ветчиной, колбасами разных сортов, маринованными угрями, шпротами,
трепангами, мидиями со специями, всякого рода сырами, в глубоких мисках
алели соленые помидоры, переложенные чесноком и брусничным листом, влажно
поблескивали зеленые пупырчатые соленые огурчики вперемежку со стручками
горького перца, еще там была икра, черная и красная, нежный балык,
креветки и крабы, а в завершение появился горячий круглый ржаной хлеб,
распространяющий умопомрачительный запах, и блюдо с горой золотистых,
истекающих жиром, зажаренных целиком маленьких птиц.
Альба смотрела на это великолепие, это буйство и разгул с изумлением
и чуть ли не страхом, а Новиков - возбужденный, какой-то яростно-веселый -
завершая сервировку, выставлял на стол цилиндрические, круглые, квадратные
и витые посудины с плещущимися в них неведомыми напитками. На цветных
этикетках девушка видела золотые медали, цветные ленты, гербы, рыцарские
щиты, геральдических львов, орлов и единорогов, читала выведенные
причудливыми русскими и латинскими буквами названия: "Боржоми", "Малага",
"Камю", "Фанта", "Чинзано", "Пепси", "Клико", "Московский квас"...
Все это не могло восприниматься иначе, как сон, посетивший
космонавтов после сотен дней питания корабельной синтетикой, не
поддающейся никакой густивации. Да и на Земле редко кому приходилось
видеть подобный стол...
- Ну, братцы, прошу! Чем богаты... На скорую руку, конечно, но думаю
- понравится. Все - высшего качества. Из собственных запасов. Как
известная Елена Молоховец писала в своей кулинарной книге: "Если к вам
пришли гости, а у вас ничего нет, пошлите человека в погреб..." Ну и так
далее.
Оказалось, ко всему прочему, что предок владел еще и легендарным
искусством застольной беседы. Он поднимал бокалы, произносил цветистые
речи, смысл которых в общем-то ускользал от космонавтов, но говорилось в
них нечто лестное каждому из гостей в отдельности и всем вместе. Попутно
Новиков пророчествовал и изрекал заклинания. Звучало это таинственно и
увлекательно и восходило прямо к временам Византии.
Люди двадцать третьего века, тем более космонавты, к гастрономическим
вопросам относятся достаточно сдержанно. Но под массированным давлением
Новикова, которое подкреплялось голодом, зрительно-обонятельными эффектами
и обычным любопытством, наелись так, как не ели, может быть, никогда в
жизни. Утомленные, осоловевшие от сытости и тепла, звездоплаватели уже
начали терять нить реальности. А Новиков был бодр и свеж, только
раскраснелся слегка и говорил еще громче.
- Ребята, бросьте грустить... Все понимаю, конечно, но что сделаешь?
Я же говорю - вечная память! А разве у вас не умирают больше? И вы не
представляете, что чувствуют люди, когда после боя взводом приходится пить
водку, отпущенную на батальон? Я тоже не представляю. И не дай нам бог...
- Скажи, Андрей, - нетвердым голосом перебил его штурман, мучающийся
неразрешимой загадкой. - Как это может быть - пробой в прошлое? В будущее
- это ясно, а в прошлое? Теория не допускает...
Новиков вдруг напрягся. Посмотрел на Герарда очень внимательно,
перевел глаза на Корнеева, на Альбу.
- Не допускает, говорите? Да, интересно получается... Ну, ладно, о
теориях завтра поговорим. Сейчас давайте вернемся к этим... Ревенон а но
мутон, короче. Как вы там все-таки живете, в светлом будущем? У вас,
конечно, полный коммунизм, единое человечество и все прочее, о чем мы
мечтаем и за что боремся?
Корнеев начал излагать, как можно более популярно, основы
политического, экономического и социального устройства земных федераций,
конфедераций и союзов, а Альба отошла к окну, взяла с полки толстый том
репродукций совершенно ей незнакомых художников: Сомова, Бакста, Бенуа...
А их картины ей показались великолепными. Наверное, и все остальное у них
так - чудесный, сказочный мир за завесой времени...
Искоса она посматривала вправо, где Новиков, навалившись грудью на
край стола и жестикулируя рукой с зажатой в ней дымящейся трубкой, горячо
доказывал что-то Корнееву. Девушка поражалась, насколько легко и быстро
адаптировался к их обществу Новиков, что ни говори - человек все-таки
примитивный. Нет, космонавты изучали историю, знали, что было сделано
людьми двадцатого века для человечества, представляли огромность их
исторического подвига. Но это все разумом. А душой, эмоциями, люди
двадцатого века все же ощущались Альбой далекими, непохожими на людей
освобожденного мира, малознающими, обиженными судьбой. Предки жили и
умирали в болезнях, скудости, темноте. Мир их был жесток и кровав и,
соответственно, люди такого мира не могли не быть грубыми, пусть по
необходимости - но жестокими и, конечно, с болезненно деформированными
чувствами. Альба, например, не представляла, как человек, пусть и
признанный героем на самой справедливой из войн, собственноручно
уничтоживший не то двести, не то триста врагов, мог оставаться нормальным,
спокойным, не утратившим обычных человеческих черт человеком...
И ничего странного в таких ее мыслях не было. Что могла почерпнуть
она из учебников, обычная девочка, потом девушка двадцать третьего века,
никогда специально не изучавшая социопсихологии? История двадцатого века в
популярном изложении умещается на двух видеокристаллах, это шесть часов
текста с хроникой. Что можно понять из этих часов, разбитых на
десятиминутные уроки, о внутреннем мире живших тогда людей, об их
чувствах, радостях, побуждениях, делах и заботах?
Конечно, есть литература тех лет, сохранились подлинные фильмы,
видеозаписи. Но кто их смотрит и читает, кроме специалистов? Сокровища
духа былых времен для большинства потомков - только имена гениев, два-три
афоризма, десяток цитат...
Многим доводится пожалеть своих предшественников - несчастные, как им
не повезло, что не дожили до нашего, самого лучшего из всех времен... Но
жили и тогда люди, и, пожалуй, не хуже нашего, а если чего не имели из
нынешних благ, так и не нужно это им было, и может, с большим основанием -
им бы нас пожалеть?
...Новиков никак не соответствовал сложившемуся у Альбы стереотипу.
Веселый, энергичный, подвижный, лишенный каких бы то ни было комплексов, и
архаические слова звучат у него совсем иначе, чем на страницах древних
книг. Оказался он крепок, подтянут, мускулист; совсем не похоже, что
мучают его тысячи болезней и подстерегает неминуемая ранняя смерть.
Ему, очевидно, надоело сидеть, он встал из-за стола и начал, не
прекращая разговора, ходить между окном и камином. При каждом шаге его
хлопал по бедру массивный кожаный футляр.
- А что вот это, Андрей? - спросила Альба, когда он поравнялся с нею
в очередной раз.
- Это? - Новиков вновь внимательно посмотрел ей в глаза, как давеча,
после вопроса Герарда. Лицо у него вдруг стало неприятное. Отстегнув
ремешок, перехлестывавший крышку футляра, он вытащил и показал ей тускло
блестящий пистолет с длинным стволом и изогнутой деревянной рукояткой.
- Прошу. Борхарт-Люгер 08. Огнестрельный механизм на предмет
самообороны в период межгосударственных конфликтов и классовых битв,
годится, разумеется, и в других ситуациях. Если останетесь здесь, придется
научиться пользоваться.
- А что, есть необходимостью - спросил Корнеев.
- Стал бы я его таскать, - дернул щекой Новиков. - А у вас какое
оружие?
- Сейчас - никакого. А вообще, конечно, имеется, только на других
принципах...
- А этот чем плох? Ну ладно, об этом тоже еще успеем... - Новиков
спрятал пистолет и вновь стал веселым и радушным. Впрочем, разговор
затухал.
Корнеев тоже подошел к окну. Садящееся солнце окрасило ледяные узоры
в нежно-малиновый цвет. От стекла тянуло холодом.
Страшно все иге. Сейчас он уже сдал бы свою вахту, посмотрел
гипнофильм или почитал бы и ушел в сон на свои сорок суток. А где он
сейчас? Голова плавно кружилась, в ушах слегка шумело, словно поднес к ужу
большую раковину. Новиков подошел неслышно, стал рядом.
- Вы, я вижу, постарше других и покрепче, - совсем новым, негромким и
сочувственным голосом сказал он. - Я все понимаю, но так сейчас надо. Не
считайте меня бесчувственным болваном. Мы просто знаем толк в
соответствующих ситуациях. Вы сколько лет живете?
- Я? Пятьдесят пять.
- Нет, не вы лично. Вообще люди.
- Как кому повезет. А в среднем лет сто пятьдесят - сто восемьдесят.
- Да... А мы - семьдесят. Ну, чуть бывает больше. А то и того не
дотягиваем.
- Я знаю. И еще у вас войны.
- Это тоже есть. Так что с траурными моментами почаще вас
сталкиваемся.
Помолчали еще. Новиков хрипел трубкой, деликатно пускал дым в
сторону.
- Но все же - откуда вы здесь? Ведь в ваше время, в двадцатом веке, к
звездам не летали...
Новиков усмехнулся.
- Вы знаете, как далеко мы сейчас от Земли?
- Знаю. Больше тридцати парсек.
Новиков кивнул и отвернулся. Засмотрелся на Альбу, которая увлеченно
занималась книгами. Брала их в руки, перелистывала, вдыхая ни с чем не
сравнимый запах старой бумаги и переплетов. Через эти пакеты печатных
листов прошлое удивительным образом смыкалось в ее руках с настоящим, тем
более, что на полках стояли книги не только двадцатого, а и
девятнадцатого, даже восемнадцатого веков.
- Знаете, давайте обо всем - завтра, - как бы даже просительно сказал
Новиков, отрывая взгляд от девушки. - А сейчас я предлагаю - в баню. Очень
способствует. - Он уже не в первый раз употребил это бессмысленное, но
какое-то очень многозначительное выражение. - Кстати, вы знаете, что такое
настоящая русская баня без всяких новомодных тенденций?
- Я знаю, - сказал Герард. - Это гигиенический ритуал, основанный на
древнескандинавских философских и религиозных воззрениях. Имеет отношение
также к культам богов огня и воды...
- Здорово! - восхитился Новиков и посмотрел на Корнеева, словно
приглашая его принять участие в веселом розыгрыше. - Только, по-моему,
ваша формулировка страдает известным академизмом, что ли... Похоже, на
практике вы с этим ритуалом не сталкивались. Странно. А он ведь есть альфа
и смета российской культуры, никак не скандинавской. Впрочем, если вы
имеете в виду финскую баню, так называемую сауну... Хотя и она - не более
чем заимствование русской же идеи.
Они прошли через холл, еще через несколько комнат, тоже наполненных
приметами чужой, незнакомой и непонятной жизни, потом Андрей вел их
длинным коридором с голыми бревенчатыми стенами, и наконец они очутились в
обширном помещении, которое все светилось нежным медовым светом
полированного дерева. Вдоль стен тянулись дощатые скамьи, а пол покрывали
сплетенные из растительных волокон толстые желтые циновки. Пахло сухим
деревом и какими-то травами, пучки которых в изобилии были развешаны под
потолком.
Новиков выложил на лавки мохнатые белые простыни и цветные полотенца,
сказал, что здесь можно раздеться, и исчез. Вернулся он в довольно
странном наряде, состоящем из холщового фартука, рукавиц и глубокой
войлочной шапки. Космонавты к этому времени разделись. Альбе показалось,
что, взглянув на нее один раз, Новиков в дальнейшем старательно отводил
глаза, но причина этого оставалась для нее непонятной.
- Функция у меня специальная, - пояснил Андрей, имея в виду свое
одеяние, - а всякая функция требует соответствующей формы. - И открыл с
приглашающим шестом очередную дверь.
Там в полутьме падали на пол и стены багровые блики из открытой топки
