умирать. Это знамя III Интернационала! Л.Троцкий".
- Ну-ну, - сказал он весело и, забывшись, прикурил от
патрона-зажигалки "Кэмел" вместо самокрутки. На заметить этот анахронизм
было некому. В Москве двадцатого года курили и не такое...
...В самом центре, между Солянкой и Покровским бульваром располагался
знаменитый, прославленный в литературе и устном народном творчестве Хитров
рынок. Не просто рынок - как место торговли продовольственными и иными
товарами, а гигантский общегородской притон, неприступная крепость
уголовного мира, где с удобствами, соответствующими рангу, устроены все -
от аристократии, вроде налетчиков, медвежатников и иных классных
специалистов, до последней шпаны и рвани. Десятки трактиров, ночлежек,
подпольных борделей и опиекурилен еще с середины прошлого века
располагались в лачугах и огромных доходных домах, самые знаменитые из
которых и самые страшные - "Утюг" и "Сухой овраг". По словам Рудникова, в
царское время полиция там появляться не рисковала. За годы мировой войны и
революции Хитровка как бы пришла в упадок - закрылись трактиры, угасла
частная торговля, большевики разом ограбили тех, кого хитровские аборигены
стригли, как рачительный овцевод свое стадо, но зато никогда еще в ее
разрушающихся бастионах не собиралось такое мощное и беспощадное воинство:
кадровые уголовники, дезертиры, новые люмпены из бывших и такая мразь,
какой даже в новых совструктурах и комбедах не нашлось места.
Да и милиция в первые три года Советской власти, кроме отдельных
операций по наводке своих агентов, никаких целенаправленных действий
против Хитровки не предпринимала. Ни сил, ни, похоже, особого желания у
нее для радикального решения вопроса не было. И человек, желающий
бесследно затеряться в столице, но при этом не боящийся так же бесследно
сгинуть в зловонных лабиринтах, направлялся именно туда. Имело, правда,
значение и то, на какое место он рассчитывал. Щель под нарами или угол
сырого подвала голому и босому находились всегда, а за право жить в тепле,
есть сытно и пить пьяно принято было платить...
В десятом часу вечера, когда пасмурный день сменил туманный,
промозглый вечер, на столицу первого в мире государства рабочих и крестьян
опустилась глухая темнота, лишь кое-где пробиваемая мерцанием уличных
фонарей и красноватым светом керосиновых ламп и свечей за грязными
стеклами окон, четыре понурые фигуры брели от Политехнического музея через
слякотную площадь.
Осторожно озираясь, они направлялись к шестиэтажному, действительно
напоминающему утюг своим узким треугольным торцом домине.
Обойдя его справа, углубились в щель между рядом зловещих, зияющих
пустыми оконными проемами корпусов, темных и безмолвных, от которых на
много сажен тянуло мерзким смрадом.
В кулаке идущего впереди на короткий миг блеснул луч карманного
фонаря.
- Сюда...
По облепленным грязью ступенькам спустились в полуподвал.
Удушливая темнота, липкая, так что хотелось тут же вытереть лицо,
густо пропитанная вонью махорки, прелых портянок, мочи и растоптанного
дерьма охватила вошедших, будто они погрузились в некую жидкость, не такую
плотную, как вода, но намного концентрированнее обыкновенного воздуха.
Точнее всего было бы назвать эту среду перенасыщенным гнилым туманом.
А из невидимых дверей и просто из каких-то проломов и щелей в стенах
- дым, крики, многоэтажный мат, визг не то избиваемых, не то насилуемых
женщин, керосиновый чад коптилок. Где-то верещит терзаемая неумелой рукой
гармошка, где-то поют дурными голосами. Предводительствующий, поручик
Рудников, вновь на мгновение включил фонарь. Даже он, бывавший здесь
неоднократно, в темноте найти дорогу не в состоянии.
- Гаси свет, падаль, чего рассветился? - раздался из темноты сиплый
рык.
- Пошел... - огрызнулся поручик и прошел мимо.
Дважды спустившись и вновь поднявшись по скрипящим лестницам без
перил, сделав чуть ли не десяток поворотов, четверка разведчиков
добралась, наконец, до цели. Толкнув облупленную, но на удивление тяжелую
и крепкую дверь, они оказались в большой, метров в тридцать, комнате,
разгороженной на две неравные части бархатным театральным занавесом.
Здесь было намного чище и, главное, светлее, чем в подземных каморках
и коридорах. Горели сразу три шестилинейные лампы.
За облезлым и изрезанным ножами, но некогда дорогим овальным
обеденным столом выпивала, закусывала и резалась в карты компания человек
в десять.
Для здешних мест компания если и колоритная, так как раз своим
относительным человекоподобием.
Пять-шесть из них напоминали марьинорощинскую шпану, как ее застал и
запомнил с детства Новиков, все в возрасте между двадцатью и тридцатью
годами, один в матросском бушлате и бескозырке без ленточки, с ним рядом
молодой, при усиках а-ля Макс Линдер и в хорошем кремовом пальто, и еще
трое облика неопределенного, не то мастеровые с темными грубыми лицами, не
то бывшие городовые.
На столе белые калачи, громадная чугунная сковорода, миска с солеными
огурцами, пара литровых штофов и стаканы. В очко, впрочем, резалась только
молодежь, а противоположный край, там, где "матрос", беседовал почти
степенно и помаленьку выпивал.
Рудников, небритый и мрачный, с кривоватым носом и тяжелой нижней
челюстью, козырек надвинут на глаза, руки в карманах, вразвалку направился
к столу, а Новиков с друзьями остались у стены, почти сливаясь с ней и с
пляшущими изломанными тенями.
- Здорово, народ честной! - сипло провозгласил поручик. - Пал Савич
дома?
Картежники его как бы не заметили, остальные ответили недобрым
молчанием, только из полутьмы кто-то спросил высоким - или баба, или
скопец - голосом:
- А ты-то кто будешь? И какого ... тебе надо?
- Не видишь - человек. А раз пришел - дело есть. К хозяину, не к
тебе. Покличь, что ли...
- Хозяев теперя нет. Теперя все хозяева. А что ты за человек, щас
позырим...
От стола отделились, бросив карты, безо всякой команды, двое плотных
парней, одетых по-фронтовому, шагнули разом, потянулись руками: один - к
мешку Рудникова, второй - чтобы обхлопать карманы.
Не слишком даже торопясь, Рудников извлек из-под бекеши тускло
блеснувший маузер - атрибут серьезного "делового", не чета фраерам, что
браунингами да "бульдогами" балуются, снизу вверх без замаха ударил
правого рукояткой между глаз. А левого пнул юфтевым, подкованным с носка
сапогом. Захлебнувшись воем, блатной упал и скорчился. И тут же рванулись
вперед ждавшие, куда повернется разговор, Шульгин, Новиков и Басманов.
Драки не было, такой, какие любят снимать наши и заграничные
режиссеры в фильмах из бандитской жизни.
Успел вскочить и даже вскинуть табуретку "матрос" - Шульгин свалил
его подсечкой и для верности добавил нунчакой по затылку.
Взвизгнул что-то матерное, крест-накрест чиркая перед собой финкой
прыщавый шкет - его очередным ударом ноги отбросил с дороги Рудников.
Вывернул кому-то челюсть ребром ладони Басманов.
Громыхнул вдруг выстрел - усатый по-пижонски пальнул через карман
пальто, и на нем возникла дыра с опаленными краями. Этого успокоил броском
десантного ножа Новиков.
Непонятно даже - как это опытные битые воры отважились на
неподготовленную драку с четырьмя незнакомыми, но никак не похожими на
"гнилых интеллигентов" мужиками?
Впрочем, не все так просто оказалось.
- Товарищи, товарищи, не стреляйте, тут свои... - тем самым бабьим
голосом вскрикнул один из "мастеровых", но его призыв перекрыл
командирский рык забывшегося Басманова:
- Живьем брать, поручик!
Поняв свою ошибку, "мастеровой" на корточках метнулся к занавесу,
шмыгнул под его низкий, украшенный бахромой и кистями край, затопал
ботинками по досками, удаляясь.
Рудников, остановленный было криком Басманова, бросился следом,
наугад стреляя из маузера.
За ним, выпрастывая из-под обрезанной шинели автомат, рванулся
Шульгин.
После шестого или седьмого выстрела раздался грохот. Потом - тишина.
Новиков, подавив желание бежать на помощь Шульгину, стал помогать
Басманову укладывать уцелевших бандитов на пол, руки за голову.
Шульгин, светя мощным фонарем, догнал Рудникова в длинном коридоре.
Поручик хладнокровно перезаряжал пистолет, а беглец скорчился у него под
ногами с разнесенным пулей затылком.
- Поспешил, поручик... - упрекнул его Шульгин.
- Никак нет, едва успел. Смотрите-ка...
Шульгин только сейчас, подняв фонарь, увидел, что "мастеровой" едва
не спасся. Бамбуковая этажерка, стоявшая у стены, была повалена, на полу
раскатились жестяные банки, похоже - с краской, а за ней черная щель,
откуда тянуло сквозняком.
Рудников толкнул потайную дверь. Луч осветил уходящий с наклоном
узкий, обложенный кирпичом коридор.
- Извольте. Я знал, что тут есть другие выходы, и даже не один...
- Молодец, поручик, четко соображаете. А что он про своих кричал?
- Да как бы не агент. Или все они тут... "товарищи". Я слыхал еще в
восемнадцатом, что есть у них такие, под налетчиков работают.
Шульгин фыркнул. Раньше ему приходилось читать совсем обратное,
насчет бандитов, которые маскировались под чекистов, чтобы грабить буржуев
и разжигать ненависть к "органам". Но если верна прямая теорема, то так же
верна и обратная...
- Тогда надо остальных поспрашивать. Сумеете?
- Делов-то...
Для допроса он отобрал троих - "мастеровых" и "матроса", прочие
сомнения не вызывали. И "раскололись" они быстро, после первых же
профессиональных ударов по зубам воняющим дымом стволом.
Настоящим агентом уголовного розыска был только один, как раз тот,
убитый, внедрившийся на Хитровку еще в прошлом году и успевший стать здесь
видной фигурой, а эти трое - так, мелочь. Матрос - из кронштадских
анархистов, а двое других - бывшие приказчики, соблазненные возможностью
слегка заработать под надежной крышей.
Они даже и не грабили сами, а со знанием дела распродавали и делили
выручку за имущество того самого Пал Савича, к которому и пришел Рудников.
Сам же хозяин недавно умер.
- Все ясно, господа? - Шульгин сказал "господа", но смотрел только на
Рудникова, справедливо считая, что от Басманова в таких делах пользы мало.
Поручик кивнул и указал маузером в сторону коридора.
- Пошли. Поможешь, Михаил Федорович?
Басманов без удовольствия, но понимая необходимость акции, встал с
табуретки.
Против ожидания, никаких неприятных сцен с мольбами о пощаде,
паданцем на колени и разматыванием соплей по щекам не произошло.
Смертники молча, хоть и на подгибающихся ногах, поплелись в указанном
направлении. И вправду к концу гражданской войны жизнь человеческая сильно
подешевела.
Выстрелы в подземелье прозвучали едва слышно.
Все это время Новиков, оставаясь в передней комнате, держал под
прицелом лежащих на полу бандитов. Для них была приготовлена другая
мизансцена.
- Встать! Подойти к стене. Мордой, мордой... Руками опереться, ноги
подальше... Вот так...
- Ну, шелупонь, у вас тут кто главный? - проверив карманы хитрованцев
на предмет оружия, спросил продолжающий играть роль "пахана" Рудников. На
него теперь смотрели со страхом и почтением. Быстрота и решительность
расправы произвела должное впечатление.
Нынешнего, послереволюционного блатного языка он не знал и настоящего
вора разыгрывать не пытался, да и необходимости в том не было, к
уголовному миру прибилось столько случайного народа, от бывших офицеров и
