требует и соответствующего места. Не в подворотне же и не в заезжем
дворе для колхозные крестьян при Центральном рынке "мокко" с армянским
коньячком баловаться.
- За это - прошу не беспокоиться, ваше высокоблагородие... -
последние слова он произнес неожиданно громко и увидел, как вздрогнул и
ускорил шаг случайно оказавшийся рядом совслужащий.
Денег у них с собой было около пяти тысяч рублей считая те, что
прихватили в кассе гостиницы. По здешнему времени - на пару месяцев
очень приличной жизни, а если исходить из того, что либо удастся
задуманное, либо все равно пропадать, так просто очень много.
Невпроворот.
Для удовлетворения заявленных потребностей шли они не в обычный
районный гастроном, возле которого, как всегда и везде, тянулась по
тротуару длинная очередь утомленных всем на свете людей, озабоченных
скромной надеждой купить на свои жалки деньги хоть ливерной колбасы, а в
совершенно свободный от покупателей, сверкающий зеркальными витринами
коммерческий магазин.
Шестаков по долгу службы читал постановления И закрытые письма об
обострившейся в стране продовольственной ситуации, о введении взамен
карточек "норм отпуска продовольственных и промышленный товаров".
Слышал, что это повлекло рост нездоровых настроений среди несознательных
элементов, вследствие чего имелось указание очередей отнюдь не
допускать, а буде таковые возникнут - разгонять их силами милиции и
негласного оперсостава.
Но все это интересовало его очень мало, хватало "настоящих" забот,
а реальную обстановку он понял только в последние дни, как принц из
книжки Марка Твена, внезапно ставший нищим.
Шестаков на пленумах и съездах предпочитал радоваться вместе с
товарищем Микояном, наркомом торговли и пищевой промышленности, сводкам
о крепнущем благосостоянии советского народа.
Теперь же увиденное напомнило ему "хвосты" за хлебом на улицах
Петрограда в конце шестнадцатого года, которые, как известно, и привели
к Февральской революции. Но здесь уж точно не приведут. Хватило бы у
царя ума устроить парочку показательных процессов против наиболее
одиозных министров и царедворцев, не обеспечивших снабжение столицы, с
непременными расстрельными приговорами, глядишь бы, и обошлось...
А в коммерческом было хорошо. Почти как в цэковском закрытом
распределителе.
Внутри полукруглых застекленных витрин на прилавках и на полках
позади них громоздились пирамиды отборнейшей снеди, батареи бутылок,
причудливые башни из консервных банок, плиток шоколада, пачек печенья.
Скучающие продавщицы в белых халатах и наколках оживились было при
виде вошедших мужчин, но тут же потеряли к ним интерес.
Слишком непрезентабельно они выглядели. Купят в лучшем случае
бутылку водки и грамм двести вареной колбасы, да и то если не испугаются
обозначенных на этикетках цен.
Однако Власьев, считавший себя более опытным в реальной жизни,
нежели бывший нарком, направился к прилавку уверенным шагом. Изображая
из себя то ли только что вернувшегося в Москву полярника, то ли
сибирского артельного золотоискателя. Бывали тогда и такие.
- Ну-ка, девушки, отвесьте нам...
Нагруженные кульками и пакетами друзья вышли на улицу, распечатали
коробку "Герцеговины флор". Гулять так гулять.
- Теперь берем такси, и поехали... Пробудившиеся и окрепшие навыки
специалиста тайного фронта стали Шестакову настолько привычными, что
пользовался он ими уже автоматически, уверенный, что не подведут.
Попросил, водителя остановиться на площади перед Курским вокзалом,
да еще и говорил перед этим с Власьевым исключительно о предстоящем
путешествии в Ростов. На всякий случай.
Когда вышли из машины, сначала направился к ярко освещенному
вокзальному входу и, только смешавшись с массой отъезжающего и
прибывшего в Москву с народа, резко свернул вправо, увлекая за собой
товарища.
Через десять минут они стояли в обширном и темном дворе
восьмиэтажного дома, прячась за трансформаторной будкой. .
С чувством легкой, уже отстраненной печали бывший нарком смотрел на
некогда родные окна квартиры, в которой прожил почти шесть лет. И первые
два-три из них были, пожалуй, счастливыми.
Метров пятьдесят до двери черного хода пройти было желательно так,
чтобы не попасться на глаза дворнику или, хуже того, человеку, которого
могли поста- вить для наружного наблюдения за жилищем "объекта".
А снег, как назло, перестал идти еще со вчерашнего дня. И двор,
освещенный яркой лампой на столбе с подворотни, был виден как на ладони,
если можно так - выразиться.
- Идите, Николай Александрович, - подтолкнул Шестаков Власьева. -
Не спеша, будто местный житель, и лучше - выпивший. Поднимитесь на
четвертый этаж и, если все будет тихо и спокойно, махните мне рукой в
окошко.
- А если - нет? - будто бы пошутил лейтенант.
- Тогда - не машите.
Однако все обошлось, и Шестаков вскоре стоял рядом с Власьевым у
задней двери своей квартиры.
На крутую довольно грязную и воняющую кошками лестницу с цементными
ступенями и тонкими металлическими перилами на каждом этаже выходило
всего по две двери.
Было время, когда всякая приличная квартира оснащалась таким вот
"черным ходом", чтобы прислуга по хозяйственным делам ходила по своей
лестнице, а господа - по своей, широкой, чистой, застеленной ковровой
дорожкой. И чтобы пути их ни в коем случае не пересекались. В самом деле
- у людей, допустим, торжество какое, и сам директор департамента
приглашен, действительный статский советник, а навстречу ему кухарка
Дарья с ведром помоев или дворник Михей с охапкой дров. Хорошо ли?
Советская власть, разумеется, с этим безобразием покончила, черные
лестницы в новых домах строить перестала, поскольку господ теперь нет, а
равноправным товарищам на чужие поганые ведра смотреть незазорно, но вот
в старых домах их замуровать и заколотить удосужилась не везде. Особенно
- в квартирах ответработников и лиц, к ним приравненных.
У Шестакова в квартире эта дверь использовалась крайне редко и была
обычно заперта изнутри довольно солидным медным засовом с навесным
замком, тоже дореволюционной еще работы.
И, покидая свой дом, как ему казалось - навсегда, нарком все же,
подчиняясь непонятному импульсу, задержался на несколько минут, вывернул
крепящие засов шурупы, перекусил их плоскогубцами, а шляпки вставил на
место.
Выходит - знал, что еще вернется? А откуда? И теперь достаточно
было резко дернуть покрытую коричневой шелушащейся краской дверь, как
она открылась с негромким скрипом. Что и требовалось доказать.
Они вошли.
- Ловко, - сказал Власьев. - Предусмотрительно. Значит - с той
стороны казенная энкавэдэшная печать, а здесь - пожалуйста. Не устаю
восхищаться.
- Чего уж тут, - устало ответил Шестаков. Ему сейчас не хотелось
ничего объяснять. Раздеться, принять горячий душ, выпить пару рюмок и
как следует выспаться. Сутки выдались слишком трудными. Похуже, пожалуй,
и первых.
Но вначале надо обеспечить светомаскировку.
- Зажигайте, Николай Александрович, - он протянул Власьеву коробку
спичек.
Завесил окна в спальне и кухне одеялами, в остальных комнатах
просто задернул плотные шторы и вдобавок закрыл все выходящие в коридор
двери. Чтобы, значит, ни лучика не пробилось на улицу и во двор.
- Вот теперь и лампочку можно включить. - После чего обошел всю
свою обширную квартиру, будто желая убедиться, что не осталось в ней
никаких следов случившегося той роковой ночью, защелкнул стопор
французского замка парадного входа.
Если вдруг явятся сюда чекисты по какой-то вновь возникшей
надобности, будет время и собраться, даже не слишком спеша, и уйти без
шума.
И лишь после всех этих фортификационных мер ощутил наконец желанный
покой и уверенность в будущем. Хотя бы в самом ближайшем. До следующего
утра.
Что удивило Шестакова - квартира даже не была разграблена
чекистами, слишком они, наверное, были шокированы происшедшим. Следы
весьма тщательного обыска имелись, но и только. Разбросанные по полу
книги из шкафа и пристенных полок, развороченные постели, выдернутые и
не вставленные на место ящики письменного стола и секретера. А так -
ничего. Даже в холодильнике осталось достаточно еды и выпивки.
Можно бы и не заходить в магазин, не привлекать к себе лишнего
внимания.
Ну да ладно, обо всех проблемах - не сегодня. Чудом вырвались из
очередной передряги, живы-здоровы - чего же еще желать? А до завтра
доживем, тогда и будем тревожиться очередными проблемами.
Только вот электрическая лампочка под четырехметровым потолком
кухни горит слишком ярко. Глазам больно, и все время кажется, что могут
через какую-нибудь щелочку увидеть посторонние свет в квартире беглого
наркома.
Шестаков порылся в кухонных ящиках. Нашел когда-то давно
припасенную женой пачку свечей. Зажег одну, прилепил горячим стеарином к
блюдцу. Так-то лучше будет. И неприметнее, и уютнее даже.
Вспомнились, но как-то мельком, Зоя и дети. А чего о них
беспокоиться? Сидят в надежном месте, а пройдет все удачно, через
день-другой встретимся.
- Подождите, Гриша, - сказал Власьев, - пока вы тут занимаетесь,
позвольте мне немного прогуляться.
Старший лейтенант взял еще одну свечу, зажег ее и удалился в темные
глубины квартиры. Его не было долго. А когда вернулся, присел к столу со
странным, одновременно просветленным и печальным лицом.
- Вы знаете, я сейчас пережил нечто незабываемое. Смейтесь, если
хотите. Впервые за двадцать. Нет, семнадцать лет, я впервые ощутил себя
человеком. И знаете почему? Я побывал в ватерклозете. Уверен, вам этого
не понять. Но - непередаваемо!
Воспоминания молодости, возможно, а может быть, и нет. Просто я
вдруг убедился, что есть на свете нечто неизменное, постоянное,
непреходящее! Благоухающий сосной озонатора офицерский гальюн на
линкоре, уютный "приют уединения" в гельсингфорсской холостой квартирке
на берегу - и двадцатилетний провал: сами знаете, не хочу вспоминать
дощатые сортиры и все с ними связанное. - Власьев снова вздохнул и,
чокаясь, опрокинул рюмку "Двина".
Шестаков наблюдал за ним с интересом, удивляясь, с какие странные
формы подчас принимает сублимация неотреагированных эмоций.
- Так и что же из сказанного вами проистекает? - спросил он
сочувственно.
- Да абсолютно ничего. Вы от меня откровений или притчи
какой-нибудь ждали? Напрасно. Просто порадовался, что сподобил Господь
перед смертью к исходному состоянию вернуться.
- Подождите, ваше высокоблагородие, еще не вечер, возможно, кое-что
и получше, чем ватерклозет, сподобимся лицезреть.
Сидя в одном исподнем у кухонного стола, они еще" раз, теперь уже
никуда не торопясь, приступили к ужину. Оказывается, пережитая
смертельная опасность и сутки, проведенные на морозе, очень пробуждают
аппетит. Словно бы и не ели ничего в забегаловках каких-то два часа
назад.
Нет, конечно, и сравнивать нельзя. И пища совсем другая, и марочный
коньяк куда лучше вонючего "сучка", а главное - впервые за долгое время
не нужно оглядываться поминутно, не стоит ли кто за спиной.
Да и поговорить по душам наконец, пожалуй, приспело время.
По непонятной самому себе причине Шестаков все никак не мог
заставить себя раскрыть товарищу свой план. Не оттого, что не доверял,
тут сомнений не было, а так. Из суеверия скорее всего и осторожности.
Подразумевая, в частности, возможность вчерашнего инцидента.
