заметил что с нее до сих пор не сняли ни трусиков, ни ни носок.Их
стащили и я подумал, что у ней очень красивые ноги - тонкие лодыжки,
пушок волос на икрах, крепкие, но мягкие ступни, и розовые пальцы.
Хороша девчонка... Первым подошел Тит, бросил зажженную сигарету и,
обняв ее, прижался к ее голому, распятому на батарее телу, к выпукло
торчащей груди. Тит улыбался, он аккуратно вводил член и вдруг резко,
с криком втолкнул его прямо вглубь тела Ларисы. Я видел, как она
застонала, как судорога пробежала по стройным голым ногам. И Тит
начал покачивать член в ее лоно все сильнее и жестче; он целовал ее
грубо и жадно, заглушая ее стоны. Девушка дышала уже с хрипом, он
тискал ее, заставляя изгибаться: Ааааа...Ааа!! Потом я понял, что ее
запястья и лодыжки начала обжигать горячая батарея; и вот член Тита
внутри нее прыснул струей и она обмякла... Глаза у нее были закрыты,
под ними синяки - губы что-то бессвязно шепчут... Меж волос паха
дрожит клитор, бедняжка. И тут же на нее навалился я. Я чувствовал
тепло ее тела. Его дрожь. Мне приятно было то, что она беспомощна,
было в этом что-то звериное, темное а потому - притягательное. Я
чувствовал дыхание ее голой груди. Я терзал ее внутри, там, где было
ее самое сокровенное и она подавалась моим движениям, не знаю, от
боли или от сласти; Когда я целовал ее слабые губы мне было ее даже
чуточку жалко. Девчонка почти была в беспамятстве но это было и
хорошо и вот я приник еще раз к ее голому животу, грубо стиснул ее
бедра и застонал: все, я пустил семя, я взял ее властно, не спрашивая
позволения, как и должен мужчина. Ее ноги свела очередная судорога; я
отошел и меня сменил Тит, потом Лох потом опять я... У Ларисы
закатились почти глаза, на нее плескали холодной водой. Оторвавшись
от девчонки, распятой на батарее, мы курили торопливо, а Сова в
соседней комнате обмахивала нас полотенцами. И мы спорили сколько эта
девчонка протянет, и сколько еще через нее пройдет?
Все испортил Лох. В то время, как Тит использовал Ларису, прибежал
Лох с коробком спичек и ватой, эту вату он начал заталкивать меж
розовых пальчиков ног девушки. Тит заметил это и заорал: давай,
давай, мол! Когда Лох поджег вату, нехорошо запахло и девчонка начала
шевелить пальцами, но горящая вата не выпадала. Она начала кричать и
это еще больше раззадорило Тита: он любит, когда женщины кричат...
Короче, она совсем обмякла, груди ее стали вялыми и Титу все это
надоело. Он отступил назад; Лариса почти висела на батарее и глаза
ее остановились. И Тит начал ее избивать. Бил он умело; ее отвязали и
Тит бил ее в пах, да мы все били ее в пах, хотя бы по разу и было
приятно пинать ее в то место, которое только что доставляло нам
наслаждение; и при каждом ударе она вскрикивала... Мы повалили ее на
пол и стали топтать; а потом Тит принес болотные сапоги и мы по
очереди топтали ее, давя каблуками ее голую грудь и пальцы...
Все это, короче, надоело. Мы оставили ее в ванной и включили ледяную
воду. А сами пошли в другую комнату к Сове; там мы курили и пили
принесенную Титом водку. Сова долго ходила меж нами; мы устали от
воды, ударов, а Сова была нага и свежа, и ее руки так ласково
тревожили наши члены. И вот наша верная подружка опустилась передо
мной на колени. Ее бедра были пред моим лицом, от нее пахло
шампунем... И я восхищенно сначала коснулся губами греха нашей
подружки, потом все больше и больше приникая губами к ее голому паху,
добрался таки до ее щели... И теплые ноги нашей верной Совы
задвигались и я утонул в страсти тревожить ее тело.
...Тем временем избитой Ларисе все-таки удалось выбраться из ванной
и выползти на площадку, ползя вниз по заплеванным ступеням. Мы
догнали ее на площадке; Тит опять избил ее жестоко и мы бросили ее в
ванную. Девчонка лежала на дне, спина и ноги у нее были в
кровоподтеках и засосах, в крови был золотистый пушок на икрах.
Нетронуты оставались только ягодицы. И тут Сова, улыбнувшись,
подтолкнула Тита к ванне, тонкими пальцами коснувшись его члена. И
Тит понял... Он забрался в ванную, навалился на избитую Ларису...И
втолкнул вставший колом член меж ее белых нетронутых ягодиц...
Бедняжка попыталась подняться и вскрикнула. А Девочка наша тоже
забралась в ванну к ним и обнимала, улыбаясь, Тита, ее острые груди
дразнили его, а Сова, с улыбкой глядя на него, то прижималась к нему,
то отстранялась... Глаза у Лоха заблестели и мы тогда начали вырезать
на коже ягодиц Ларисы начальные буквы наших фамилий; "Л" получилась
просто а вот с "Т" пришлось повозиться... Девушка уже не кричала,
кровь текла по ее ляжкам и вот после этого она стала никому не
интересна. Мы засунули ей меж ног тряпку, чтоб не лилась кровь и
ушли...
Проснулся я с Совой. Она спала и на ее груди еще застыла влага;
зазвонил телефон. Я снял трубку, звонил Лохин, сказал, что кто-то нас
сдал и что он сматывается... Как я потом узнал, он тоже не успел... Я
разбудил Сову; она одевалась, когда менты зашли в наш подьезд...
Литературная обработка показаний А.Аринича и
Д.Титовца с разрешения Следственного Отдела
Минской Прокуратуры произведена
З.М.Ксешинским, журналистом.
Материал передан в журнал РУССКОЕ СЛОВО
группой минских борцов за гластность, 1987
Отрывок из романа " В О С Ш Е С Т В И Е ... "
Аллан Риглио ( Аргентина )
ИНТЕРМЕДИЯ ОДИННАДЦАТАЯ. МЫ УЧИМСЯ
По материалам издательства LIBRAIRIE ANONIME
EROS-FRANSE
Росарио. Семь утра. Только что прошел утренний дождь и улицы,
кривой переулок за собором св. Антуана и дальше - авенида
Либерасьоне, да дорожка мимо универмага Хеймаркетт, где обвычно
собираются взрослые шлюхи, мокры от росы; на веревках - суцшится
белье. Завтрак я уже сьел, отец дал большой тяжелый песо на сендвичи
и поблагодарил бога еще паз за то, что прошлой осенью удалось ему
пристроить меня в эту школу. Что напротив... Туда берут из очень
порядочных семей.
Я бегу по переулку. В воздухе утрнняя прохлада. Текут ручьи стоков,
кричат разносчики-пуэблос; мне так хочется сбросить башмаки и пойти
по улице босиком, шлепая по грязным лужам...Но это запрещается; мы
должны приходить в школу в Смирении, как делает наша праведная Донья
Элеонора, наша классная, что в доме даже не держит ни одного журнала
и ни одной книги, кои полны возбуждающих картинок... А вот Лиз
высокая девчонка из Вступительных Групп, та как ни в чем не бывало
идет в школу босиком по теплым булыжникам улиц; ну да ведь она - Лиз
дочка бывшего мера, она может позволить показывать свои голые ноги
всяким пуэблос да парням из предместий. Элеонора говорит - пальцы ног
Лиз истинно аристократические, длинные... Нам же - нельзя, Смирение.
Я миную угол универмага Хеймаркетт; сегодня одно из первых занятий.
На грязной простыне, у стены спит шлюха-метиска.Груди прикрыты еще, а
вот зад тощий ее - нет, она мертвецки спит, заснула давно. Я рискую
опоздать в школу, теряя время, но присаживаюсь на корточки
рядом... Улица пустынна, только где-то в трущобах лают голодные псы.
Я склоняюсь над спящей женщиной. Смотрю на ее загорелые, сильные
бедра: как, должно быть, они сжимают мужчину, как это тело тепло...
Наверно. В ветвях поет ай-кью, серенькая птичка; я несмело касаюсь
рукой обнаженного зада спящей. Господи Иисусе, кожа женская -
бархатная, нежная, как шелковое платье моей сесмтры. Я поглаживаю ее,
чувствую, как плоть пружинит у меня под рукой. Только бы не опоздать
в школу! Пальцы мои против воли ползут вниз. Да, там у нее живот,
мерно колыщущийся сейчас - она спит. И еще - у женщин, я знаю - там
выпуклый бугор. Шелковистый, мягкий.
И вдруг она просыпается. Приподнимает голову и смотрит на
меня огромными, черными как у всех метисок глазами с синевой под
ними, яркие, красные губы приоткрываютя удивленно. Я чувствую: от нее
пахнет потом, мужчинами... Как никогда не пахнет от доньи Элеоноры.
Мое детское сердце сжимается: я понимаю, что она изумленно смотрит на
склонившегося над ней богато одетого, для городка Росарио на Паране,
подростка, глаза которого блестят. Я вижу, как сквозь тряпку торчат
острые ее груди. Запах вина. Горло у меня перехватывает и я
попятившись, бегу в школу, скорей, проч от универмага, толькобы не
опоздать.
... В большой особняк, бывший кгда-то домом губернатора уже сходятся
дети. Многих я только знаю по именам. Я один и мне - четырнадцать,
почти пятнадцать. друзей у меня почти нет.
В школе полы застелены мягкими, пружинистыми матами. На каждом
этаже, у каждого класса душевая. У порога на матах мы все раздеваемся
догола. Все - и мальчики и девочки. А как же - это христианско
каталическая школа любви. Худые ноги, неуклюжие ступни подростков,
едва оформившиеся груди и угловатые бедра. Смех, шепот, возня.
Девочки из старших классов раздеваются медленно, это уже им нравится:
постепенно стягивать с сея белье. Они щупают груди друг-дружки,
придирчиво осматривают обнаженные свои тела, касаются друг друга. Это
мы, вчера еще соплячня, скидываем быстро свою одежду. Сталшие девушки
идут неторопливо, как бы невзначай касаясь нас голыми ногами, идут и
пухлые их ягодицы покачиваются соблазнительно, идут, как настоящие
женщины. Свет падает в окна, ежит квадратами на мягком полу, на
крышках парт в светлых классах, бродят по коридорам. Я сажусь в
классе на перую парту, как положено, гляжу на экран перед собой.
Рядом девочки собрались в круг и взяв у Паоло монету, обмеряют свои
розовые соски. О как им хочется быть в Старших Группах, где ведет
Мартенсио, бывший сутенер и акробат цирка в Рио... Где девушки
выделывают немыслимые позы, где Мартенсио входит в них сзади, где...
Звучит звонок.
Я очень люблю нашу преподавательницу, донью Элеонору. Она начала
вести у нас с первого дня и после этого - все, все двадцать мальчиков
и девочек безоговорочно приняли в ней своего кумира. Донья Элеонора,
высокая черноволосая испанка, как и остальные преподаватели школы, в
стеах ее ходила в обязательной униформе - то бишь голышом.
Вот из коридора раздаютя уверенные шаги преподавательницы; мы все
всегда откровенно любуемся на ноги Элеоноры - они смуглые,
тренированные и покрыты едва засеметным пушком. Мальчики смотрят на
них и думают, как хорошо сжать коленями эти соблазнительные голые
ноги, девочки дуамют о том, как хорошо соблазять такими мужчин... Но
донья Элеонора никогда не была шлюхой; студенткой она играла в
баскетбол за команду Университета, вот отчего у не такие ноги. Каждый
день она растирает их маслом: ее ладони скользят по ноге, от колена
до высоких бедер. Но у доньи Элеоноры еще и прекрасная грудь. Высокие
крупные груди, чуть-чуть отвисшие, торчащие вбок нежно-оливковые, как
и подобает женщине, увенчаны крупными темными сосками; я знаю их
сладкую тайну. Еще когда толбько начинались занятия, донья Элеонора
подняла с парт мальчиков и спрсила их, умеют ли они целовать. все
ответили, что нет и тогда донья Элеонора, усмехнувшись и коснувшись
пальчико своей голой груди, сказала: Так учитесь же, сеньоры.
Девочки с зависьтливыми и горящими взорами остались на местах. А мы
столпились возле Элеоноры и тогда женщина, присев на колени,
притянула старшего, Мануэло, к себе. Обнаженное ее, по взрослому
мягкое и теплое тело женщины воодушевило Мануэло; Элеонора легла,
