мать, за детей, за братьев и сестер, за жену, за утраченную выгоду, за
потерянное богатство. Мстят, когда кажется, что все рухнуло и нет смысла
жить дальше. Мстят от безысходности и отчаяния.
Мстят ли за друзей? Да, но только представители определенных социальных
слоев. Обычно это бывает на войне среди солдат, в сиротских учреждениях и в
прочих специфических заведениях закрытого типа. Там, где нет семьи, где ее
заменяет друг.
Леонид Каннегисер - образованнейший человек, из богатой, культурной
семьи. Неужели он не понимал, что, замышляя убийство, рискует жизнями своих
родителей, сестры? Они что, менее дороги ему, чем друг, пусть даже и
близкий, пусть даже и старинный? Хотя о какой старинности можно вести речь,
если ему самому было двадцать два года? К тому же друга уже не вернешь, он
расстрелян... А родителей можно потерять. И расстаться со своей собственной
жизнью. Вот какой дорогой может стать цена мести.
Собственно, так и произошло. Правда, арестованных родителей и сестру
вскоре отпустили, что посеяло дополнительные семена сомнения относительно
всей этой истории.
Версия мести за друга представляется постсоветским авторам
малоубедительной еще и по той причине, что террорист - выходец из класса
имущих, а они, как правило, люди крайне эгоистичные и самовлюбленные.
Понятие дружбы для них пустой звук. В коммерции не бывает друзей, есть
партнеры. Пойдет нынешний "новый русский" стрелять в начальника милиции,
мстя за дружка, приговоренного к высшей мере? Как же, держи карман шире!
В среде исследователей новой волны существует и вовсе необычное мнение по
поводу этой темной истории. Попытки представить Каннегисера романтическим
юношей, отомстившим за гибель друга, не что иное как сознательно
слегендированная версия.
С какой целью она запущена? Безусловно, для того, чтобы увести
любознательных историков по ложному следу.
Кем запущена легенда? Судя по некоторым публикациям, получается, что...
самой ВЧК.
Одним из первых, кто выдвинул эту гипотезу еще в конце восьмидесятых
годов, был историк Александр Кравцов, пишущий под псевдонимом Григорий
Нилов.
СТРАННЫЕ СОВПАДЕНИЯ
Этот исследователь обратил внимание на некоторые странности, обнаруженные
им при тщательном изучении обстоятельств, связанных с покушениями на Ленина
и Урицкого.
Прежде всего бросается в глаза синхронность выстрелов в Петрограде и в
Москве - по мнению Нилова, недоступная в ту пору для подпольщиков да и не
нужная им. Подобная синхронность была под силу только такой организации, как
ВЧК.
Вторая странность - высокая плотность во времени. От выстрелов киллеров
до их расстрела проходит не более четырех суток. Следовательно, эти загадки
должны иметь одно ключевое решение.
Третья странность - самоубийственное поведение обоих киллеров, которым,
похоже, была отведена роль "козлов отпущения". Обладая сильным дефектом
зрения, Фанни Каплан физически была не способна совершить покушение с той
точностью, с какой оно было осуществлено. Она просто ничего не видела в
темноте осенней ночи, чем и объяснялся ее испуганный и затравленный вид.
Скорее всего, был второй стрелявший, обладавший завидной остротой зрения.
Каннегисеру, похоже, тоже досталась та же роль, что и Каплан. Он стреляет
на ходу с шести или с семи шагов в быстро идущего человека, и тот падает,
сраженный наповал первой же пулей. Алданов, который хорошо знал Леонида и
его семью, свидетельствует: Каннегисер совершенно не умел стрелять. Нилов
задается вопросом: а не был ли еще, кто-то, как и в случае с Каплан,
обладавший навыками опытного стрелка?
Как и в случае с Каплан, оружие Каннегисера не было подвергнуто
экспертизе, следовательно, нет доказательств того, что Урицкий был убит из
его револьвера.
Еще странные совпадения - легкость, с которой покушавшиеся покинули место
преступления, почти случайное их задержание в обоих случаях, молниеносность
следствия, отсутствие судебного разбирательства, поспешность приведения
приговоров в исполнение.
Нилов анализирует обстоятельства более позднего теракта против Кирова и
находит немало общего в случае с Урицким. То же появление будущего убийцы на
горизонте его жертвы за некоторое время до преступления (телефонный звонок
Урицкому), такое же беспрепятственное проникновение в высокое советское
учреждение, такой же один снайперский и смертельный выстрел на пороге его
служебного кабинета, та же заблаговременная, но почему-то бесполезная
осведомленность жертвы о готовящемся на него покушении. Как сказано в
официальном документе, который мы цитировали раньше: "... о том, что на него
готовилось покушение, знал сам т. Урицкий. Его неоднократно предупреждали и
определенно указывали на Каннегисера, но т. Урицкий слишком скептически
относился к этому. О Каннегисере он знал хорошо, по той разведке, которая
находилась в его распоряжении..."
И Николаев, убийца Кирова, тоже выслеживал свою жертву. Его даже
задерживали, но затем отпускали. И у Николаева был все тот же мотив - месть,
правда не за друга, как у Каннегисера, а за жену, у которой якобы была
интимная близость с Кировым.
Помилуйте, воскликнет изумленный читатель, а для чего ВЧК надо было
организовывать эти покушения?
Конечно, вопросом на вопрос не отвечают, но так и подмывает спросить: а
зачем Гитлеру понадобилось поджигать рейхстаг и обвинять в этом болгарского
коммуниста Димитрова?
Наверное, со временем эта темная история все же прояснится. И так какой
прогресс - официальный убийца Урицкого из зловредного типа и матерого эсера
превратился в двадцатидвухлетнего студента, поэта и романтика, место
убийства из кабинета председателя ЧК перенесено в вестибюль первого этажа.
То ли еще узнаем, если, конечно, будем любопытными и не ленивыми.
Знаем же мы, что не мифические дети рабочих указали на пытавшуюся
скрыться террористку Фанни Каплан, как убеждали нас более полувека, а
помощник военного комиссара Батулин революционным чутьем вычислил полуслепую
женщину и привел ее в военкомат, что пули, выпущенные в Ленина, были не
отравленные. Куда-то незаметно исчезли и англо-французские империалисты,
направлявшие руку Каплан с револьвером. Похоже, что и тени оставшихся
доморощенных злодеев - эсеров тоже в этой истории долго не продержатся.
Приложение N 3: ИЗ ЗАКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ
Из воспоминаний Г. Соломона
(Соломон Георгий Александрович - дипломат первых лет советской власти.
Был первым секретарем посольства в Берлине, консулом в Гамбурге,
заместителем народного комиссара внешней торговли РСФСР, торговым
представителем в Лондоне. В августе 1923 года стал невозвращенцем.) Близкий
Ленину по семейным связям Елизаров сообщил мне, что, как он слышал от
Ленина, похоронить Учредительное собрание должен будет некто Урицкий,
которого я совершенно не знал, но с которым мне пришлось познакомиться при
весьма противных для меня обстоятельствах...
Итак, я решил возвратиться в Стокгольм и с благословения Ленина начать
там организовывать торговлю нашими винными запасами. Мне пришлось еще раза
три беседовать на эту тему с Лениным. Все было условлено, налажено, и я
распростился с ним.
Нужно было получить заграничный паспорт. Меня направили к заведовавшему
тогда этим делом Урицкому (он был первым организатором ЧК). Я спросил
БончБруевича, который был управделами Совнаркома, указать мне, где я могу
увидеть Урицкого. Бонч-Бруевич был в курсе наших переговоров об организации
вывоза вина в Швецию.
- Так что же, вы уезжаете все-таки? - спросил он меня. - Жаль... Ну, да
надеюсь, это ненадолго... Право, напрасно вы отклоняете все предложения,
которые вам делают у нас... А Урицкий как раз находится здесь... - Он
оглянулся по сторонам. - Да вот он, видите, там, разговаривает с
Шлихтером... Пойдемте к нему, я ему скажу, что и как, чтобы выдали паспорт
без волынки...
"Мы подошли к невысокого роста человеку с маленькими неприятными
глазками.
- Товарищ Урицкий, - обратился к нему Бонч-Бруевич, - позвольте вас
познакомить... товарищ Соломон...
Урицкий оглядел меня недружелюбным колючим взглядом.
- А, товарищ Соломон... Я уже имею понятие о нем, - небрежно обратился он
к Бонч-Бруевичу, - имею понятие... Вы прибыли из Стокгольма? - спросил он,
повернувшись ко мне. - Не так ли?.. Я все знаю...
Бонч-Бруевич изложил ему, в чем дело, упомянул о вине, решении Ленина...
Урицкий нетерпеливо слушал его, все время враждебно поглядывая на меня.
- Так, так, - поддакивал он Бонч-Бруевичу, - так, так... понимаю... - И
вдруг, резко повернувшись ко мне, в упор бросил: - Знаю я все эти штуки...
знаю... и я вам не дам разрешения на выезд за границу... не дам! - както
взвизгнул он.
- То есть как это вы не дадите мне разрешения? - в сильном изумлении
спросил я.
- Так и не дам! - повторил он крикливо. - Я вас слишком хорошо знаю, и мы
вас из России не выпустим! У меня есть сведения, что вы действуете в
интересах немцев...
Тут произошла безобразная сцена. Я вышел из себя. Стал кричать на него.
Ко мне бросились А. М. Коллонтай, Елизаров и другие и стали успокаивать
меня. Другие в чем-то убеждали Урицкого... Словом, произошел форменный
скандал.
Я кричал:
- Позовите мне сию же минуту Ильича... Ильича...
Укажу на то, что вся эта сцена разыгралась в большом зале Смольного
института, находившемся перед помещением, где происходили заседания
Совнаркома и где находился кабинет Ленина.
Около меня метались разные товарищи, старались успокоить меня...
Бонч-Бруевич побежал к Ленину, все ему рассказал. Вышел Ленин. Он подошел ко
мне и стал расспрашивать, в чем дело. Путаясь и сбиваясь, я ему рассказал.
Он подозвал Урицкого.
- Вот что, товарищ Урицкий, - сказал он, - если вы имеете какие-нибудь
данные подозревать товарища Соломона, но серьезные данные, а не взгляд и
нечто, так изложите ваши основания. Атак, ни с того ни с сего, заводить всю
эту истерику не годится... Изложите, мы рассмотрим в Совнаркоме... Ну-с...
- Я базируюсь, - начал Урицкий, - на вполне определенном мнении нашего
уважаемого товарища Воровского...
- А, что там "базируюсь", - резко прервал его Ленин. - Какие такие мнения
"уважаемых" товарищей и прочее? Нужны объективные факты. А так, ни с того ни
с сего, здорово живешь опорочивать старого и тоже уважаемого товарища, это
не дело... Вы его не знаете, товарища Соломона, а мы все его знаем... Ну да
мне некогда, сейчас заседание Совнаркома, - и Ленин торопливо убежал к себе.
Скажу правду, что только в Торнео, сидя в санях, чтобы ехать в Швецию на
станцию Хапаранта (рельсового соединения тогда еще не было), я несколько
пришел в себя, ибо, пока я был в пределах Финляндии, находившейся еще в
руках большевиков, я все время боялся, что вот-вот по телеграфу меня
остановят и вернут обратно. И, сидя уже в шведском вагоне и перебирая мои
советские впечатления, я чувствовал себя так, точно я пробыл в Петербурге не
три недели, как оно было на самом деле, а долгие, кошмарно долгие годы. И
трудно мне было сразу разобраться в моих впечатлениях, и первое время я не
мог иначе формулировать их как словами: первобытный хаос, тяжелый, душу
изматывающий сон, от которого хочется и не можешь проснуться. И лишь много
спустя, уже в Стокгольме, я смог дать себе самому ясный отчет о пережитом в
Петербурге...
(Г. Соломон. "Среди красных вождей. Лично пережитое и виденное на
советской службе". Париж, 1930) Из справки Центрального архива ФСБ РФ
