отец на нее цыкнул.
Версты две они шли молча, каждый сам по себе Тсарг с сыном то
обгоняли Одинца, то отставали. До самой разлуки не сказали ни одного
слова. Наконец Тсарг взял Одинца за плечо.
- Иди так, - и мерянин показал на сивер. - Будешь идти так два дня
или три дня, все едино. Потом еще три дня пойдешь на полуночник. После
опять ступай на сивер. Смело топчи землю и дни считай. Гляди, день на
третий, на четвертый ли и выйдешь на большую реку Свирь-Глубокую. Она
течет из Онеги-озера Звонкого в Нево-озеро. По ней ватага та пробежит.
Ладно... Иди!
Одинец упал на колени и ударил доброму человеку лбом.
- Иди, иди, - тихо сказал мерянин, - ладно тебе. - Он сам низко
кланялся Одинцу, а парнишка Тсаргов от сердца отбил земной поклон.
Встали и повернулись: Одинец - на сивер, Тсарг - на полуденник, - и
расстались. Потом Тсарг оглянулся Одинец шагал саженными шагами, и за ним
прыгал лубок. Шибко идет!
- А-ой! - закричал Тсарг. - Много-много шкурок накопишь, приходи!
Откупишь виру, у меня жить будешь!
Одинец запнулся, снял шапку и махнул: слышу, мол Опять зашагал...
А Тсарг все глядел - большой парень, сильный работник... Эх,
уходит!.. Над рысьей шапкой, которую Тсарг Дал Одинцу, торчали, еще
прибавляя роста, лук и навешенная на спину рогатина. На другом краю поляны
Одинец чуть обернулся, махнул рукой, и нет его больше, совсем ушел.
Пора и Тсаргу, у него много дел. Мерянин пустился вместе с сынишкой
большим кругом проверять капканы и силки, вынимать добычу и наново
настораживать стронутую снасть.
У старшего большие заботы. Семья держится его приказом. Семья - сила.
Рассыплется семья - каждый обидит. Но приказ старшего без ума ничего не
стоит. По присловью - кривую спину не выпрямишь кафтаном и глупую голову
не украсишь шапкой. Тсарг шел и в уме отсчитывал все будущие денечки -
кому, что, как и когда делать. От дум тяжелела голова.
2
А Одинцу нипочем. Одна не болит голова, а болит - так все одна.
Оружие хорошее, силы достаточно, и ему сам леший был не брат. Он шагал и
шагал в деревьях и поросли, выбирая дорожку для лубяных санок, поглядывая
на мох и сучья, чтобы определить путь и не сбиться в серенький денек,
когда по небу не поймешь, где полуночь, а где полдень.
В середине дня беглец присел на повалившееся дерево, съел кусок
вяленого мяса и - дальше. Усталости нет, ну и ступай.
Встретилось широкое болото, куда шире того, через которое Одинец
осенью пробирался к Тсаргу. Желтел тростник с черными бобышками, под
снегом темнели кочки, и голый ракитник стоял, как обгорелый. Щедрая клюква
до весны спряталась под снегом. Окон не видно, зыбун затвердел.
Не верь болоту и зимой. Болотная жижа густа и тепла. Там, где к
кочкам, камышу и к кустам ветер подбил снег, в самые лютые морозы не
замерзает вода.
Пора становиться на лыжи. Охотничьи лыжи короткие, шириной же в
четверть. Передки распарены в бане, заострены и выгнуты. В них были
высверлены дырочки для поводка, чтобы легче вертеться в лесу.
Теплый зыбун еще дышал. Иногда на лыжном следу снег сырел,
прихватывая санки. В таком месте, эй, не стой, ступай вперед. Но и бежать
не беги, не зевай и сильно не дави, лыжи вынесут.
Вот и конец болоту. Одинец поглядел назад. Широкий малик от лубяного
полоза петлял, но нигде не рвался. Веревочка к Тсаргову огнищу, ее еще
долго будет видно. Засыплет новым снегом, отпустит оттепелью, малик
постареет, но все зоркий глаз его найдет. А что впереди? Чего же зря
терять время, иди да иди.
До этого места мысли Одинца летели назад. Все думалось о Тсарге и о
его семье, как он жил с ними. Добрые люди. Думалось о возвращении Тсарга
из Города, что он сказал и как, не медля часа, принялся собирать Одинца в
путь. А девка, дочь Тсарга? Пустое дело. Вот если бы подменить ее на
Заренку... Заренка!
Мысли Одинца оторвались от Тсарговой заимки и полетели вперед.
Пятнадцать фунтов серебра - большое богатство, но ведь и оно собирается по
золотникам. Тсарг сказал правду. Набрать побольше мехов и оправдать виру.
Небо густо посерело. Парень зашел в пихтач и выбрал дерево, подсохшее
на корню. Чтобы не было жарко, он сбросил тулупчик и нарубил пихтовых лап
на постель. Сухое дерево он свалил, сбил сучья и надколол бревно
припасенными в поклаже клиньями. Потом он приподнял его на сучьях и развел
костер под хлыстом.
Он расстелил пихтовые лапы вдоль готовой нодьи чтобы не лежать на
снегу. Костерок разгорелся, из хлыста закапала смола, и надколотое бревно
приняло огонь Теперь дерево будет само себя досушивать и кормить огонь без
отказа. Пламя сгрызет бревно до самого комля.
За делом сгустилась ночь. Здравствуй, темная! У, нодьи светло и
тепло. Одинец растопил в котелке чистого снега бросил горсть крупной муки
и щепоть соли, опустил кусок вяленого мяса. Каша поспела быстро, и
самодельная ложка дочиста выскребла котелок.
Свет от нодьи ходил по непроглядной стене, показывал и гнутые,
щетинистые лапы, и сизые стволы, и волосатый мох на ветках. На огонь
налетела сова, бесшумно порхнула туда и сюда, метнулась, и нет ее. Одинец
смотрел вверх, как из колодца. Наверху плясала и мигала звездочка.
Ой, звездочка, все-то ты видишь, все-то знаешь, но не расскажешь. А
близка ты... Опустилась, ясная, и повисла над самой лесной вершиной.
Влезть и достать рукой. Нет, обманывает, не долезешь до нее. Чтобы
дотянуться, нужно построить невиданную башню.
Одинцу мнилось, что он рубит лес и ладит башню до самого неба. Вот и
звезды. Они литые из чистого серебра.
3
Телу стало холодно и дрожко. Одинец проснулся. Огонь по нодье отошел,
пора перебираться за теплом.
За лесом небо видно плохо и нельзя рассмотреть, как звезды
повернулись кругом своей Матки. А нодья говорила, что минула уже немалая
часть ночи. Теплая нодья тлела, как свеча, оставляя за собой голую,
посыпанную пеплом землю.
Одинец переполз по пихтовой постели против огня. Здесь хорошо,
подставляй спину в одной рубашке, спереди прикройся тулупчиком и спи, как
в избе.
Первый сон силен и быстро борет человека. Второй ленивее и туманит
понемногу, подходит, отскакивает. Нодья шипела и потрескивала под зубами
огня. Огонь доберется до конца бревна и опять куда-то скроется, будет
ждать, пока огниво не выбьет малую искорку из кремня на варенный в печной
золе древесный гриб - трут.
Кругом тихо. Кажется, что крикни, и голос пойдет до самого Тсаргова
огнища, до Изяславова двора в Городе. Но попробуй крикнуть! Лес примет
твой голос и спрячет. Лес быстро глушит человеческий голос, он любит
другие голоса. Он подхватывает и несет весенние птичьи свисты, щелканье,
гульканье, гоготанье, цыканье, гуканье, блеянье, бормотанье, тарахтенье и
каждый вскрик жаркой и бурной птичьей любви.
Зимой сонному лесу тешиться нечем. И он затягивает в дремоте
тоскливую песню: "Холодно, голодно, ах, а-ах, уу-ах, тошно, у-о..."
Зимняя песня начинается сверху и тянется поверху. Дрожкая и зыбкая,
но вместе и острая, она режет сердце серпом. На втором колене дикая лесная
песня расползается шире и опускается, уже не летит она, а лезет по чаще. А
на третьем колене глохнет, будто втыкается в вязкое болото.
Эх вы, ночные зимние песни! Вас поет не счастье, не радость, не
любовь. Вас поет нужда, но об этой нужде никто не запечалится и ничья рука
не протянется помочь. Эта нужда злая, и утоляется не трудом и лаской, а
живой кровью и теплым мясом. Ей никто не верит, никто не разжалобится.
Злую песнь тянет бездонное волчье брюхо, поет несытое волчье горло.
Одинец слушал сквозь дремоту. Волчья ночь еще не пришла, волки еще боятся
огня и человека. Пусть воют.
4
Нодья догорела одновременно с первым светом. Одинец поторопился
сварить кашицу. Его сборы были недолги. Встал - и весь тут.
Он черкнул ножом по древку рогатины - поставил бирку за пройденный
день. Он торопился. Лесные пути неровны. И быстро бежишь и зря теряешь
время, когда запутавшись в глухомани, петляешь зайцем. В красном сосновом
раменье легко, в еловом труднее, а в чернолесье приходится тащить санки на
себе и лезть медведем напролом. Наломаешь спину и ищи обхода.
Для нодьи пригодно не каждое дерево На все нужно время и время, а
зима шла к солнцевороту, и ночь борола день. Одинец старался не терять
коротких дневных часов.
Дважды выходил он к чьим-то огнищам. Он ничего не боялся, сидя у
Тсарга, а теперь думал, что его могут опознать, и делал большие обходы.
На шестой бирке Одинца застигла злая метель-поползуха. Он построил
шалаш, ухитился ельником, чтобы не засыпало, и отсидел, как зверь в
берлоге, два дня Метель навалила по пояс рыхлого снега, а Одинцу
приходилось тащить салазки.
Просветы открылись на четырнадцатый день и беглец вынырнул из лесов,
как сом из водяной глуби.
На пустошах торчали обгорелые пни после пала издали поднимался живой
дым.
Починок был поставлен на высоком речном берегу. Надо льдом вверх
днищами лежали расшивы и челноки. На реке кое-где около прорубей
копошились люди.
Одинец скинул рукавичку и посмотрел на руку: черная, закопченная
дымом и сажей. Он подумал, что и лицом он весь почернел. Кто узнает
такого?
Толкнулся в калитку. Хозяйка ответила, что мужа нет дома, а без него
она не пустит в дом чужого. Ну и леший с ней... Постучался рядом, и его
впустили, хотя и здесь не было мужиков: кто в лесу, кто пошел в Загубье,
новгородский пригородок, кто возится на льду и достает сига, тайменя,
ряпушку, хариуса, снетка голавля-мирона, тарань, язя, плотву.
Словоохотливая и радушная хозяйка объяснила гостю, что не ошибся он,
нет, как раз и угодил на реку Сверь, или Свирь, она же Сюверь, что значит
Глубокая...
- А из Новгорода повольничья ватага проходила ли?
- Не было такой, не было. Мы бы увидели. А слух ходил. Новгородские
сильно сбивались идти зимним путем на восход от Онеги-озера. Так это,
точно. А не видали ватагу-то. Мимо ей идти, одна ей дороженька, по нашей
Сювери-Глубокой. Где же тебе товарищей ждать тех, голубь, как не здесь-то?
Живи.
Когда Одинец жил у Изяслава, на него нередко находило безделье, и он
отлынивал от дела, меняя его на забавы. С первого дня жизни у Тсарга
пришла перемена, руки все время просили работы. Парень соскучился по
звонкой наковальне и по горновому пламени. Новый случайный хозяин оказался
сереброкузнецом. В ожидании ватаги Одинец помогал ему лепить из воска
серьги, застежки и наручные кольца, снимать формы и отливать красивые
безделки.
Глава пятая
1
Старый новгородский пригород Ладога, что значит Приволновый город,
стоял за тыном, на высоком берегу Волхова, недалеко от озера Нево. Ватага
прибыла в Ладогу на четвертый день.
Старосты объявили дневку, отдых лошадям и людям. После Ладоги путь
пойдет по невскому льду до Свирского устья. Нево летом бурное, а зимами
вьюжное, его нужно одолеть за один день.
Повольники рассыпались по дворам Ладоги. Заренка с братьями пришла к
родным. Там поднялся дым коромыслом. Хозяйки захлопотали, принялись топить
печи. Мужики были рады бросить обычные дела ради гостей, почали новые
липовые кадушки, потчевали дорогих гостей медом, пивом, не забывая и себя.
Одна Заренка сидела смутная и грустная.
Хозяева не удивлялись на молодежь, которая оставляла семьи, меняла
родное тепло, отцовскую заботу и материнскую ласку на широкую даль без
мысли о том, что ждет впереди.
Отрастив крылья, птенцы улетают из гнезд, набравшись силы, медвежата
