товарищей?
Ватажный староста оглянулся и посмотрел в глаза Одинцу. А тот
продолжал свое:
- Есть у тебя товарищи. Чем тебе плохи Сувор, иль Радок, иль Отеня с
Кариславом? И другие найдутся, сколько захочешь. Ты скажи - и за тебя
каждый постоит. Ты захочешь - пойдет за тобой любой из нашей ватаги и свою
кровь смешает с твоей...
"Нет, Одинец не парень, а мужчина", - думал Доброга. Староста постиг
в один миг силу и гордость души Одинца и не знал, мог бы ли он сам так
поступить. Они были равны, и между ними никто не стоял. Доброга мог бы не
задавать Одинцу такого вопроса и все же спросил:
- А ты хочешь быть моим братом?
- Да.
Глава третья
1
Черный лес помутился. Шныряли повольники, заплетая чащи лыжными
маликами. Люди наставляли силки, настораживали западни, прятали капканы,
высматривали берлоги. На реке рубили проруби, доставали рыбу в мережи и на
крючки, продергивали малый невод.
Побродят и уйдут, а реку очистит ледоход. Нет, стучали топоры,
скрипели пилы, тукали тесла. И это было страшно для лесного покоя.
На другом берегу повольники расправлялись с сухостоем. Они решили
этой же весной бросить в землю яровые семена. Не уродит ли новая землица?
А с осени посеют озимое. Удобренная пеплом почва не обидится на то, что ей
не дали покоя.
Повольники тщательно приглядывались к новым местам и находили, что на
здешней реке лед толще волховского, а речная вода была и слаще и гораздо
светлее чем дома. Едва прошел солнцеворот, но солнце сильнее грело, чем в
Новгороде, не было таких туманов. Не будет ли и лето теплее ильменского?
Заренка вместе с братьями готовили бревна, а Доброга с Одинцом
мастерили расшиву. Они обтесывали ель толщиной в два обхвата, отбивали
натертой углем веревкой борта. Нос и корма одинаковые, а длина в двадцать
шагов. Борта оставили толщиной в три пальца, а дно - в шесть.
Распустили бревно на доски и досками расшили лодку-однодеревку,
нарастив внахлестку по три доски на каждый борт. Такая расшива хоть и
неказиста, но может поднять шесть лошадей иль двадцать людей. И в ней
можно плавать и по озерам, не только что по рекам
Ватага трудилась без устали, осваивая новое место. А все же и Черный
лес и чужая река страшили иных ватажников, стоило подумать о том, что
кругом на десятки дней пути было пусто. Иметь бы крылья, подняться в небо
и взглянуть, где родная сторона! Как же быть? Скорее за дело. Летит желтая
щепа, и вздрагивает дерево. А ну, еще! Ствол кренится, рвет недорубленные
волокна. Пошел! Ломая сучья, лесина ухает наземь не зря, а куда было
намечено.
Мужик оглядывает лезвие топора: не выщербилось ли? Самое дорогое -
топор, и, пока железо цело, лес не страшен. Проведет мужик пальцем по
лезвию и вразвалку пойдет к точилу. Товарищу скажет: "Ну-тка, покрути".
Тоски уж и нет!
2
По времени и по солнцу пора наступать весне, но она опаздывает против
новгородского счета. Держится снег нет туманов, которые его едят близ
Ильменя. Дни ясные, и под лучами тает, вокруг комлей опустились глубокие
лунки. Чуя весну, деревья оживают и теплеют.
По ночам студено, и снег затягивает крепким настом. Пришло время
гнать сохатого лося и тонкорогого оленя. Свежего мяса хватает на всех без
отказа, и все же прихватывает весенняя хворь. У некоторых ватажников
слабеют и кровоточат десны.
От хвори лечились отваром сосновой хвои. Было противно пить смолистое
зелено-желтое снадобье, но оно хорошо помогало.
Время брало свое. На высоком речном берегу открылись камни и земля. В
полдень черный обрыв парил. И видели ватажники, что будут они и с
пушниной, и с хлебом.
Работа спорилась, и сухостой был готов к палу. Огонь пускают в те
дни, когда в лесу еще держится снег, а на огнище уже сошел.
По веткам прыгали парочки синиц. Дожидаясь скорого тепла, синицы уже
разобрались, чтобы не тратить дорогого времени на выбор дружка в дни,
когда придется вить гнездышко.
Разумный человек чувствовал весну не хуже несмышленой пичуги. Черный
лес слушал человеческие песни. Женатые устроились в своих шалашах. А у
тех, которые с собой сманили девушек из Города, не всегда устроилось
задуманное. Уж лучше смолоду разбежаться, чем маяться до седых волос.
Вдова убитого лосем ватажника сдружилась с Заренкой. Ее звали Илей,
она была беленькая, голубоглазая, рядом с Заренкой - как березка с дубком.
Бездетная молодка вскоре успокоилась после первого горя. Не всегда
можно понять, голосит ли вдова по покойнику от сердечной боли, или по
обычаю, или боясь одной остаться. Она и сама не знает.
Иля поминала мужа от луны до луны, носила его душе в лес пищу.
Народился новый месяц, и мужик отошел навечно.
К весне Илино горе растаяло как снег. У нее был легкий смех, скорая,
как у девушки, поступь и быстрая речь.
Сильная и ловкая Заренка охотно бралась за мужскую работу, а Иля
занималась только женскими делами.
На речном берегу ватага расселилась малыми ватажками, или дружинками,
как наметилось в пути. Новгородцы привыкли, чтобы уполовником орудовала
женская рука, и молодые парни охотно подбивались к женатым. Парни
вырвались из тесных дворов, от тяжелой власти старших в больших, неделеных
родах. И все же на новом месте устраивались большими кучками.
Каждый человек, как говорили новгородцы, проходит в своей жизни три
времени. Он идет в родительской воле, как упряжной конь первый путь,
второй - он опирается на родительский ум, как хромой на костыль. И лишь
третью дорогу живет своим разумом.
Из всех дружинок самая малая сложилась Доброгина. В ней были, кроме
старосты, Сувора, Радока и Заренки, Иля, Карислав - ладный, красивый
парень, ровесник Сувора и богатырь ростом, как Одинец, и бывалый охотник
Отеня.
3
В реку ручьями бежала лесная вода. Речной лед набух и посинел, как
осиновая заболонь. Натоптанные повольниками дорожки поднялись огородными
грядками. На болота уже нельзя было ступать. Снег налился и лед
растрескался. Новая вешняя вода смешалась со старой.
В лесу лежал грязный, забросанный мертвой хвоей снег, весь утыканный
заячьими катышками и расцвеченный птичьим пометом.
На полуночь валила сговорившаяся пролетная птица. На подсохших
полянах били тетерева. До иного токовища полдня ходу, а гульканье косача
слышно. Черный лес был полон птичьих голосов. Доброга, Заренка и Одинец
вышли до света посмотреть, как играют черныши. В лесу не видно ни зги, но
Одинец вел уверенно.
"Он родился, чтобы бродить по свету", - думал Доброга об Одинце. На
душе у ватажного старосты было ясно. Ни он, ни Заренка еще не сказали
любовных слов, но Доброга знал, что уже протянулась от сердца к сердцу
прочная жилка. За нее потянешь, и делается и больно и хорошо. Так с
Доброгой прежде не бывало, хотя многое случалось. Ему как будто ничего не
нужно от Заренки, лишь бы жить рядом, лишь бы на нее смотреть.
И повольницкая жизнь, и новые земли, и неведомые реки - все здесь,
вместе с девушкой.
Доброга шел последним, и ему казалось, что сзади еще кто-то ступает.
Он чуть цокнул языком. Все остановились и прислушались. Тихо, и никого
нет. Пошли дальше. Нет, Доброга не обманывался, и вправду за ними кто-то
крался. Они опять остановились, и тот замер.
Заренка спросила шепотом:
- Леший?
- Дай-ка я высеку огня, - тихонько предложил Одинец.
- Не надо, - ответил Доброга. Он сунул Заренке свою рогатину, прыгнул
туда, где кто-то ждал, и закричал на него что есть мочи.
Перепуганный лесной хозяин взревел с визгом и пустился наутек, не
разбирая дороги.
- Не бойсь, он заболел от страха, - смеялся Одинец, - лови его за
уши. Гляди, не расколол ли он башку о лесину?
- Теперь его и филин не догонит, - возразил Доброга. В темноте он
оступился и упал в воду. Вылезая из ямы, староста бранился: - Откуда
взялась колдобина? Проклятый лохмач отвел в сторону!
У токовища люди вволю полюбовались, как, красуясь, прыгали и дрались
тетерева.
- Они стараются для тетерок. Голубушки прячутся у тока и смотрят на
молодцов, - шептал Заренке Доброга.
А ему самому было невдомек, что и он только что выставился перед
девушкой, как тетерев, неразумным удальством. Ведь между зверями есть и
робкие и такие же смелые, как сам Доброга.
Петухи топтались и драли перья друг у дружки. Иного вышибали из
круга, но он лез обратно, на новые тычки и рывки. Смотреть на них было
смешно и весело.
Не в первый раз Доброге приходилось купаться в холодной воде, но в
это утро он никак не мог согреться.
Глава четвертая
1
Речные берега просыхали, лесные болота распустились, а озера
опоясались широкими заберегами. Водяная птица пошла невиданной силой, а
лесная забыла покой. Тысячами разных голосов стонал лес, не умолкая и
ночами.
А река еще лежала мертвой среди живых берегов. По льду бежала вода,
лед пучился, трескался, но упирался. Крепко кует Морена.
Кукушка прилетела и принесла золотой ключ от Неба. Перун его отопрет.
Небо накопило теплые весенние дожди и наготовило молнии, которые будут
пить тучи и бить все злое на земной груди.
Над Землей неслась весенняя Прия, молодая веселая богиня весны. Там,
где она касалась правой рукой, расцветали белые цветики, где левой -
желтые. Небо-Сварог, Отец новгородцев, приступал к браку с матушкой
Землей.
Иля бродила близ становища, собирала первые цветы и пела:
Ты свети, свети, солнце красное,
ты лети, лети, тучка сизая,
не темни небо ясное,
чтобы милый мои, чтобы ладный мой
не бродил в лесу, не плутал в бору,
а скорей бы шел, да ко мне домой.
Молодая женщина сплела венок из белых цветов и надела на голову.
Заводя новую песнь, она плела желтые цветы:
Закатилось ты, солнце красное,
так взойди же ты, месяц ясный,
да свети ты во всю ноченьку,
во весь путь, во всю дороженьку.
Ты свети моему суженому,
чтоб с дороженьки не сбился,
чтоб скорее воротился.
Без него мне грустнехонько,
без него мне тошнехонько.
Женщина сплела венок из желтых цветов, надела и его. Цветов много.
Нежно-нежно пахнут белые подснежники, а желтые цветы простые, без запаха.
Заренка пришла на голос Или. Подруга надела на девушку венок и
отошла; глядясь на нее, как в зеркало, поправила свой венок.
С высокого берега было хорошо видно, как в поваленном сухостое,
пуская пал, возились мужики. Поджигали с края, по ветру. Издали малый
огонь был неразличим. Постепенно огнище заволакивалось, и усиливающееся
пламя принялось прыгать в дыму.
Мужики пошли через реку, неся шесты, чтобы уберечься от трещин. Один
поскользнулся, упал. Иля охнула. Нет, встал и пошел за другими.
Между льдом и берегом тянулась длинная промоина. Одинец разбежался и
махнул на землю, а остальные набросали шесты и перебрались по ним.
Иля побежала навстречу Одинцу и накинула ему на голову свой венок.
Заренка не глядела на Одинца и Илю, не видела, как молодая женщина
поцеловала парня.
Доброга перешел со льда последним, и было видно, как он кашлял, стоя
на берегу. Началось тепло, и к ватажному старосте вернулась прежняя
болезнь. Заренка помнила его рассказы о водяницах. Неужели это правда? К
чему же тогда Доброга рассказывал об озерных тайнах?
