ради Одинца. Она видела и ждала его в
каждом новом человеке, который просился в ватагу. Кончился Волхов, Нево
позади, ватага идет Сюверью, Одинца нет и нет... Но хотя и не поздно,
Заренка не думает о том, чтобы вернуться домой.
- Утомилась, девушка? - ласково спросил Доброга, который незаметно
очутился рядом.
- Нет.
- Добро.
Они взглянули друг на друга, вот и весь разговор. Заренка не думала о
возвращении, ее не тяготила дорога. Она мужала с каждым днем. Быть может,
теперь она пошла бы с ватагой и не для Одинца. Доброга сговорился с
Сувором и Радоком: они на новых местах сядут вместе и будут вместе
охотничать. Но почему он не советуется с ней? Глупой, что ли, считает?
Заренка досадовала, но не могла не глядеть на Доброгу и не
прислушиваться к его словам. Ей нравились и голос, и лицо, и все ухватки
Доброги. В нем было все такое складное, ловкое, смелое. Красивое лицо,
гладкая золотистая борода, серые большие глаза, то суровые, то добрые.
Нельзя было понять, куда он речь повернет. А когда он говорил, Заренке
хотелось слушать и слушать. Одинец был другой: молчаливый и будто меньше
Доброги. Большой сильный парень казался девушке каким-то недорослым, когда
она по памяти сравнивала его с Доброгой.
Вдруг девушка услышала, как Доброга сказал Сувору:
- Пристал один парень, который осенью в Городе убил нурманна...
Ей стало жарко. Она догнала братьев и, едва не наступая на концы их
лыж, слушала. Ватажный староста говорил:
- Он жил в доме вашего отца, зовется Одинцом. Что о нем скажете?
Сувор обернулся и обнял Заренку:
- Вот не ждали, не гадали, что по дороге найдем твоего любушку!
И уж сам Одинец бежал к ним по чистому снегу рядом с ватажным
маликом, таща за собой лубяные санки. Он оттолкнул Сувора и облапил
Заренку. Молчит, не знает, что сказать, задыхается.
Заренка вырвалась:
- Пусти! Какой ты скорый!
Тем временем Доброга убежал в голову ватаги, будто его не касается.
3
На восьмой день после Загубья ватага остановилась на дневку в
прибрежном лесу. Повольники валили деревья, ладили шалаши из вершин и лап,
разметали снег и устраивали постели. Вскоре закурились нодьи.
В лесу стало шумно и весело. С первого дня, как зародился этот лес, в
нем не бывало такого.
Ватажники сушили и чинили одежду и обувь, варили горячее. Потом
началось первое походное вече.
Повольники выбирают своих старшин без срока. Так уже повелось, что
старшины служат, пока угодны людям, и в самом Новгороде, и в его
пригородах, и в ватагах. Доброга спросил, довольно или недовольно людство
им самим и другими походными старостами.
- Довольны, довольны. - Люди ответили дружно, и лес отозвался.
Все старосты скинули шапки, поклонились, и опять накрылись. Доброга
без шапки забрался на поваленное для нодьи бревно и, не торопясь, начал
речь:
- Нам остается ровной дороги до двенадцати дней. Когда пробежим озеро
Онегу, то простимся с гладкой дороженькой. С того дня мы пойдем тяжким
путем, будем ломать ноги в лесах. Ныне день короток и будет еще короче.
Светлых часов нам терять нельзя. С ночи до ночи не будем брать в рот
куска. Пора уже припрягаться к саням, нужно поберечь лошадей...
Доброга никогда не прикрашивал будущие труды повольников. В ватаге
один стоит за всех и все - за одного. Однако же никто за другого не
сработает. Когда ватаги сбиваются в Городе, такие речи обычны. Но в лесу
они звучат иначе, чем дома, под крышей.
Ватажный староста хотел смутить слабое сердце и укрепить сильное.
Свыше десятка тех, кто не рассчитал своей силы, уже повернули домой.
Старосты отбирали у отстающих все, что было получено от Ставра, и никого
не удерживали. На то и повольничество.
По Свири, по Нево и Волхову до Города лежит пробитый путь. Но когда
между домами и ватагой лягут лесные крепи, то слабый душой и телом человек
будет для всех тяжелым бременем. Таких пора отбить и повернуть домой, если
они сами не хотят уходить. И Доброга закончил призывом:
- Называйте, кого не хотите иметь в ватаге!
Люди отозвались не сразу, никому не хотелось лезть первым. Одно дело
сгоряча, в ссоре, свернуть скулу, другое - выгнать человека без гнева.
Отеня крякнул, прочищая горло, и назвал одно имя. Названный не ждал, что
скажут другие, и закричал:
- А я сам не хочу идти!
Отеня как в воду смотрел! Ватажники развязались. Порешили полтора
десятка людей повернуть назад.
Обсуждали и тех, кто пристал в дороге. Ватага отказалась от двоих
новых товарищей, которые были выгнаны из Города за воровство по чужим
дворам. А на Одинце запнулись, как о корень на лесной тропе. Ставров
приказчик заявил:
- Парня выдать назад в Город, чтобы на нем выправили виру городские
старшины!
Ватажники не могли понять, прав или не прав приказчик. Сувор и Радок
начали защищать друга, а он сам онемел от нежданной беды. Доброга оборвал
речи товарищей:
- Вы не так и не то говорите. Нечего Ставрову приказчику входить в
наши дела. Он не ватажник, а сборщик нашего долга, и ему нет голоса на
нашем вече. Одинец подрался с нурманном, что может случиться с каждым. Он
не вор и не насильник, на нем нет бесчестья. Ватага не городской пригород.
И было и есть, что в ватаги уходили изгнанные из Города. Парнище пришел с
хорошим оружием и снастью. И сам он не будет ватаге в тягость, он может
хорошо служить ватаге. Люб он вам или не люб, вот что решайте. А речи
приказчика забудьте!
После веча Доброга подсел к нодье Изяславичей. Одинец поблагодарил
старосту за заступу, за доброту.
- Не благодари, - возразил Доброга, - я не тебя, а правду защитил.
После прихода парня Доброга как будто охладел к Заренке и к ее
братьям. А сейчас он сделался таким, как в первые дни выхода из Ладоги, -
веселым, радостным. Одинец сидел хмуро, как обиженный. Он нашел время и
сказал:
- Этот Ставров приказчик от меня еще наплачется.
- Поберегись, парень, крепко поберегись, - сурово предупредил Одинца
ватажный староста. - Обоих приказчиков ватага взяла по слову. Обидишь его,
тебя людство не помилует.
Одинец замолчал. А когда староста ушел, он сказал ему вслед:
- Ладно тебе...
Заренке не понравились слова Одинца, и сам парень вдруг ей показался
совсем не тем, кем он был для нее прежде. И она его без стеснения осудила:
- Глупый ты, непонятливый.
И Заренка и Одинец оба были упрямые, неуступчивые. До этого случая и
дома они спорили не раз, но мирились быстро и отходчиво. Теперь же их
разъединила долгая и холодная размолвка.
Часть третья. В ЧЕРНОМ ЛЕСУ
Глава первая
1
Крепчают морозы. От холодов у Солнышка выросли уши. Оно на малое
время покажется на полуденном крае и надолго скрывается.
Луна кутается в белое облако из небесного льна и не смотрит, а
жмурится. От луны небо светлое и на Свири светло, а в береговых лесах
залег мрак, как в подполе.
Стужа кусает щеки и носы, набивает льдом бороды, давит на людей и
ищет места, чтоб пробраться к телу. Стужа сочится через дырку, протертую
лыжным ремнем в шерстяной онуче или в валяном сапоге, ползет между
рукавичкой и рукавом, льется за ворот, томит, манит прилечь. Там, куда
пробралась, жжет и кусает, мертвит и белит кожу. Голой рукой за железо не
берись.
Мороз сушит дерево, сушит человека и будит жажду. Ватага идет прежним
порядком и строем, но в ней нет прежней силы. Головные меняются все чаще и
чаще и подолгу ждут, пока не протянется ватага. Никто не жалуется, но смех
и шутки сделались редкими.
На ночевках повольники засыпали с куском во рту, не чувствуя, как
немели пальцы. Многих сильно покусал мороз. Черные струпья на лицах не
заживут до лета.
Старостам прибавилось забот. По ночам приходилось следить за нодьями
и кострами, чтобы держалось пламя и люди не отставали от огня. На ночлегах
ватага сбивалась теснее. Однако появились обмороженные руки и ноги. Один
