Бои местного значения
начал, где сидел, планы на будущее имеешь и чем со мной рассчитаешься?
- Опять ты мне опера напоминаешь, - вздохнут вор. - Счас я проверю,
тогда и базарить будем.
Он крутнул ручку на дверце, опускающую стекло, высунул в щель ствол
"нагана" и выстрелил в ближайшее дерево. В кабине запахло порохом, от
соснового ствола полетели щепки.
- Пожалуй, да. Пушка в порядке и маслята не гнилые. Легавые такого
б не дали. Согласен, верю окончательно.
А что тебе сказать? Всю жизнь, считай, ворую, с самого семнадцатого
года. Отец с германской не вернулся, мать как с Самары к сестре в Ростов
уехала, так я ее больше не видел. Ходок у меня бессчетно, последний раз
на Беломорканале "перековывался". Сейчас залетел - ребята серебро с
завода выносили, на ложки с переливали, царские пробы ставили, а я их в
Москве в Торгсин загонял.
Нормально получалось, два года горя не знали, пока хмырь какой-то
не допер, что царское серебро - 76-Й вроде бы пробы, а наше - "четыре
девятки после нуля". Я сам не понимаю, что это значит, а легавые
схватили. Парней посадили сразу, а меня взяли на той неделе, когда за
товаром приехал.
И сразу - 58-я! Что ты - хищение соцсобственности в крупных
размерах, да с оборонного завода...
- Добавь еще - с целью подрыва боеготовности страны и
дезорганизации валютно-финансовой системы. Тут, брат, вышак чистый. По
закону 7-8 (закон от 7 августа 1934 года), да еще можно применить указ о
с декабря того же 34-го, а это уже суд без участия сторон, без права
обжалования, в исполнение приговор приводится немедленно...
- Ну, ты законник, бля. Не слишком ли круто? Я на червонец
рассчитывал...
- Можешь и дальше рассчитывать. Как раз до первого милицейского
поста. И не забудь прибавить сегодняшнее - это еще три пункта 58-й, один
из которых - групповой терроризм против представителей власти, а второй
- соучастие агенту иностранных разведок... Это мне то есть, раз я в
Финляндии успел побывать.
- Ну а третий какой? - со странным любопытством спросил вор.
- А любой выберешь - не ошибешься. Какой следователю больше
понравится. Можно - шпионаж, можно - недоносительство, можно -
антисоветская агитация. Они отчего-то по три пункта вменять
предпочитают...
- Наверное, в церковно-приходской хорошо учились, - догадался вор.
- Ну, что Бог троицу любит.
- И это возможно. Ты у них здесь "на пианино поиграть22 успел?
- Нет. Раньше играл, в Сегеже, когда на канал привезли...
- Твое счастье. Если до Москвы не поймают, глядишь, обойдется. Хаза
надежная есть, ксиву выправят?
- Тебе зачем? Тоже надо? - насторожился вор.
- Мне от тебя ничего не надо, - сплюнул под ноги Власьев. - А
вообще, по закону-то, тебе теперь у меня в долгу ходить и ходить... Если
ты вправду вор, а не сявка подзаборная...
- Нет, да чего, Пантелей, я ж не отказываюсь. Просто это, опасаюсь,
сам не знаю чего, а вот...
- Как раз чего теперь опасаться - куда как понятно. Ты, главное, не
ошибись. Нам бы до Москвы добраться, а там поговорим по делу. Разок-то
ты мне уж точно поможешь. Или нет?
- Да что ты, Пантелей, да какие вопросы? В Москве у меня корешей -
море! Всем обществом поможет Да коща я расскажу, с кем судьба свела...
Власьев уже понял, что его судьба свела с не слишком серьезным и
авторитетным "деловым". Хотя кт с его знает, не лепит ли и его случайный
спутник горбах того так же, как и он сам сейчас? Нестыковка по поведению
и психологии.
Но сейчас главное - доехать до Москвы. Там посмотрим.
И он замолчал, не обращая больше внимания на со седа - пусть, если
хочет, думает о случившемся, а будет, сам и заговорит.
Власьеву же, привыкшему за семнадцать проведенных почти что в
лесном скиту лет, опять нужно было порефлексировать.
Недавно пережитый страх, вернее - отчаяние, который он испытал в
кольчугинской КПЗ, был сильнее, чем в камере кронштадтской гауптвахты.
Там - молодость, боевой азарт, вера в Белое Дело, готовность претерпеть
"за веру, царя и отечество".
А на этот раз - прежде всего ощущение бессмысленности происшедшего.
Жил, мол, жил, хорошо там с или не очень, но все же. И вдруг поддался на
старосту лет неизвестно какой идее, пошел на поводу у обиженного властью
приятеля (из них же!), и что теперь? - Вся оставшаяся жизнь сжалась
вдруг до недели с двух, ну пусть месяца, провести которые предстоит 5
мерзких, вонючих камерах, в общении с нечеловечески с жестокими
следователями, и закончится все... Чем?
Он не знал, как сейчас принято у большевиков - щ лоб стреляют
приговоренным или в затылок.
И вдруг - возвращение Шестакова. Совсем тоща. Одного его
незаметного движения руки было статочно, чтобы поверить - старый друг не
выдаст, сделает все, чтобы спастись самому и спасти его, старлейта
Власьева.
Но. Если в тот раз, в двадцать первом году, Шестаков рискнул
бескорыстно, по старому, несоветскому правилу "сам погибай, а товарища
выручай", то теперь что?
Теперь нужно не допустить подобных промахов впредь.
- Слышь, браток, - обратился он к Коляну, - а в том Торгсине, куда
вы ложки скидывали, там по вечерам как, много рыжья и денег
скапливается?
Вор посмотрел на него со свежим интересом. Догадываясь о смысле
вопроса.
- Знаешь, вот этим я не интересовался. Не мой профиль, и самый же
центр. Смоленская площадь. Но думаю так - поутру, к открытию, у них там
в кассе только боны, на которые жратву и барахло дают. Ближе к закрытию
- наоборот, рыжье, серебро, валюта. А советские башли - даже и не знаю,
бывают они там вообще... А ты что, сильно жохом ходишь?
Власьев, вошедший в одну из тех ролей, к которым почти два десятка
лет себя готовил, трижды хрипло кашлянул, как бы изображая то ли смех,
то ли возмущение неуместным вопросом нижестоящего по иерархической
лестнице сотоварища.
- Вообще-то у нас за такие вопросы кишки на телефонную катушку
наматывали... - раздумчиво сказал он и тут же резко крутнул руль,
объезжая глубокую выбоину на проселке. Задним правым колесом он в нее
все же попал, да так, что оба они чуть не пробили головами фанерную
крышу кабины.
- Да нет, ты что, - прошипел вор, сплевывая кровь от прикушенного
языка. - Я думал так, по-простому поговорить...
- А если по-простому, то доберемся до Москвы - если, чтоб не
сглазить, тогда и поговорим. Доехали. И даже без происшествий. Сначала
до глухой станции Берендеево Ярославской дороги, чуть севернее узловой
станции Александров, на окраине которой свалили в овраг машину и
побросали в снег винтовки, а потом, рабочим поездом, и до Москвы.
Не подверглись даже и проверке документов, потому что соскочили
возле Депо, где валила густая толпа пригородного народа, расходясь по
многочисленным с тропинкам к дыркам в заборе справа и слева от
платформы. Никаких вохровцев не наставить, чтобы всех отследить.
Вышли к началу Большой Переяславки и побрели переулками в сторону
Мещанских улиц.
- Все, здесь - расканались, - сказал случайным спутникам Власьев. -
Спасибо, как говорится, за компанию. Тебя где найти? - ткнул он пальцем
в грудь вора. - Да не менжуйся ты, почаще вспоминай, где сейчас вот был
бы, если б не я. Говори, а то мало ли как еще повернется...
- Да нет, я не понимаю, что ль? Приходи на Тишинку. Там такой есть
Электрический переулок. Дом 5. Постучишь, меня спросишь. Я предупрежу.
Скажут, что и как.
- Вот и лады. До встречи, братан. И, как мой дед говорил, почаще
води ухами...
- Чем-чем?
- Вот этими, - он показал пальцем.- Ушами, по научному выражаясь...
- Понял, спасибо за совет, - и уже повернулся, чтобы уходить, как
нарком его снова окликнул:
- А это вот - тебе нужно? - и вытащил из-за отворота пальто
стопочку документов.
- Что такое?
- Да ксивы ж ваши. Которые легавые в сопроводительном пакете везли.
Паспорт на имя гражданина Копылова Семена Денисовича, со спецотметкой
минус семь, твой, что ли?
- Ну, мой...
- И еще пять. Забирай все. Может, и пригодятся. Тут еще и выписки
из следственных дел... Тоже чегонибудь стоят?
Похоже, вор уже испытывал идиосинкразию к чересчур навязчивым
спасителям. Но ведь, с другой стороны...
Он не нашел ничего лучшего, как еще раз вымученно улыбнуться,
принимая документы, даже поклонился слегка.
Наконец расстались и с вором, и с державшимися всю дорогу чуть
поодаль его молодыми подельниками.
ГЛАВА 29
Лихарев помог Буданцеву стянуть гимнастерку, причем сыщик шипел
сквозь зубы и сдержанно матерился - кое-какие удары резиновой дубинки
просекли кожу, и нательная рубашка присохла к ранам. На желтоватой бязи
расплылись грязно-розовые пятна сукровицы.
- Вот тебе, Иван Афанасьевич, революционная целесообразность на
практике. - Валентин неожиданно перешел на "ты", и Буданцев после всего
пережитого воспринял это как должное. Но решил, что и сам ответит тем
же. - Ты по своей неизжитой буржуазной законопослушности, как дурак,
третий день достоверные улики ищешь, а тут раз-два - и готово. Как
миленький признание бы подписал в ближайшее время.
- Не понимаю, - продолжал удивляться сыщик. - Ну и "признался" бы,
а что толку?
- А ничего. Следователь свое дело сделал. И передал бы тебя кому-то
другому, из другой службы, кто вместе с тобой отправится брать Шестакова
по указанному адресу. Желательно - подальше.
- И? - продолжал настаивать сыщик.
- Ты что, в детском саде до сих пор живешь? Никакого наркома они бы
там, естественно, не нашли, снова тебя в оборот взяли, чтоб признался,
зачем врешь. А дальше как получится. Повезет твоему следователю - про
него больше не вспомнят, с крайнего спросят. У них сейчас один принцип -
умри ты сегодня, а я завтра. А может, и не так. Дали твоему капитану
приказ - за сутки разобраться и доложить. Он уже понял, что дело
мертвое, и бил тебя просто от отчаяния, что из-за такой вот сволочи
самому пропадать придется. И решил, по крайней мере, материал на
Шадрина, Заковского, кого-то еще выколотить. Наркома, извините, не
нашлось, они его давно в Москве-реке утопили, теперь пока лед не сойдет,
ничего не сделаешь, а очередной заговор - вот он, по фигурантам
расписан.
- А что, не так уж и глупо. Сейчас январь, лед сойдет в апреле, а
за это время - ого-го.
Буданцев действительно плохо представлял эту механику, всю
сознательную жизнь занятый ловлей реальных преступников. Догадывался,
конечно, что чекисты не брезгуют туфтой, в политических делах без этого
не обойтись, где причастность к враждебным классам значит больше
конкретной вины каждого отдельного человека, но, когда столкнулся с этим
непосредственно, испытал на собственном горбу, в буквальном смысле.
- Беда в том, что лично мне Шестаков нужен непременно живым, и я
стопроцентно знаю, что он жив, - сообщил Лихарев.
Он тщательно осмотрел все кровоподтеки и раны Буданцева, напустил в
ванну горячую воду, высыпал в нее какие-то разноцветные, остро пахнущие
порошки. А в довершение надел ему на запястье широкий черный браслет со
светящимся желто-зеленым окошком. - Это что?
- Прибор медицинский новейший. Лечит с помощью электромагнетизма. У
тебя образование какое?
- Не очень пролетарское, - усмехнулся Буданцев, садясь в
зеленоватую пышную пену. - Реальное училище, а потом полугодичные курсы
юристов при Первом МГУ.
- Многовато для члена "ордена меченосцев", - без иронии сказал
Лихарев. И был прав. В описываемый период почти две трети сотрудников
