ней, и она пожалела о его нерешительности. Она открыла глаза и посмотрела
на своего возлюбленного. О. вдруг с ужасом подумала, не увидел ли Рене чего
такого в ее взгляде, что он мог бы принять за измену. Желание отдаться
сэру Стивену О. не считала изменой, поскольку это желание зародилось в
ней с молчаливого согласия самого Рене или даже, скорее, по его
приказу. И все же она не была до конца уверена в том, что ее возлюбленный
не сердится на нее. Малейшего его жеста или знака было бы достаточно,
чтобы она навсегда забыла о существовании такого мужчины, как сэр
Стивен. Но знака не последовало. Вместо этого, Рене попросил ее (вот уже
в третий раз) дать им ответ. О., помедлив секунду, прошептала:
-- Я согласна на все. Я ваша. Делайте со мной все, что хотите. -- Она
опустила глаза и еле слышно добавила: -- Я бы только хотела знать, будут ли
меня бить плетью?
Повисла долгая тишина, и О. успела многократно раскаяться в том, что
задала свой глупый вопрос. Наконец сэр Стивен ответил:
-- Иногда.
Потом О. услышала, как чиркнула о коробок спичка и звякнули стаканы, --
видимо, кто-то из них наливал себе виски. Рене молчал. Он не желал вступать
в разговор.
-- Я, конечно, могу согласиться и все что угодно пообещать вам, но
вытерпеть этого я не смогу.
-- А это и не нужно. Вы можете кричать и плакать, когда вам захочется. Мы
не запрещаем вам этого, -- снова раздался голос англичанина.
-- О, только не сейчас. Сжальтесь, -- взмолилась О., заметив, что сэр
Стивен поднялся из своего кресла и направился к ней. -- Дайте мне еще
немного времени.
Рене подошел к ней и обнял ее за плечи.
-- Ну, -- произнес он, -- согласна?
-- Да, -- после небольшой паузы выдавила из себя О. -- Согласна.
Тогда Рене осторожно поднял ее и заставил встать на колени у самого дивана.
Она так и замерла, закрыв глаза и вытянув руки. Грудь и голова покоились на
обитом грубым шелком диване. Ей вспомнилась старинная гравюра, которую она
видела несколько лет назад. На ней была изображена довольно молодая
женщина, стоящая так же, как она сейчас, на коленях перед большим креслом в
какой-то богато обставленной комнате; в углу играли ребенок и собака, юбки
женщины были подняты, а стоявший рядом мужчина занес над ней розги для
удара. Костюмы людей свидетельствовали, что изображенное происходит в
шестнадцатом веке. Гравюра называлась "Наказание супруги". О. эта сцена
казалась тогда просто возмутительной.
Рене одной рукой держал О. за руки, а другой -- поднял ее юбки. Потом он
погладил ее ягодицы и обратил особое внимание сэра Стивена на покрытую
легким пушком ложбинку между ее бедрами и два ждущих скупой мужской ласки
отверстия. Затем он велел ей побольше выпятить зад и раздвинуть пошире
колени. Она молча подчинилась.
Неожиданно все эти похвалы, расточаемые Рене ее телу, оценивающие возгласы
сэра Стивена, грубые непристойные выражения, используемые ими, вызвали в О.
такую неистовую волну стыда, что даже не дававшее ей покоя желание отдаться
англичанину внезапно пропало. Она вдруг подумала о плети -- боль, вот что
было бы избавлением от этого; ей вдруг захотелось, чтобы ее заставили
кричать и плакать -- это бы оправдало ее.
В это время рука сэра Стивена нашла вход в ее лоно и грубо проникла туда.
Большой палец этой же руки англичанин с силой вдавил в ее анус. Он то
отпускал, то вновь входил в нее, и так до тех пор, пока она, обессиленная,
не застонала под его лаской. Чувство стыда исчезло, и она почувствовала
презрение к себе за эти стоны.
-- Я оставляю тебя сэру Стивену, -- сказал Рене. -- Он вернет мне тебя,
когда сочтет нужным.
Сколько раз, там, в Руаси она вот так же стояла на коленях, открытая
всем и каждому? Но тогда браслеты на руках не давали ей забыть, что она
пленница и не в ее власти было изменить что-либо. И это было счастьем для
нее, ибо она всего лишь подчинялась грубой силе и никто не спрашивал ее
согласия на это. Сейчас же она должна была по собственной воле стоять
полуголой перед мужчиной и отдаваться ему. Данное ею обещание сильнее чем
браслеты и колье связывало ее. Но как бы ни было велико ее унижение или,
даже скорее именно благодаря ему, она вдруг почувствовала свою
неповторимость и ценность. Она ощущала себя волшебным даром для двух
этих мужчин.
Рене собрался уходить и сэр Стивен пошел проводить его до двери. В
одиночестве и тишине, О. чувствовала себя еще более голой, чем в их
присутствии. Щекой она касалась шелковой обивки дивана, коленями ощущала
мягкий ворс толстого ковра, по ногам струилось шедшее от камина тепло.
Прежде чем выйти, сэр Стивен подбросил в огонь немного дров и они теперь
весело потрескивали. Висевшие над комодом старинные часы неторопливо
тикали, отмеряя время человеческим жизням. Слушая их тиканье, О. думала о
том, как, должно быть, странно и смешно выглядит она со стороны, стоящая на
коленях с поднятой юбкой, на фоне современной обстановки этой комнаты.
Жалюзи на окнах были опущены. Оттуда сквозь стекла в комнату доносились
звуки ночного Парижа. Что-то будет с ней дальше? Сэр Стивен задерживался. У
О., с таким безразличием переносившей все то, что вытворяли с ней мужчины в
Руаси, сейчас перехватывало дыхание при одной только мысли о том, что через
минуту или через десять, но англичанин вернется и прикоснется к ней своими
руками.
Но ее потаенные надежды не оправдались. О. услышала, как сэр Стивен вошел в
комнату. Он какое-то время молча рассматривал ее, повернувшись спиной к
камину, а потом тихим ласковым голосом велел ей подняться с колен и
присесть на диван. Что она, удивленная, и сделала, испытывая при этом
определенную неловкость. Он очень галантно предложил ей виски и сигарету, но
она вежливо отказалась и от одного, и от другого. О. увидела, что
англичанин сейчас переоделся в домашний халат, серый, из грубой шерсти; по
цвету он подходил к его волосам. Она посмотрела на его руки. Сэр Стивен
поймал ее взгляд, и О. густо покраснела -- вот эти длинные тонкие пальцы с
белыми коротко остриженными ногтями всего несколько минут назад так
безжалостно насиловали ее. Они сейчас будили в ней страх, но к этому страху
примешивалось страстное желание вновь почувствовать их в себе.
Однако, англичанин не спешил доставить ей это удовольствие.
-- Я хочу, чтобы вы разделись, -- сказал он. -- Не вставайте. Снимите
сначала жакет.
О. расстегнула большие золоченые пряжки и, сняв жакет, положила его на
край дивана, туда, где уже лежали ее шуба, перчатки и сумочка.
-- Поласкайте себе соски, -- сказал сэр Стивен и добавил: -- В
будущем вам следует использовать более темную краску.
Ощущая в голове какую-то странную пустоту, О. несколько раз провела
пальцами по кончикам грудей и, почувствовав, что они набухли и отвердели,
прикрыла их ладонями.
-- Нет, нет, -- строго сказал сэр Стивен.
Она убрала руки и откинулась на спинку дивана. Большие с крупными торчащими
в стороны сосками груди казались несколько тяжеловатыми для ее довольно
хрупкого телосложения. О. не понимала, чего же он медлит, почему не
подойдет и не прикоснется к этим распустившимся для него цветкам. Она
видела, как дрожат ее соски. Она чувствовала это при каждом вдохе.
Но вот сэр Стивен подошел к дивану и боком сел на его валик. Он молчал
и курил сигарету. Неожиданно немного горячего пепла упало в ложбинку
ее груди. О. не знала, специально ли он это сделал или нет. Ей
показалось, что он намеренно хочет оскорбить ее своим пренебрежением,
своим безразличием и своим молчанием. Но она же знала, что еще совсем
недавно он желал ее. И это желание не пропало -- она видела как напряжен
под халатом его член. О. презирала себя за свое неуемное желание и
презирала сэра Стивена за его проклятое самообладание. Она хотела,
чтобы он любил ее, хотела его поцелуев, ласки. О, с какой бы
нежностью она приняла бы его! Он может издеваться над ней, может
мучить ее, но оставаться безразличным он не имел права.
В Руаси ей было абсолютно все равно, какие там чувства испытывали те, кто
обладал ею: их руки были руками ее возлюбленного, их плоть -- его плотью,
их приказы -- его приказами, он получал удовольствие в ее унижениях, и она
жила этим. Сейчас же все было иначе. Она отлично понимала, что Рене,
оставляя ее сэру Стивену, хотел разделить ее с ним не из просто
удовольствия отдавать ее другим, а ради каких-то высших соображений. Он
хотел разделить с сэром Стивеном то, что больше всего любил сейчас -- ее. И
поэтому обнажил О. для англичанина. Всего полчаса назад, когда она,
полуголая, стояла рядом с Рене на коленях, он раздвинув ей бедра,
рассказывал сэру Стивену о растянутости ее заднего прохода и говорил, что
он всегда помнит о пристрастиях своего брата. Потом он добавил, что если
сэр Стивен хочет, он охотно предоставит ему это отверстие в единоличное
пользование.
-- Что ж, -- сказал сэр Стивен, -- замечательно, -- но тут же заметил: --
Не смотря на все ваши старания, я все же могу причинить ей боль.
-- Она принадлежит вам, -- ответил Рене. -- И будет счастлива угодить
любым вашим желаниям. -- Он наклонился и поцеловал ей руку.
О. была потрясена услышанным: с такой легкостью отказаться от части ее
тела! Она не могла в это поверить. Выходило, что возлюбленный дорожил
сэром Стивеном больше чем ею. Теперь она понимала, что не всегда слепо
доверяла Рене, не верила в часто повторяемые им слова о том, что он
любит ее и получает огромное удовольствие от ее безоговорочного
подчинения ему. Еще одним признаком, указывающим на особое отношение ее
возлюбленного к сэру Стивену ("Что-то близкое к почтительности", --
подумала О.) явилось для О. то, что Рене, который обычно испытывает
острое наслаждение, видя как ее насилуют чужие руки и плоть, который
всегда с такой жадностью следил за ее перекошенным от боли лицом, за ее
кричащим или стонущим ртом, за ее полными слез глазами, на сей раз,
отдав ее сэру Стивену и убедившись, что тот счел ее подходящей для
себя, просто ушел.
Но это никак не могло сказаться на ее любви к Рене. Сердечко О. заходилось
от счастья при одной только мысли, что она что-то значит для него, что она,
униженная им, может доставлять ему удовольствие. Так, должно быть, верующие
превозносят Всевышнего, посылающего им страдания. Но в сэре Стивене она
угадывала железную волю, способную обуздать любое желание, и перед этой
волей она была бессильна. Иначе, откуда в ней этот страх? Плети и цепи
замка Руаси, казались ей менее ужасными, чем холодный, пронзающий ее
насквозь взгляд сэра Стивена.
Ее била мелкая дрожь. Обезоружить англичанина своей хрупкостью О. уже не
надеялась. Наоборот, можно было ожидать, что ее открытость и беззащитность
вызовут в мужчине желание причинить ей боль, и вместо мягких нежных губ он
пустит в дело зубы. Неожиданно средним пальцем правой руки, той, в которой
он держал сигарету, сэр Стивен прикоснулся к кончикам ее груди, и они,
словно отвечая на его ласку, напряглись еще сильнее. И хотя О. ни секунды
не сомневалась в том, что для него это всего лишь игра или, может быть,
своего рода проверка приобретенного по случаю товара, у нее все-таки
появилась надежда.
Сэр Стивен велел ей встать и раздеться. Руки О. дрожали и плохо слушались,
она долго не могла расстегнуть многочисленные маленькие крючки на юбке.
Когда на ней остались лишь высокие лакированные туфли, да черные нейлоновые
чулки, плоскими кольцами скатанные над коленями и тем самым подчеркивающие
белизну ее бедер, сэр Стивен поднялся со своего места и, взяв ее за талию,
подтолкнул к дивану. Он поставил ее на колени спиной к дивану -- так, чтобы
она опиралась на него не поясницей или спиной, а плечами, заставил ее
немного прогнуться и раздвинуть бедра. О. обхватила руками свои лодыжки,
выгибаясь назад, и прекрасно были видны ее чуть приоткрытые потаенные губы.
Не решаясь взглянуть в лицо сэру Стивену, она смотрела на его руки,
неторопливо развязывающие пояс халата. Перешагнув через стоящую на коленях
О., он взял ее рукой за затылок, поводил своим могучим фаллосом по ее лицу,
