- Какое еще лекарство?
- Эфедрин. Тот, с которым его задержали в аэропорту "Мирабель"?
- Еще чего! Добротвор в этой игре не участвовал, не-е... Так я лучше
по порядку, хорошо?
- Давайте. - Я плохо слышал, что рассказывал Макинрой, но, слава
богу, "Сони" работал исправно и надежно.
- Он объявился в последний день, в день финала, когда я уже
подумывал, как бы избавиться от "подарка". Не везти же его назад: в
"Мирабель" меня бы мгновенно сцапали... Когда перед самым выходом на ринг
я отключился, собираясь перед боем, явился тот, кого я и ждать перестал.
"Привет, Тэд! - сказал он. - Чтоб у тебя легче было на душе, отдай мне
"снежок". Я ожидал кого угодно, но только не этого парня... Ведь через
несколько минут мы должны были встретиться с ним на ринге...
- Кто?
- Нет, не Виктор Добротвор. И слава богу, что не он! Виктор мне
нравился больше других. Добрый, чуткий...
- Кто?!
- Его звали Семен Храпченко, с ним я не обмолвился до этого ни
словом... какой-то насупленный... может, оттого что мы выступали в одной
весовой категории, но я не испытал к нему прилива чувств... А он же в этот
момент, когда я передавал ему "подарочек", просто-таки трясся от страха.
Хотя, думаю, брал не в первый раз... - Тэд Макинрой продолжал говорить, но
я ничего не слышал и не видел, я оглох и потерял способность реально
мыслить, и мозг нес какой-то бред, точно в ЭВМ взяли да засунули нарочно
перепутанную программу.
Не Виктор - Храпченко?
Но почему же тогда в Монреале арестовали Добротвора? Чего же тогда
стоят слова Храпченко, приведенные в той статье?
Меня спас Тэд, догадавшийся, что творилось у меня на сердце.
- И та злосчастная передача, из-за которой и случился монреальский
сыр-бор, была храпченковская. Ему приказали - кто и как не знаю, не буду
гадать, наверное, те, кто получал "снежок", - подложить это добро в
спортивную сумку Добротвора. Что и сделал Храпченко в самолете, ведь
сумки-то у них, если вы помните, совершенно одинаковые.
Погоди, погоди... Я увидел ярко освещенный таможенный стол в
"Мирабель", два адидаса, длинные и вместительные, что твой сундук, сумки,
стоявшие рядышком, - распахнутая на всю чуть ли не полутораметровую длину
добротворовская и намертво затянутая молнией - храпченковская. К ней
таможенник даже не притронулся, точно знал наверняка, что там
ничегошеньки, кроме спортивных причиндалов, нет. НЕТ!
- Вот только до сих пор в толк не возьму, почему это все случилось в
аэропорту, а не в гостинице, не в номере Добротвора, куда я должен был
явиться, а вслед за мной - полиция. Его должны были задержать при передаче
наркотиков со всеми вытекающими из очень суровых канадских законов
последствиями за такие дела...
- Друг Виктора Добротвора... Настоящий друг, - подчеркнул я, -
позвонил в полицию и в редакции газет. Это - единственное, что он мог
сделать доброго для Виктора. - Я не стал называть имя Джона Микитюка.
- Так вот в чем разгадка... Спасибо тому человеку, что он хоть
частично снял грех с моей души... Вы можете спросить, как я докатился до
такой жизни...
- Это понятно и без ваших оправданий. Ты согласен, Яша?
- Подонок...
- Вы правы - подонок. Но когда на шее человека затягивается петля, он
хватается за соломинку, чтоб не задохнуться. Попробуйте это уразуметь.
- Человек должен оставаться человеком, а не превращаться в скота! -
заорал Сузуки, удивив даже меня этим взрывом возмущения.
- Тэд, проясните одну деталь. Как вы очутились в тюрьме?
- Меня наказали за драку на улице. Это было в тот же вечер, когда
Виктора арестовали в аэропорту, и я нутром уразумел, что операция
сорвалась и мне несдобровать. Мне позвонили, вызвали на улицу, и не успел
я выйти, набросилось трое. Я и ударить-то не успел, как откуда ни возьмись
- полицейский патруль. Да что там гадать - меня просто-напросто упрятали в
тюрьму, чтоб не проболтался... Я поверил им, что так нужно, и не слишком
огорчился... Верил, что не оставят в беде мать. А она скончалась в
страшных муках, одна, без лекарств, брошенная на произвол судьбы... Когда
меня выпустили из тюрьмы, я смекнул: теперь мой черед... Купил первые
попавшиеся документы и удрал подальше... Но, видимо, не слишком далеко,
раз вы разыскали...
- Непонятно, Тэд, лишь одно: зачем понадобилось это "переодевание"
сумок, в чем провинился Виктор? Ему предлагали тоже участвовать в
контрабанде, а он отказался - или как?
- Кому-то нужно, очень нужно было запачкать грязью его имя -
Добротвор ведь великий спортсмен, и его знали в мире...
- Минутку, Тэд. Это ваши домыслы или для такого заявления имеются
веские основания?
- Имеются, - после некоторого колебания ответил Макинрой. - Фред
Маклоугли поделился со мной однажды радостью - он к тому времени ничего не
скрывал от меня, доверял. Так вот, он как-то похвастал, что начинаются
преотличные времена для тех, кто любит спорт. Тогда я доподлинно знал,
какой он любит спорт и что любит в нем, и потому не сомневался, что
затевается очередная пакость. Пакость, - это я говорю сейчас. Тогда я был
одним из них и мыслил так, как они. Это было за год до Олимпиады в
Лос-Анджелесе. Создали комитет, или совет, не знаю точно, это держалось в
секрете. Туда вошли такие, как Фрэд, с одной стороны, с другой - люди
поважнее, из другой парафии... - Рассказчик умолк. Мы с Сузуки тоже
молчали.
- Из ЦРУ, - твердо, точно решившись на что-то очень важное для себя,
сказал Тэд. - Это объединение ставило целью не допустить русских на
Олимпиаду в Америку, а в дальнейшем вести дело на развал Игр путем
коммерциализации, допуска профессионалов, приручения спортивных "звезд" с
помощью спонсоров и неофициальных гонораров. Я видел Фрэда после
Лос-Анджелеса - он пребывал на седьмом небе от счастья... Что касается
наркотиков, то в профессиональном спорте они уже приносят немалые барыши.
- Выходит, на очереди у них таки любительский спорт? - спросил Яша.
Он был всерьез расстроен, грустен. Для него это оказалось открытием в
полном смысле слова, открытием вдвойне тяжелым, потому что Сузуки был
искренним спортивным болельщиком.
- Он давно уже на очереди, - подтвердил Тэд. - Если у вас больше нет
ко мне вопросов, то могу ли я попросить вас об одолжении?
- У меня нет.
- У меня - тем более, - сказал Яша.
- Тогда прошу вас не публиковать ваши статьи раньше, чем спустя две
недели. За это время я успею закопаться поглубже, где-нибудь в
южноамериканской сельве... И не сообщайте, что я направился в Южную
Америку. Прошу вас, я хочу жить... - едва слышно закончил Тэд Макинрой,
бывший боксер и некогда честный человек, не сумевший удержаться от первого
пагубного шага. Вслед за ним последовали другие, в результате чего вряд ли
кто взялся бы сейчас поручиться за его жизнь.
Меня же поразило другое: он сказал больше, чем я просил его.
- Вы, Тэд, выложили много такого, чего и не было в моем вопросе. И
тем значительно усугубили свое положение. Чем вызвана такая откровенность?
- Да, я упал, и упал очень низко, господа. Но я многое передумал.
Потому-то и сказал вам все, что знал. Виктор Добротвор, взявший на себя
вину предавшего его товарища, сыграл в таком решении тоже не последнюю
роль...
Такаси вызван такси, снова подкрасил физиономию Тэда Макинроя и увез
его в порт. Мы с Яшей решили, что провожать его не только нет смысла, но и
было бы слишком большой честью.
8
Универсиада подходила к концу.
Как-то, выходя из гимнастического зала, где только что закончили
выступления гимнастки и счастливые девчонки из сборной СССР дружно
по-бабьи плакали в коридоре, я поймал себя на мысли, что немножко завидую
им. Это были такие искренние, светлые и очищающие слезы радости, что я
действительно позавидовал им - беспредельно уставшим, выложившимся, как
говорится, до дна. Они еще даже не осознали, что золотые медали
принадлежат им, и в Москве их ждут почести, и они смогут заикнуться
наконец-то о повседневных своих проблемах и заботах, с коими - это
доподлинно известно - к начальству без вот таких достижений и соваться
незачем. В их незавидном положении великовозрастных (а ведь самой старшей
едва минуло 20) спортсменок, вытесненных из главной, национальной сборной
страны юными отчаянными сорвиголовами, чья смелость, как и беспредельное
доверие к тренеру, заменившему и отца, и мать, и школу, не ведала никаких
границ, Универсиада была настоящим эликсиром спортивной молодости. Без нее
они давно были бы списаны окончательно и бесповоротно, и слава богу, если
нашлось бы в их жизни дело, на какое можно сразу переключиться, порвав со
спортом, чтобы не разорвать себе сердце неизбывной тоской по таким
прекрасным, таким счастливым дням...
И еще решил, что мне нравятся эти состязания именно по причине их
взрослости, что здесь на Универсиаде, - женская гимнастика, а не детская,
здесь - женское плавание, а не состязание бездумных первоклассниц... И как
бы не утверждали, что спорт способствует более быстрому созреванию
личности, это ускорение, увы, несет в себе такие опасные задатки
психологического рака, что, право же, не грех задуматься: справедливо ли
нам, взрослым, умудренным опытом людям, бросать в раскаленное горнило
страстей чистые, мягкие, доверчивые души мальчишек и девчонок, на авось
надеясь, что они не сломаются и не будут потом всю долгую жизнь недобрым
словом вспоминать свое "золотое" детство...
Я медленно двинулся по аллее, ведущей из Дворца спорта к
пресс-центру. Сфотографировался от нечего делать в обнимку с плюшевым
красноголовым журавлем, расхаживавшим среди зевак, собравшихся у выхода
поглазеть на гимнасток, дал пару автографов.
Парило, небо в какой уж раз за день затягивали не слишком мрачные, но
обильные дождевые тучи. Идти в пресс-центр тем не менее не хотелось:
изрядно надоел ритуал, который ты начинал исполнять, стоило лишь показать
охраннику ладанку и переступить порог. Пройдя вдоль стеллажа и набрав кучу
протоколов, сообщений и уведомлений, во множестве поступавших сюда из
самых разных служб и организаций - от очередного запрещения пожарной
охраны не курить в неположенных местах до приглашения на брифинг
представителя сеульского ООК - Организационного олимпийского комитета, -
ты направишься к одной из машинок фирмы "Бразерс" с русским шрифтом.
Вывалив всю эту макулатуру на стол, за работу садиться не спешишь. После
жары тебя бросает в дрожь от переохлажденного воздуха. Потому-то сначала
нужно сходить к автоматам, разливавшим чай или кофе, а заодно потолкаться
среди пишущей братии - глядишь, набредешь на свежую информацию, пока не
спеша прихлебываешь крепкий двойной кофе.
Лишь после этого можно было усаживаться за машинку, чтобы начать
работу, изредка прерываемую на минуту-другую, чтоб взглянуть на один из
трех экранов телевизоров, что стояли вдоль стены на высоких подставках.
Со времени отъезда Тэда Макинроя на "Еугении С" минуло несколько
дней, и тревога постепенно ушла из сердца, и я уже не оглядывался по
сторонам, прежде чем свернуть в темную улочку, что вела к моей гостинице,
и не ходил, прижимаясь к стенам домов, прислушиваясь к "голосу" каждого
автомобиля, нагоняющего тебя.
С Яшей мы виделись почти ежедневно, он тоже, как я догадался, первые
дни чувствовал себя не в своей тарелке и не слишком был уверен в
собственной безопасности. Но теперь, как и я, избавлялся от этого
