оставляют медведицу. У всех одинаково. Разрастается семья и бросает от
старого корня новые побеги. Так по разуму, но сердце чувствует иначе.
Заренка с тоской обнимала своего брата Сувора и, положив ему на плечо
голову, говорила со слезами:
- Куда ты идешь, как будешь жить с одним Радоком?
Двоюродный брат Заренки Радок старше ее на два лета, а родной брат
Сувор старше почти на три. Сувор такой же смуглый и черноволосый, как
сестра. Эти две веточки Изяславова ствола вместе росли и всем делились не
имея тайн. Сувор крепко дружил с Одинцом, не препятствовал ему и сестре
любиться и горевал, когда Одинца выгнали из Города. Не стало Одинца, еще
больше Заренка прильнула к Сувору. Девушка шептала брату:
- Я не хочу возвращаться домой, хочу идти дальше с ватагой.
- А как же без спросу оставишь мать и отца?
- У них и без меня есть кого любить.
- Дорога будет тяжела, сил у тебя не хватит.
Заренка вспыхнула, у нее сразу высохли слезы:
- А сколько баб и девок идет с ватагой! Что я, хуже других?
Если ответить по совести, то Заренка не хуже, а лучше многих. Едва
научившись ходить, она не отставала от Сувора. Он с топором, и она тут:
"Дай, я потяпаю".
Сувор с луком, и она тянет за тетиву с той же ухваткой. Они вместе
гребли на челноках и вместе переплывали саженками Волхов, не боясь
быстрого течения и мутной глыби широкой реки. Сильная и упорная, Заренка
следом за Сувором проходила мужскую науку.
Не мог Сувор ни отказать сестре, ни согласиться с нею и ждал, чтобы
скорее минула короткая дневка.
2
Но дневка затянулась. К утру закурились застрехи, и дым погнало
обратно в избы. С каждым часом вьюжило все сильнее. Небо замешалось, и
наступил такой темный день, что стало впору зажигать свечи, лучину и
носатые фитильные плошки, налитые маслом.
Доброга собрал своих походных старост судить о ватажных делах. Из
кожаной сумки-зепи Доброга доставал берестовые листки. Каждый листок
выбран из лучшей, чистой бересты, тонко расщепленной и расправленной под
гнетом. На них бывалый охотник начертил шилом пути, которыми он
возвращался в Новгород с неведомой реки.
Длинная дорога легла не на один и не на два листка. Доброга подбирал
их на столе один к одному не зря. На одном уголке каждого листка буковка
показывала порядок, а на другом был выжат шилом крестик, обозначающий
небесную Матку.
Доброга размыслил положение избы на Матку и раскладывал свои листки.
На них были нарисованы речки, ручейки, болота, озера и озерки, леса, рощи,
поляны. С листа на лист ползла змейка дорожки. Все видно, и все понятно.
Кто с умом, тот не потеряется. А глупый, тот и в трех соснах заблудится.
Доброгина речь не для глупых.
Слушая своего ватажного, походные старосты опасались пропустить
нужное слово или проронить свое лишнее. Если чего сразу не понял, то лучше
постарайся сам сообразить, а переспрашивать умей невзначай, чтобы не
показать себя глупее других.
У новгородцев острые языки. За вздорный вопрос прозовут недомекой,
тяжкодумом, дуботолком или выдумают обидное прозвище. Оно, того и гляди,
так прилипнет, что не отделаешься.
Доброга это знает, поэтому не торопится, повторяет и возвращается
назад. Он хочет все нужное как долотом забить в головы своих подручных.
Много, много всего случается в лесных странствованиях. Ватага не может
держаться на одном человеке. Должна быть готова замена.
Мужики сопят-посапывают, теребят бороды, слушают, думают. На
берестяных листах Доброгиных расставлены метки и обозначены дни хода. До
озера Онеги ровная дорога, по льду. Это известный путь. Доброга отметил
удобные для ночлегов леса и починки. Ватажный староста положил в
шестнадцать дней дойти до восходного берега озера Онеги. На дневки он
добавляет четыре дня. Да еще может задержать случайная непогода. Всего
будут идти по двадцати пяти дней.
После озера Онеги начнутся настоящие труды. В Черном лесу нет никого:
ни русских-славян, ни веси, ни чуди, ни югоры. Одни бобры на ручьях
поставили плотинки и затопили лес. На сухих релках растет красное раменье
- сосна, ель, вековечная пихта. Начинаются соболиные гоны, много оленя,
лося, бортевой пчелы, глухаря, рябка, тетерева, медведей и волков. На
озера и болота веснами приходят несметные рати водяных птиц. В Черном лесу
нет и нет человека и нет водных путей. Доброга с товарищами пробивались
летом и расплачивались жизнями.
Сколько же времени придется идти Черным лесом? Если бы бежать, как по
льду, то дней пятнадцать. В летнюю пору будешь мучиться дней семьдесят или
восемьдесят и все равно не пройдешь ни обозом, ни многолюдством. И зимой,
хотя топи закованы, нет ни прямой ни легкой дороги. Придется и прорубаться
и делать обходы. Глухомань. Доброга клал на Черный лес не двадцать и не
двадцать пять, а все тридцать дней. Это не беда. Там много зверя, и там
ватага будет сама себя кормить охотой.
Добрались до двух последних берестяных листков. Вот и острожки, в
которых хранятся шкурки, собранные Доброгой и его погибшими товарищами.
Рядом пробежная вода, никем не виданная безыменная река. На ее берег
ватаге следует прийти до дня весеннего солнцестояния, до поры злых
предвесенних вьюг. На речном берегу ватага будет до лета валить лес,
ставить срубы, долбить челноки, готовить расшивы и охотничать на зверя и
птицу.
А ветер все выл и выл над Ладогой. Старосты разогнули спины, вышли на
крытый двор и на улицу. Крепко напала поползуха. Дуром закрутила. Что же
делать? Сидеть на месте, в Ладоге. На открытом невском льду вьюга так
закружит, что навеки успокоишься в сугробах. Дневка продлится. А пока -
обратно в избу. Думать о дороге и о новых местах. Чем больше думаешь, тем
больше думается. Как на новом огнище: одну лесину свалил, за ней стоит
другая.
На полатях лежали ребятишки. Слушая взрослых они боялись
пошевелиться. Долго еще будут ребятишки между собой обсуждать ватажные
дела и завидовать старшим. А подрастут, и сами расправят крылья.
3
Третий день крутила непогода. Доброга зашел в дом где Заренка
коротала время с братьями. Староста, весь в снегу, весело выбирал сосульки
из бороды. С ним в избе сразу стало тесно и шумно.
Хозяйка по обычаю поднесла гостю ковш с брусничным пирогом на заежку.
Доброга пил без опаски. У него голова крепкая, держаный хмельной мед ему
придавал силу. Он запрокинул голову и вылил в себя мед как в кувшин.
Крякнул и пошутил с невеселой Заренкой:
- Что ты, девонька, завесила глазки ресницами? Не печалься. Братцы
вернутся и тебя, как боярышню, оденут соболями и бобрами. А осядут на
новом месте, так ты приходи к ним. Они будут большими владельцами,
поставят широкие дворы, а тебе приготовят доброго и богатого-пребогатого
жениха!
Девушка не отозвалась, и Доброга не потребовал ответа. Он знал
женское сердце. Не вышло сразу, и не приставай, не нуди, заводи другую
речь. Девки, как жеребята: взбрыкнет, и ищи ветра в поле. Он расспрашивал
Сувора и Радока, какое ремесло они знали, как умели владеть оружием, как
охотничали кругом Новгорода, как ловили рыбу. Хорошие парни, о них ничего,
кроме хорошего, не скажешь. Одно слово - Изяславовы. Беседа сошла на
охотницкие были. Доброга говорил, не глядя на Заренку, но чувствовал, как
девушка его слушала. Ватажный староста не ошибался. Заренка не встречала
людей с таким ярким, будто дневной свет, словом, как Доброга. Он говорил,
а она как видела все. Она невольно сравнивала Доброгу с молчаливым
Одинцом, и тот отступал, казался мальчиком рядом со зрелым мужчиной.
Ватажный староста не красил повольницкую жизнь. Он не забывал сказать
о мелкой мошке - гнусе, которая точит живую кожу, лезет в рот и в нос, не
дает дышать. Воды не напиться: пока успеешь донести к губам ковшик, мошка
уже плавает поверху, как отстой сливок в молочном горшке. Лесной комар
летит тучей, застилает небо, и его рукой не отмахнешь. В начале лета от
комариных укусов у человека отекают руки, шея, лицо. Но потом привыкаешь.
Комары жалят по-прежнему, а опухоли нет. А лесные речки только и
подкарауливают человека, чтобы утопить. Омуты, бочаги, колодник...
Сувор и Радок согласно кивали. Знаем, мол, не боимся.
- Слышишь, как? - спросил сестру Сувор.
- Не все же по ровному ходить, - коротко ответила Заренка.
Как будто ничего не слыхав, Доброга продолжал рассказывать о ловлях и
охотах, о звериных повадках. Он передавал сказания о медведях, которые
похищали баб и девушек и усыпляли их корнем сон-травы, чтобы они не могли
зимой убежать из берлоги. Он рассказывал о схватках с коварной
рысью-пардусом, о поединках с медведями и летом и зимой. Говорил о том,
как он четыре дня ходил по следу медведя, который погубил в Черном лесу
его товарища, и как в отчаянной борьбе со злобным зверем отомстил за
друга.
Он разгорелся, но соблюдал свою честь: не привирал и не придумывал.
Мало ли он повидал! Если все вспомнить, ему одной чистой правды хватит на
всю долгую зиму.
Он собрался уходить, и Заренка вышла за ним. За дверью, с глазу на
глаз, девушка спросила ватажного старосту:
- Не прогонишь меня от ватаги, если я с вами пойду?
Доброга усмехнулся:
- Не боишься, что тебя медведь украдет?
Девушка вспыхнула и топнула на старосту ногой:
- Не смей, не пустоши! Другую украдет, а я не дамся! Дело говори!
У Доброги пропал смех. Он протянул к девушке руку, будто о чем
попросил, и тихо сказал:
- Не в шутку говорю, а в правду, по чести. Трудно будет нам,
трудно...
- Мне - не трудно, - отрезала Заренка.
Староста взглянул, точно ее увидел в первый раз:
- Что же, иди. Я не препятствую.
Он вышел на улицу. Пусто, темно, вьюжно. Все живое попряталось,
собаки и те молчат. Вымер пригород. Снег сечет лицо, а Доброге радостно,
ему непогода - ничто! Он потянулся, расправился. Он чувствовал свою силу,
будто совсем молод, будто прожито не сорок лет, а двадцать, и по жизни еще
не хожено, будто в его жизни все может быть наново, и все - в первый раз
Эта девушка, Заренка, родилась на свет не для шутки и не для легкой
забавы. Такая и сильного согнет и на вольного наденет путы. И - ладно!
Глава шестая
1
Ватага, пережидая непогоду, отсидела в Ладоге три дня. К вечеру
третьего дня метель прекратилась, небо прояснилось, и по улицам прошли
старосты с криком:
- Сбирайся! Выходи!
Навалило рыхлого, пухлого снегу. Под ним залегло озеро Нево с
зелеными водами, с бездонными ямами, со скользкими скалами, с серыми и
желтыми песками.
Ватага выползла на озеро, построились и тронулись. На ровном снегу не
было следа, повольникам пришлось пробивать первую дорогу на
Свирь-Глубокую.
Погляди на серых гусей в их высоком полете. Сильные птицы тянут
дружным косяком и беспрестанно меняются. Кто летел в острие клина,
отстает, уступая свое место другому. Видно, и в небе, как в снегу,
приходится пробивать путь, и умные птицы делят труд.
Ватага полетела по озеру, как гусиный табун. Впереди трое повольников
на широких лыжах пахали борозду. За ними трое других припахивали, а за
теми остальные уминали и накатывали доплотна. И обоз катился, как по
улице. Лошадкам было только и труда, что пятнать копытами твердую дорожку.
Новгородцы умели ходить зимой, и им не были страшны никакие снега.
Чем больше бывало в ватаге людей, тем скорее она бежала.
Головные менялись в очередь. Соскакивая с ходу в снег, они пропускали
