подготовила операцию, замаскировав террориста под обыкновенного просителя?
ИДЕАЛЬНЫЙ ОБЪЕКТ
Убийца Урицкого представлял собой идеальный объект для вербовки и
последующего использования в разных деликатно-щекотливых делах. Это
обстоятельство, несомненно, учитывали как одна, так и другая сторона.
Имеются в виду большевики и их нынешние ниспровергатели.
По большевистско-чекистской версии, эсер Леонид Каннегисер был агентом
Савинкова и англо-французов. Некоторые современные исследователи,
основываясь на зарубежных источниках, склонны считать Каннегисера... агентом
ЧК. Правда, они делают существенную оговорку - сам террорист об этом мог
даже не догадываться.
Леонид Иоакимович Каннегисер родился в семье крупного петербургского
богача. Его отец был знаменитым инженером, имя которого хорошо знала
просвещенная Европа. В доме Каннегисеров бывал весь культурный Петербург. В
гостиной родителей Леонид видел видных царских министров и старых
заслуженных генералов, знаменитого революционера Германа Лопатина и молодых
талантливых поэтов.
Он и сам был наделен природой многими выдающимися способностями. Писал
прекрасные стихи, печатал их в журналах и поэтических сборниках, дружил с
Сергеем Есениным, который высоко ценил его стихотворный дар. Есть
фотоснимки, на которых они изображены вместе.
Кроме литературы, Леонид увлекался философией. На Запад попали его
дневники, которые он начал вести в 1914 году в Италии шестнадцатилетним
юношей. Дневники обрываются в начале 1918 года - за полгода до его
сумасшедшего поступка. Записи поражают сменой настроений. То он хочет уйти
добровольцем на войну, то в монастырь. Восторг перед древними памятниками и
художественными полотнами сменяется восторгом перед Советом рабочих и
солдатских депутатов. И сквозь каждую страницу дневников проступают
обнаженные нервы автора.
Чтобы читатель сам убедился в утонченности его чувств, приведем несколько
выдержек. Наугад.
"... Я тоже был раз на вокзале. Одного раненого пришлось отнести в
перевязочную. При мне сняли повязку, и я увидел на его ноге шрапнельную рану
в пол-ладони величиною; все синее, изуродованное, изрытое человеческое тело;
капнула густо кровь. Доктор сбрил вокруг раны волосы. Фельдшерица готовила
повязку. Двое студентов тихонько вышли. Один подошел ко мне, бледный,
растерянно улыбаясь, и сказал: "Не могу этого видеть". Раненый стонал. И
вдруг он жалобно попросил: "Пожалуйста, осторожней". Я чувствовал
содрогание, показалось, что это ничего, и я продолжал смотреть на рану,
однако не выдержал. Я почувствовал: у меня кружится голова, в глазах темно,
подступает тошнота. Я б, может быть, упал, но собрался с силами и вышел на
воздух, пошатываясь, как пьяный. И это может грозить - мне. Знать, что эта
рана на "моей" ноге... И как вдруг в ответ на это в душе подымается
безудержно радостносладкое чувство: "Мне не грозит ничего", тогда я знаю: "Я
- подлец! "
Еще один фрагмент: "Сейчас мне пришли в голову стихи: "О, вещая душа
моя... О, как ты бьешься на пороге как бы двойного бытия!.." Перелистал
Тютчева, чтобы найти их. И строки разных стихотворений как будто делали мне
больно, попадая на глаза. Там каждая строчка одушевленная, и именно болью
страшно заразительной. Я не ставлю себе целей внешних. Мне безразлично, быть
ли римским папой или чистильщиком сапог в Калькутте, - я не связываю с этими
положениями определенных душевных состояний, - но единая моя цель - вывести
душу мою к дивному просветлению, к сладости неизъяснимой. Через религию или
через ересь - не знаю".
И так далее. За страницами чистой метафизики идут такие пассажи, которые
уму обыкновенному, простому, жутко читать. Жажда острых, мучительных
ощущений, "всеочищаюшего огня страданья" не давала ему покоя. Точно подметил
Марк Алданов: Леонид был рожден, чтобы стать героем Достоевского.
Странно, но до весны восемнадцатого года он не принимал активного участия
в политике. Правда, Февральская революция его увлекла - но всего недели на
дветри. Он стал председателем "союза юнкеров-социалистов". Октябрьский
переворот, Ленин произвели на него колоссальное впечатление, но
Брест-Литовский мир 1918 года коренньм образом переменил отношение к
большевикам и их революции. Он жгуче возненавидел советскую власть.
Такая эволюция плюс особенности душевного состояния делали его ценнейшим
объектом внимания тех, кто на конспиративных квартирах плел тонкую паутину
тайных интриг против большевистского Совнаркома.
СМЕРТЬ НЕ ПРИГЛАШАЮТ
Смерть не приглашают, она приходит сама. И чаще всего в неподходящий
момент, когда ее совсем не ждут.
К Моисею Урицкому она пришла в образе двадцатидвухлетнего студента
Леонида Каннегисера и настигла у кабины лифта.
Об Урицком современные читатели знают мало, хотя во многих городах
встречаются улицы, по-прежнему названные его именем. Жизнеописания погибшего
сорокапятилетнего председателя Петроградской ЧК в советский период были
крайне редки и не полны. Пришлось обратиться к газетным подшивкам первых лет
революции.
В последние месяцы своей жизни этот человек почти бесконтрольно
распоряжался судьбами нескольких миллионов человек, проживавших на
территории Северной коммуны - так в 1918 году называлась огромная
территория, включавшая Петроград и соседние с ним области.
Тридцать первого августа 1919 года, в первую годовщину убийства Урицкого,
иллюстрированное приложение к газете "Петроградская правда" откликнулось на
траурную дату публикацией полной биографии жертвы теракта.
"Моисей Соломонович Урицкий родился 2-го января 1873 года, - читаем
начало биографии, - в уездном городе Черкассах, Киевской губернии, на берегу
реки Днепр. Родители его были купцы. Семья была большая, патриархальная.
Обряды, благочестие и торговля - вот круг интересов семьи. Когда мальчику
исполнилось три года, отец его утонул в реке. Мальчик остался на попечении
своей матери и старшей сестры - Б. С. Молодой М. С. до 13 лет изощрялся в
тонких и глубоко запутанных сплетениях Талмуда..."
Далее в этой публикации говорится, что Моисей, достигнув
тринадцатилетнего возраста, начал изучать русский язык. В юношеском возрасте
стал членом социал-демократической партии и "всецело отдался партийной
работе".
В 1906 году "даже царские чиновники нашли возможным заменить ему ссылку
принудительным отъездом за границу. Война застала его в Германии. М. С,
переезжает в Стокгольм, а затем в Копенгаген. При первой весточке о русской
революции, после долгих лет борьбы и изгнанья, тов. Урицкий возвращается в
Россию. Здесь его бурная, полная огня и силы деятельность протекала у всех
на глазах... Это был человек своеобразной романтической мягкости и
добродушия. Этого не отрицают даже враги его..."
Наверное, это было так. Вот и Зиновьев писал, что Урицкий "был один из
гуманнейших людей нашего вре - мени. Неустрашимый боец, человек, не знавший
компромиссов, он вместе с тем был человеком добрейшей души и кристальной
чистоты".
Хотя эмигрантская печать, комментируя эти высказывания, и особенно тот
факт, что царские чиновники заменили ему в свое время ссылку "принудительным
отъездом за границу", язвительно добавляла: а вот этот романтический добряк
в свою бытность руководителем ЧК не сделал подобного ни для одного из
царских чиновников - их подвергали другой участи, тоже "принудительно".
Урицкий всю свою жизнь был убежденным меньшевиком. Одно время он даже
состоял чем-то вроде личного секретаря при самом Плеханове. В большевистский
Талмуд он уверовал лишь за несколько месяцев до своей кончины.
В августе 1912 года на конференции меньшевиков в Вене Урицкого избрали
членом оргкомитета как представителя "группы Троцкого". Вернувшись в Россию
после Февральской революции, Урицкий примкнул к так называемой межрайонной
группе РСДРП, куда входил и его кумир. Верность Льву Давидовичу он пронес
через всю свою жизнь.
В дни октябрьского переворота Урицкий входил в состав
Военно-революционного комитета. Затем стал комиссаром по делам
Учредительного собрания. После его разгона получил пост народного комиссара
Северной коммуны по иностранным и внутренним делам. Внутренние дела
предполагали в первую очередь руководство Чрезвычайной комиссией, с которой
и связана вся его последующая деятельность.
Существует точка зрения, согласно которой кровь в Петрограде лилась не
всегда по распоряжению Урицкого, а нередко даже вопреки его воле. Уже
упоминавшийся Марк Алданов приводит слова одного из виднейших большевиков,
сказанные его приятелю Р. А. Абрамовичу:
- Настоящий убийца Урицкого - Зиновьев. Он предписывал все то, за что был
убит Урицкий...
Но в глазах свободолюбивой и наивной молодежи в качестве зловещей фигуры,
повинной в красном терроре, стоял председатель ужасной ЧК. Как до него, при
царе, - министры внутренних дел Плеве, Курлов, десятки и сотни больших и
малых чинов Охранного отделения, на которых террористы устраивали настоящую
охоту.
ПОГОНЯ
Однако вернемся в дом номер шесть на Дворцовой площади. Итак, около
одиннадцати утра здесь прогремел выстррп, и Урицкий замертво свалился на пол
у открытой кабины лифта.
Что предпринял убийца? Правильно, он бросился к выходу.
Если бы это был хорошо подготовленный террорист, хладнокровный и
выдержанный, он бы надел фуражку, опустил бы револьвер в карман и спокойно
свернул бы налево - под арку на Морскую улицу, откуда вышел бы на
многолюдный Невский проспект и смешался с толпой. На весь путь ему
понадобилось бы две-три минуты - ровно столько, сколько в вестибюле
наркомата царила шоковая тишина.
Вместо этого Каннегисер, без фуражки, оставленной на подоконнике, не
выпуская револьвера из рук, выбежал из подъезда, вскочил на велосипед и
понесся направо - к Миллионной улице.
Между тем оцепеневший швейцар, оглушенный выстрелом, пришел в себя. Он
выглянул в окно и увидел спину садившегося на велосипед недавнего
посетителя.
Лестница задрожала от грохота сапог - это с верхнего этажа спускались
чекисты, услышавшие звук выстрела. Они столбами застыли у распростертого
тела своего шефа. Толком не понимая, что произошло, они тут же перенесли его
на деревянный диван у стены.
- Посетитель... С револьвером... Уехал на велосипеде... - побелевшими от
страха губами прошептал старикшвейцар.
- Куда он повернул?
- Направо... На Миллионную...
Первым на улицу выскочил чекист, чье имя история не сохранила.
Неграмотный, бедный, бескорыстный, он был фанатично предан революции и делу,
которому служил.
С криком "Держи, держи!" чекист бросился вдогонку. За ним побежали
другие, на ходу расстегивая кобуры. Через минуту их догнал чекистский
автомобиль - по случайному совпадению он стоял около здания с работающим
движком.
Началась погоня.
Прохожие охотно помогали чекистам - многим запомнился странный
велосипедист, мчавшийся на дикой скорости, без фуражки, с револьвером в
руке. Велосипед шел зигзагами - видно, его хозяин опасался получить пулю в
спину. Стало быть, к нему уже вернулось самообладание.
Оно опять исчезло, когда беглец услышал сзади шум автомобильного мотора и
крики "Стой! ". Велосипедист понял, что от погони не уйти.
Он хорошо знал город, и это давало последний шанс на спасение. Шанс был,
конечно, зыбкий, но утопающий хватается и за соломинку.
Поравнявшись с домом номер семнадцать по левой стороне Миллионной, совсем
