стоял штаб Западного фронта цель моей поездки. Отдельного купе в вагоне
первого класса не оказалось. Проводник внес мой чемодан в ярко освещенное
четырехместное купе, в котором находилась одна пассажирка, очень
привлекательная женщина. Я старался не выглядеть слишком навязчивым, но
успел все-таки заметить чем-то опечаленное лицо.
Глухо закрытый, с высоким воротом костюм показался мне траурным. Мысль
остаться с этой женщиной наедине почему-то смутила меня. Желая скрыть это
чувство, я с самым безразличным видом спросил у проводника:
- Где можно найти здесь кофе?
- В Жлобине, через два часа. Прикажите принести?
Он хотел положить на верхнюю полку мой чемодан, в котором лежал пакет
о наступлении. Я испугался, и так резко и неожиданно схватил его за руку,
что, сделав неловкое движение, он углом чемодана задел электрическую
лампочку. Я увидел, как женщина вздрогнула от громкого звука лопнувшего
стекла. С бесконечными извинениями проводник постелил мне постель зажег
ночник и вышел.
Мы остались вдвоем. Пол часа тому назад, на перроне гомельского
вокзала, ожидая поезда, я мучительно хотел спать. Мне казалось величайшим
благом вытянуть ноги и опустить голову на чистое полотно подушки. Теперь же
сон совершенно покинул меня. В полумраке я старался разглядеть лицо женщины
и чувствовал ее присутствие, воспринимаемое мною именно как присутсвие
женщины. Как будто ток установился между нами. Врочем, я ощутил это
позднее. Сначала я растерялся и не знал, как с ней говорить. В синем цвете
едва белеющее лицо женщины казалось очень красивым, и я почему-то невольно
стал ждать того момента, когда она начнет раздеваться, но она спокойно,
будто меня здесь и не было смотрела в окно, повернув четкий профиль,
казавшийся в полумраке печальным.
- Простите, вы не знаете, где здесь можно выпить кофе? - спросил я.
Легкая усмешка тронула ее губы.
Наконец, решившись, я пересел на ее диван. Она отодвинулась, слегка
отстранила голову, как бы для того, чтобы лучше разглядеть меня. Тогда,
осмелев, я уже не пытался найти слов, протянул руку и положил ее на подушку
почти около талии соседки. Она резко пересела дальше, и вышло так, что ее
бедро крепко прижалось к моей руке.
Кровь ударила мне в голову. Долго серживаемое желание заставило меня
не рассуждать. Не задумываясь над тем, что я делаю, я обнял гибкую талию.
Женщина отстранилась, уперлась мне в грудь руками. В слабом свете ночника
лицо ее бледнело нетерпеливым призывом. Не владея собой, я стал покрывать
ее лицо поцелуями и она сразу поникла, ослабела, опустившись на подушку.
Склонясь над ней, я все же не осмеливался прижаться губами к ее алеющим
губам. Но против воли, почти инстинктивно, моя рука поднималась все выше и
выше по туго натянутому шелку чулка. Когда под смятыми, взбитыми юбками,
под черным чулком показалась белая полоса ее тела, она блеснула
ослепительней, чем если бы в купе зажглась разбитая проводником лампочка. И
только тут я понял, что женщина отдалась мне: ее голова и туловище все еще
в бессилии лежали на диване, она закрыла лицо руками и была совершенно
неподвижна, и уже никакая дерзость не могла встретить отпора. Ноги ее
беспомощно свесились на пол, и глаза резала белизна ее кожи, между чулками
и шелковой батистовой юбкой. Мое тело думало за меня. Тяжелая, густая кровь
налила все мои члены, стеснило дыхание. Я чувствовал, как невыносимыми
тисками мешает мне затянутый на все пуговицы военный мундир, и как будто
постороннее, независимое от меня тело с силой и упругостью стальной пружины
просится на свободу.
Рука моя уже без дрожи прошла расстояние, отделяющее полосу открытого
тела до места прекрасного и пленительного.
Мои пальцы нащупали сквозь тонкое белье гладкий, как совсем у юной
девушки живот, коснулись нежного, упругого холмика, которым он
заканчивается. Я предчувствовал уже, как через несколько мгновений утону в
этом покорном, свежем, как спелое яблоко теле. В эту минуту я заметил, что
дверь в коридор не совсем плотно закрыта. Закрыть дверь на замок было делом
нескольких секунд, но и их хватило на то, чтобы ослабить для грядущего
наслаждения ту часть моего тела, которая была гораздо более нетерпеливой,
чем я сам. Никогда до этого дня я не испытывал такого припадка
всепоглощающего наслаждения. Как будто из всех пор моего существа, от
ступней, ладоней, позвоночника вся кровь устремилась в один единственный
орган, переполняя его. Я почувствовал, что каждая минута промедления
наполняет меня страхом, боязнью, что телесная оболочка не выдержит напора
кровяной волны и в недра женского тела вместе с семенной влагой польется
горячая алая кровь. Я поднял по-прежнему свешивающиеся ножки, положил их на
диван, окончательно приведя в необходимое состояние свой костюм, вытянулся
рядом с женщиной, но скомканный хаос тончайшего батиста мешал мне. Думая,
что сбилась слишком длинная рубашка, я резким движением сдернул ее кверху и
сейчас же, ощутив покров ткани, почувствовал шелковистость мягких курчавых
волос. Мои пальцы коснулись покрытой батистом ложбинки, прижались к ней,
скользнули в ее глубину, которая раздавалась с покорной нежностью, как
будто я дотронулся до скрытого, невидимого замка. Ноги тотчас же
вздрогнули, согнулись в коленях и разошлись, сжатые до сих пор.
Мои ноги с силой разжимали их до конца. Капля влаги, словно слеза,
молящая о пощаде, пролилась мне на руку. Меня переполнило предчувствие
неслыханного счастья, невозможного в семейной жизни. Эта семейная жизнь
меня скрывала. Она не дала мне достаточного опыта, чтобы справиться с
секретами женских застежек, я без толку искал какие-то тесемки, но все
тщетно. Вне себя от нетерпения я готов был просто разорвать в клочки
невесомую ткань, когда в дверь резко постучали.
Не хватает сил описать мое раздражение, когда проводник сказал, что
скоро станция и там можно выпить кофе. Я грубо сделал замечание, что нельзя
ночью из-за каких-то пустяков будить пассажиров. Он обиделся, но пререкания
с ним отняли у меня несколько минут.
Когда я вернулся, в позе женских ног не произошло никаких изменений,
ее запрокинутые руки по-прежнему закрывали лицо, все также белели
обнаженные стройные ноги. Я еще сильней захотел это тело, хотя уже не было
прежней жажды, бывшей ранее такой нестерпимой. Она исчезла настолько, что я
почти испугался, когда проникая к вновь покорному телу, почувствовал, что
устранено последнее препятствие к обладанию им. Курчавые завитки
необыкновенно приятных шелковистых волос был открыт, мои пальцы свободно
касались иаинственного возвышения, я легко скользнул в эту темную влажную
глубину, но увы...
Это была лишь рука. Все остальное как будто потеряло всякую охоту
последовать за ней. Соблазнительной прелести ножки были теперь раскрыты так
широко, что падали на пол, не давая мне другого места, кроме уютного
беспорядка. Женщина ждала... Я не мог обмануть ее ожидания, но в то же
время не было никакой возможности дать ей быстрый утвердительный ответ.
Острый, унизительный стыд охватил меня. Стыд доводящий до желания
сжаться в комок, стать меньше, невидимее, но с какой-то дьявольской ая, которая повергла меня в этот стыд. Больше я не мог сомневаться - это
был крах, банкротство, повторный невиданный провал. Однако, не желая в этом
сознаться, моя рука продолжала ласкать тело женщины.
Она с желанным жаром приникла к его поверхности, она дерзнула даже
прикоснуться к его тайнику, жаждавшему, чтобы его закрыли. Я, имитируя
внезапно вспыхнувшую страсть, отнял маленькие руки от лица, увидел крепко
сжатые ресницы и рот, стиснутый упрямым нетерпением. Я впился в этот рот
искусственным поцелуем и мягкая рука закинулась мне на шею, привлекая ее к
себе. Эта пауза длилась долго. Другая, свободная ее рука упала вниз,
летучим движением прошлась по моему беспорядочному костюму, коснулась... А
впрочем нет, она ничего не коснулась. Весь ужас был в том, что уже не
оставалось ничего, чего с удовольствием коснулась рука женщины. Да, я
сжался в комок, я сгорал от стыда и желания, и женщина поняла это. Она
сделала движение сесть, но я не хотел признаться в поражении. Я не мог
поверить тому, что необычайная страсть могла покинуть меня бесповоротно. Я
надеялся поцелуем вернуть ее прилив. Я не сильно разжимал упрямо сжатые
губы, впивался в них языком. Очевидно, я был просто противен. Хотел было
уже подняться, однако рука не отпускала меня. Она с силой нагинала мою
голову и подбородок пришелся к овалу ее груди.
Твердый, как крохотный кусочек резины, сосок вырвался из
распахнувшейся блузки и я вновь почувствовал прилив к застывшим членам. Я
целовал, сосал сосок тонко, остро и исступленно, с жадностью втянув в рот
упругую, похожую на большое яблоко грудь и почувствовал, как груди ее
набухают, делаются полныни от томящего ее желания. Руки женщины все более
настойчиво притягивали мою голову. Я вдруг услышал приглушенный, с трудом
произнесенный сквозь зубы голос: " Поцелуй хоть меня." То были первые
слова, произнесенные женщиной за вечер. Мой рот потянулся к ее губам, яркая
окраска которых алела при слабом свете ночника. Она с силой прижала мою
голову к своей груди, а затем стала толкать ее дальше вниз. Сама же
быстрыми движениями передвигала свое тело по скользкой подушке и я опять
услышал измененный, прерывающийся от нетерпения голос: "Да не губы...
Неужели вы не понимаете! Поцелуйте меня там, внизу..." Я, действительно,
едва понял. Конечно, я слышал о таких вещах. Немало анекдотов на эту тему
рассказывали мои товарищи. Я даже знал имя одной такой кокетки, но я
никогда не представлял, что это может случиться в моей жизни.
Руки женщины не давали мне времени на изумление - они впивались
коготками в концы моих волос, ее тело поднималось все выше и выше. Ноги
расжались, приблизились к моему лицу и поглотили его в тесном объятии.
Когда я сделал движение губами, чтобы захватить глоток воздуха, острый,
нежный и обольстительный аромат опьянил меня. Мои руки в судорожном объятии
обняли ее чудесные бедра, и я утонул в поцелуе бесконечном, сладостном,
заставившем забыть меня все на свете. Стыда больше не было. Губы впивали в
себя податливое тело и сами тонули в непрерывном лобзании, томительном и
восхитительном. Тело женщины извивалось, как змея и влажный жаркий тайник
приникал при бесчисленных поворотах к губам, как будто живое существо,
редкий цветок, неведомый мне в мои 28 лет. Я плакал от радости, чувствуя,
что женщина готова замереть в судорогах последней истомы. Легкая рука
скользнула по моему телу, на секунду задержалась на тягостно поникшей его
части, сочувственно и любовно пожала бесполезно вздувшийся кусок кожи и
сосудов. Так, наверно, маленькая девочка огорченно прижимает к себе
ослабевшую оболочку мячика, из которого вышел воздух.
Эта дружеская ласка сделала чудо. Это было буквально воскрешение из
мертвых, неожиданное и стремительное воскрешение Лазаря: сперва чуть
заметно тронулась его головка, потом слабое движение прошло по его телу,
наливая его новой, свежей кровью. Он вздрогнул, качнулся, как от слабости,
и вдруг поднялся во весь рост.
Желание благодарно поцеловать женщину переполнило мою грудь: я сильно
прижался губами к бархатистой коже бедер, оставляя на ней следы поцелуев.
Затем я оторвался от этого чудотворного источника, его ароматная теплота
вдохнула моего воскресшего Лазаря к жизни, нетерпеливый, мучительно
сладостный тайник поглотил его в недра.
Наслаждения были легковесны, как молния, и бесконечны, как вечность.
Все силы ума и тела соединились в одном желании дать, как можно больше
этому полудетскому телу радости, охватившему меня своими объятьями. Ее руки
сжимали мое тело, впиваясь ногтями в мои руки, касались волос, не забывая о
прикосновениях более интимных и восхитительных. Не было места, которое не
чувствовало бы их прикосновений.
Как будто у меня стало несколько пар рук и ног. Я сам чувствовал
