ней была одета шуба, то щекой она чуть касалась ее поднятого воротника.
О. удалось однажды сфотографировать ее такой, улыбающейся, нежной, щекой
прижавшейся к воротнику голубой норковой шубы (скорее, правда, не голубой,
а голубовато-серой, цвета древесного пепла), с взлохмаченными ветром
волосами. Она нажала на кнопку фотоаппарата в тот момент, когда Жаклин на
мгновение замерла, чуть приоткрыв губы и томно прикрыв глаза. Печатая этот
снимок, О. с интересом наблюдала как под действием проявителя, из небытия,
появляется лицо Жаклин. Спокойное и удивительно бледное, оно напомнило ей
лица утопленниц. Делая пробные фотографии, она намеренно осветлила их.
Но еще больше О. поразила другая фотография сделанная ею с Жаклин. На ней
девушка стояла против света, с оголенными плечами, в пышном вышитым золотом
платье из алого толстого шелка; на голове -- черная вуаль с крупными
ячейками сетки и венчиком из тончайших кружев. На ногах -- красные туфли
на очень высоком каблуке. Платье было длинным до самого пола. Оно колоколом
расходилось на бедрах и, сужаясь в талии, волнующе подчеркивало форму
груди. Сейчас такие платья уже никто не носил, но когда-то, в средние века,
-- это было свадебным нарядом невест. И все то время, пока Жаклин стояла
перед ней в этом необычном наряде, О. мысленно изменяла образ своей модели:
сделать немного уже талию, побольше открыть грудь -- и получится точная
копия того платья, что она видела в замке на Жанне; такой же точно шелк,
толстый и гладкий, такой же покрой, те же линии... Шею девушки плотно
обхватывало золотое колье, на запястьях блестели золотые браслеты. О. вдруг
подумала, что в кожаных колье и браслетах Жаклин была бы еще прекраснее.
Но вот Жаклин, приподняв платье, сошла с помоста, служившего сценой, и
направилась в гримерную, где переодевались и гримировались приходящие в
студию манекенщицы. О. обычно не заходившая туда, на сей раз направилась
следом. Она стояла в дверях, прислонившись к косяку и не сводила глаз с
зеркала, перед которым за туалетным столиком сидела Жаклин. Зеркало было
просто огромным и занимая большую часть стены, позволяло О. видеть и
Жаклин, и саму себя, и костюмершу, суетившуюся вокруг манекенщицы.
Блондинка сама сняла колье; ее поднятые обнаженные руки были походили на
ручки старинной благородной амфоры. Под мышками было гладко выбрито, и на
бледной коже поблескивали мелкие капельки пота. Потом Жаклин сняла браслеты
и положила их на столик. О. показалось, что звякнула железная цепь.
Светлые, почти белые, волосы и смуглая, цвета влажного морского песка,
кожа... О. почувствовала тонкий запах духов и, сама не понимая почему,
вдруг подумала, что алый цвет шелка на снимках, почти наверняка,
превратится в черный...
В этот момент девушка подняла глаза, и их взгляды встретились. Жаклин не
мигая и открыто смотрела на нее, и О., не в силах отвести глаз от зеркала,
почувствовала что краснеет.
-- Прошу меня простить, -- сказала Жаклин, -- но мне нужно переодеться.
-- Извините, -- пробормотала О. и, отступив назад, закрыла за собой дверь.
* * *
На следующий день пробные фотографии были готовы. Вечером О. должна была
пойти с Рене в ресторан и она, не зная еще стоит ли ей показывать эти
снимки возлюбленному, решила все-таки взять их домой. И вот теперь, сидя
перед зеркалом в своей спальне и наводя тени на веки, она время от времени
останавливалась с тем, чтобы посмотреть на разложенные перед ней фотографии
и коснуться пальцем твердой глянцевой бумаги. Тонкие линии бровей,
улыбающиеся губы, груди... Услышав звук ключа, поворачиваемого в замке
входной двери, она, проворно собрав фотографии, спрятала их в верхний ящик
стола.
* * *
Прошло вот уже две недели со времени того, первого разговора с Рене. О.
поменяла гардероб, но привыкнуть к своему новому состоянию пока еще не
могла. Как-то вечером, вернувшись из агентства, она обнаружила на столике
записку, в которой Рене просил ее закончить все свои дела и быть готовой к
восьми часам, -- он пришлет за ней машину и они поедут вместе ужинать, с
ними, правда, будет один из его друзей. В конце он уточнял, что она должна
одеться во все черное ("во все" было подчеркнуто двойной линией) и не
забыть взять с собой свою меховую накидку.
Было уже шесть вечера. На все приготовления у нее оставалось два часа. На
календаре -- середина декабря. За окном -- холод. О. решила, что наденет
черные шелковые чулки, плиссированную юбку и к ней либо толстый черный
свитер с блестками, либо жакет из черного фая. После недолгих раздумий она
выбрала второе. Со стеганой ватной подкладкой, с золочеными пряжками от
пояса до воротника, жакет был стилизацией под строгие мужские камзолы
шестнадцатого века. Он был хорошо подогнан и, благодаря вшитому под накидку
лифчику, красиво подчеркивал грудь. Золоченые пряжки-крючки, похожие на
застежки детских меховых сапожек, придавали камзолу особое изящество.
О., разобравшись с одеждой, приняла ванную и теперь, сидя перед зеркалом в
ванной комнате, подкрашивала себе глаза и губы, стараясь добиться того же
эффекта, что она производила в Руаси (в записке Рене также попросил ее об
этом). Она чувствовала, как какое-то странное волнение охватывает ее. Тени
и краски, которыми она теперь располагала, ненамного отличались от тех, что
она использовала в замке. В ящике туалетного столика О. нашла ярко-красные
румяна и подвела ими кончики грудей. Поначалу это было почти незаметно, но
немного погодя краска резко потемнела, и О., увидев это, подумала, что
она, пожалуй, немного переусердствовала. Обмакнув клочок ваты в спирт, она
принялась энергично водить им по соскам, стараясь снять румяна. После
долгих мучений, это, наконец-то, удалось ей, и она снова, теперь уже более
осторожно, начала накладывать косметику. Минутой позже на ее груди
распустились два больших розовых цветка. Она пыталась подкрасить румянами и
те губы, что спрятаны под подушечкой густых мягких волос, но напрасно --
краска не оставляла на них следа. Потом она тщательно расчесалась,
припудрила лицо и взяла с полочки флакончик с духами -- подарок Рене. На
горлышке флакончика был надет колпачок пульверизатора, который выбрасывал,
если нажать на его крышечку, струйку густого терпкого тумана. Названия
духов О. не знала. Пахли они сухим деревом и какими-то болотными
растениями. Она побрызгала ими под мышками и между ног. В Руаси ее научили
степенности и неторопливости, и она трижды проделала это, каждый раз давая
высохнуть на себе мельчайшим капелькам душистой жидкости. Потом она
принялась одеваться: сначала чулки, затем нижняя юбка, за ней -- большая
плиссированная юбка и, наконец, жакет. Застегнув пряжки жакета, О. натянула
перчатки и взяла с кровати сумочку в которой лежали губная помада,
пудреница, гребень, ключи и около тысячи франков. Уже в перчатках, она
вытащила из шкафа свою норковую шубу и, присев на краешек кровати, положила
ее к себе на колени. Было без четверти восемь. Она приготовилась ждать.
Но вот часы пробили восемь; О. встала и направилась к входной двери. В
коридоре, проходя мимо висевшего на стене зеркала, она увидела в нем свой
спокойный взгляд, в котором можно было прочесть и покорность, и дерзость.
* * *
Машина остановилась возле маленького итальянского ресторанчика. О., толкнув
дверь, вошла внутрь, и первым, кого она увидела в зале, был Рене. Он сидел
за стойкой бара и потягивал из бокала какую-то темно-красную жидкость.
Заметив О., он ласково улыбнулся и поманил ее пальцем. Когда она подошла,
он взял ее за руку и, повернувшись к сидевшему рядом спортивного вида
мужчине с седеющими волосами, по-английски представил его: сэр Стивен Г.
Мужчина кивнул. Они предложили О. сесть на стоявший между ними табурет, при
этом Рене тихонько напомнил ей, чтобы она садилась аккуратно и не мяла
юбку. Прикосновение холодной кожи сиденья к голым ногам было довольно
неприятным, да к тому же О. чувствовала у себя между бедер выступающий
металлический ободок табурета. Испугавшись, что по привычке может
незаметно для самой себя положить ногу на ногу, О. решила примоститься на
самом краешке сиденья. Юбка широким кругом раскинулась вокруг нее. Поставив
правую ногу на поперечину табурета, она носком левой туфли упиралась в пол.
Англичанин, не проронивший до сих пор ни слова, с интересом рассматривал
ее. Она чувствовала его пристальный взгляд, скользящий по ее коленям,
рукам, груди, и ей казалось, что глаза мужчины словно оценивают ее на
пригодность, как какую-нибудь вещь или инструмент. Она, впрочем, и считала
себя вещью. Будто повинуясь этому взгляду, она сняла перчатки. Руки ее
были скорее руками мальчика, нежели молодой женщины, и О. была уверена, что
заметив это, англичанин обязательно что-нибудь скажет, да к тому же на
среднем пальце ее левой руки, постоянным напоминанием о Руаси тускло
блестело кольцо с тремя золотыми спиралями. Но она ошиблась. Он
промолчал, хотя кольцо безусловно увидев -- этом О. не сомневалась.
Рене пил мартини. Сэр Стивен -- виски. Для О. возлюбленный заказал стакан
грейпфрутового сока. Потом англичанин предложил перейти в другой зал,
поменьше, где в более спокойной обстановке, они могли бы хорошо поужинать.
Он спросил О., как она относится к этому.
-- О, я согласна, -- сказала О., подхватив со стойки свою сумочку и
перчатки.
-- Отлично, -- сказал сэр Стивен и, протянув к ней правую руку, помог О.
сойти с табурета. При этом, сжимая в своей огромной ладони ее маленькую
руку, он заметил, что ее руки словно специально созданы для того, чтобы
носить железо; говорил он по-английски и в его словах была определенная
двусмысленность -- то ли речь шла о металле, то ли о цепях.
Они спустились в небольшой, с выбеленными известью стенами, подвальчик. В
зале стояло всего четыре столика. Было очень чисто и уютно. Один из
столиков, правда, оказался занят, но там, похоже, уже собирались уходить.
На стене, слева от двери, была нарисована огромная туристическая карта
Италии. Ее цветовые пятна напомнили О. разноцветное мороженое --
малиновое, ванильное, вишневое, и она подумала, что к концу ужина, надо
будет заказать мороженое и обязательно со сливками и тертым миндалем. О.
чувствовала сейчас в себе какую-то удивительную легкость, счастье
переполняло ее. Рене коленом касался ее бедра под столом, и она знала, что
сейчас все произносимые им слова, предназначены только ей. Рене тоже, в
свою очередь, не сводил с нее глаз. Они заказали ей мороженое. Потом сэр
Стивен пригласил О. и Рене к себе домой на чашку кофе. Приглашение было
сразу принято. Ужин был довольно легким, и О. обратила внимание на то, что
мужчины выпили не много (ей они наливали совсем мало): на троих было выпито
всего полграфина кьянти. Когда они выходили из ресторана, было еще только
девять часов.
-- Мне очень жаль, но я отпустил своего шофера, -- сказал сэр Стивен, -- и
поэтому не могли бы вы, Рене, сесть за руль? Лучше всего будет, если мы
прямо сейчас поедем ко мне.
Рене расположился на месте шофера. О. пристроилась рядом. В большом
"Бьюике" они без труда разместились втроем на переднем сиденьи.
Ля Рен после мрачной Альмы Ку показался ей очень светлым, и причиной тому
были голые, без единого листочка, деревья, черные ветви которых словно
конденсировали вокруг себя свет. На площади Согласия было сухо, и над ней
огромным одеялом нависали темные низкие облака, готовые вот-вот прорваться
снегопадом. О. услышала слабый щелчок, и ногами почувствовала струю теплого
воздуха -- заработал обогреватель. Она повернулась и посмотрела на сэра
Стивена. Англичанин улыбнулся ей.
Какое-то время Рене ехал вдоль Сены, по правому берегу, потом свернул на
мост Пон Руйаль. Вода между каменными опорами моста стояла пугающе
неподвижно, словно окаменев и казалась черной. О. подумала о гематите, его
еще называют красным железняком, но по цвету он черный. Когда-то давно,
когда ей было пятнадцать лет, у ее тридцатилетней подруги было кольцо из
