Однажды сказал странную вещь, она поразила меня, но я ничего не поняла и
теперь не понимаю. Подождите, как он сказал... Вот почти дословно: "Ведь
как бывает в жизни: скажешь правду - тебя обвинят в клевете, в подлости по
отношению к другому, хотя я-то голову готов дать на отсечение, что он -
подлец, подонок... Промолчишь - сам окажешься подлецом..." Но нет, нет,
Олег Иванович, Виктор не был наркоманом, ведь он даже не пил, хотя мне
говорили о нем обратное. Но он в рот капли не брал. Я спрашивала,
допытывалась у Алешки, сын даже обиделся на меня и долго не разговаривал,
не хотел - из-за того, что сразу не поверила ему... И вдруг - слишком
большая доза наркотиков... Нет, не верю...
- Вспоминай, Марина, пожалуйста, прошу. - Я чувствовал, как прихожу в
себя, трезвею с каждым мгновением, и профессиональное чутье настраивает:
будь внимателен, думай, следи, это - серьезно.
- Мне показалось... Я не уверена... но он с кем-то хотел
рассчитаться. Но за что?
- Марина, а что сказал Виктор, когда потребовал увезти Алешку?
- Сказал... он потребовал... - Она мучительно вспоминала какую-то
важную подробность, слово, по никак не могла сосредоточиться. Сделала два
глотка кофе, машинально вытащила длинными наманикюренными кроваво-красными
ногтями сигарету, закурила, глубоко втянула дым, задержала дыхание и
вместе с клубом дыма выдохнула:
- Да, да, Витя сказал, чтоб я берегла сына, ему угрожает опасность,
берегла, даже если сам он вынужден будет скрыться на некоторое время... Я
плохо помню подробности, он свалился, как снег на голову, а я... я пришла
после дня... дня рождения подруги, ну, словом, не совсем трезвая...
Запомнила только, что Алешку нужно немедленно отправить из Киева и никому
не сообщать, где он находится, кто бы ни спрашивал. Я вам первому
сказала... Даже следователю ни слова...
Больше Марина, сколько я не пытался, ничего путного вспомнить не
смогла. Я распрощался с ней, попросив в случае чего позвонить мне в
редакцию или домой...
Я не успел войти в кабинет, как раздался звонок. Решив, что это
редактор - он шел по коридору и видел, как я направлялся в кабинет, -
сказал со всей возможной вежливостью и уважением:
- Я уже на месте, Николай Константинович, приступаю... - я хотел
сказать - "к дежурству", но меня перебили:
- Это Марина, Олег Иванович, я не вовремя? Но вы сказали, чтоб я
звонила...
- Я слушаю тебя, Марина.
- Мне позвонили, едва вы ушли. Я еще подумала, что это вы что-то
забыли спросить. Но это были не вы. Он сказал... можно, я передам его
словами?
- Чьими словами? - растерялся я.
- Того, звонившего... Это и вас касается...
- Говори, Марина, как можно точнее. - Это мне уже начинало нравиться!
- Он сказал: "Зачем этот писака заявился?"
- А ты что ответила?
- Сказала... вы зашли, чтоб узнать, не нужна ли в чем помощь. Тогда
он пригрозил: "Смотри, сука". Да, он так и обозвал меня... "Смотри, -
Марина тяжело вздохнула, - сука, если начнешь болтать без меры и что не
нужно, пеняй на себя. Последыша добротворовского из-под земли разыщу!
Запомни и всем подтверждай: Добротвор был наркоманом, и ты знала об этом,
потому и разошлась с ним. Повтори!" Я повторила, как попка: "Добротвор был
наркоманом..." Еще он сказал: "Бери трубку, когда подряд будет три звонка.
Я буду следить за тобой. Смотри..."
- Это все?
- Все...
- Вот что, Марина, это действительно серьезно, судя по всему. Не
выходи без нужды из дома, потерпи немного. Ты можешь взять на это время
отпуск за свой счет?
- Я и так в отпуску... Уже три недели... Вот такой у меня отпуск.
Извините, опять не то говорю. Я буду вам звонить, хорошо, вы не обидитесь?
Кому нужны чужие беды...
- Марина, звони в любое время дня и ночи. До свиданья! Постарайся
заснуть, но без... Ты понимаешь?.. Тебе этот допинг сейчас вовсе не
нужен...
- Хорошо, - согласилась она послушно, как напроказничавшая школьница.
Я немедленно набрал номер телефона Салатко.
- А, Олежек, что?
- Мне нужно сейчас же увидеться. По неотложному делу.
- Ну, когда пресса требует встречи по неотложному делу, лучше пойти
ей навстречу, - попытался сбалагурить Салатко, но тут же сказал строго и
серьезно: - Я выписываю пропуск.
Нужно было утрясти вопрос с дежурством. Я позвонил заведующему
отделом партийной жизни. Парень он был нудный, но человек безотказный.
- Во, вечно у этих спортсменов горящие дела! - пробасил он
добродушно. - Ладно, погода сегодня - хуже не бывает, так и быть, посижу
за тебя. Но, - он сделал паузу, - будешь дежурить в субботу, согласен?
Да, суббота - не лучший вариант, мы с Наташкой условились, что поедем
поужинаем в "Праге", придется извиняться. Дело непростое - три недели
отсутствовал и снова исчезаю. "Ну да поймет, если любит". - Последние
слова я со смехом произнес в трубку.
- Ты чего там мелешь? - спросил зав.
- Согласен. Спасибо.
Салатко проявил максимум уважения: внизу, на проходной, меня ждал его
сотрудник в светло-синем костюме. Он и отвел меня к Леониду.
- Привет, привет путешественникам! А в родных пенатах краше, чего
таить?
- Краше..
- Присаживайся. Кофейка дернем? Я еще с утра не пил. Должен тебе
сказать, что приходится сокращать дозы - давленьице, видите ли, гуляет.
Как тебе это нравится?
- Не нравится. Ты глянь на себя, так сказать, невооруженным взглядом.
Килограмм десять лишних как минимум нахватал, круглый, как морж, усы
только осталось отрастить и - в зоопарк!
Салатко явно опешил не столько от моих слов, сколько от резкого,
недоброго тона. Он отошел к окну, оперся за спиной двумя руками о
подоконник и уставился на меня, покачивая головой и присмоктывая полными,
чувственными губами.
- Ладно, не буравь меня проникновенным милицейским взглядом, видали
мы таких, и тащи кофе! - продолжал я.
- Семенов! - крикнул Салатко через закрытую дверь. - Подавай!
Видно, у них было условлено, потому что дверь тут же распахнулась и
тот же самый парень в светло-синем костюме и в рубашке без галстука,
похожий на молодого инженера из НИИ, вихрастый и улыбчивый, внес на
жестяном подносе кофе и бутылку оболонской.
- Ну, пока будем пить, я включу кое-какую любопытную "музыку", -
сказал я и, не дожидаясь согласия Салатко, вытащил из сумки портативный
"Сони" с пленкой - той самой, что намеревался с триумфом прокрутить
Савченко.
- Гляди, Семенов, в гости пошли - со своей музыкой!
Но я не был настроен шутить и сказал:
- Извини, Леонид Иванович, я хотел бы прослушать без посторонних.
- Ну, Семенов, положим, не посторонний, а моя правая рука. Но если ты
настаиваешь...
- Я у себя, Леонид Иванович, - ничуть не обидевшись, все так же
улыбаясь, сказал Семенов и вышел, тихо притворив дверь.
Когда началась английская речь, Салатко с недоумением посмотрел на
меня, но стоило лишь прозвучать фамилии Добротвора, как он встрепенулся,
застыл, уставившись в аппарат, словно надеясь увидеть говорившего. Тут
пошел мой перевод: "Я, Тэд Макинрой, находясь в здравом рассудке...", и
Салатко словно окаменел.
И только когда была названа фамилия Семена Храпченко, Салатко
проворно, точно подброшенный пружиной, - и откуда только прыть в этом
стокилограммовом теле? - вскочил с места, крикнув: "Останови!"
Нажал кнопку на селекторном аппарате и сказал спокойно:
- Семенов, быстренько ко мне. Кажись, по твоей линии...
Когда Семенов внимательно, мне даже пришлось некоторые места
прокручивать дважды, прослушал - нет, впитал в себя каждое слово записи,
Салатко спросил:
- Вот она, ниточка, ты понял, Семен?
- Понял, Леонид Иванович. Цены нет этой пленочке. - Но тут же
спохватился и строго - куда и улыбочка подевалась - спросил у меня: -
Этому заявителю доверять можно?
- Думаю, что можно. Ему не было смысла врать. - И я рассказал обо
всем, что приключилось в Кобе.
- Вот как! - удивился Салатко. - А я-то, дурень, считал: заграница -
приемы тебе, виски с содовой, секс-шопы и прочая развеселая жизнь...
Рисковый ты парень, Олежек, как погляжу. Хотя... я бы на твоем месте
поступил так же, если нужно было бы правду добыть. Рискнул бы...
- Это еще не все. - Я подробно обрисовал недавнюю встречу в квартире
на Заньковецкой, вспомнил и звонок Марины, ускоривший мое появление здесь.
- Семен, - Салатко поднял голову, уставился на своего помощника, -
нервничать начинают твои подопечные. А?
Семенов согласно кивнул головой.
- Вот что. - Голос Салатко был иным - твердым, без смешинок. -
Немедленно установить, где находится Храпченко, взять, под наблюдение.
Этого фрукта мы в попе зрения не имели, точно. Тем более не спускать с
него глаз. Остальное - усилить и ускорить. Да, подумай, как вести нам себя
с Мариной Добротвор. Доложишь свои соображения.
Когда Семенов, получив необходимые инструкции, вышел, Салатко сказал:
- Олежек, ты уж извини, но я не могу тебе подробности и тому
подобное... Пока... Одно только скажу: поостерегись и не предпринимай
никаких самостоятельных действий, ты не за границей, а дома, тут есть кому
заниматься подобными делами. Усек? Даешь слово?
- Ты уж совсем меня за недоросля держишь, - готов был обидеться я.
- Я знаю, кто там - за барьером, по ту сторону баррикады, потому
прошу. Они готовы на все. Добротвор... его трагедия, я хотел сказать, -
тому пример, предупреждение, вернее...
11
...И тогда все в этой запутанной истории встало на свои места.
Нет, пока будет жив человек, никакой искусственный интеллект не
способен заменить мысль, таинство рождения которой сокрыто в бездонных
галактиках и "млечных путях" нашего мозга. Мы можем только констатировать
рождение мысли, но никак не сыскать ее истоки!
Я отложил в сторону томик Булгакова, но Мастер продолжал оставаться
рядом со мной, - невидимый, неощутимый, как свет и тень, но тем не менее
реально живший в мыслях, он подсказывал, куда идти и что делать.
Славно, что не оказалось дома Наташки, иначе увязалась бы вслед, а
время позднее, хотя часы едва отстучали восемь, да ведь осень - глухая
пора ранних сумерек и плотных ночных часов. "Любимая пора философов и
стихотворцев", - подумал я.
Не спешил, не поторапливал себя, ибо мысль продолжала работать,
очищаться от плевел сомнений и неясностей, рожденных этими сомнениями,
хотя ноги просто-таки сами несли в прихожую...
Но нет, я сдержал страсти, бушевавшие в душе. Сварил крепкий кофе
(бессонная ночь обеспечена, это точно), не присаживаясь, стоя у окна,
выпил, и ветви растущего буйного клена царапались в стекло, как
запоздавший путник в ночи просится на постой. Сколько мне случалось
повоевать, отстаивая клен от погибели, от вездесущих любителей солнца,
готовых рубить живую плоть дерева, но отстоял, и теперь вот эти веточки
точно просились в летнее тепло дома...
Как это я сразу не сообразил, что он просто не мог очутиться в
стороне, не быть непричастным к этому всему, ведь происходило оно в его
кругу, пусть и отринувшем его в свое время и не позволившем больше выйти
на знакомую орбиту. Он все равно оставался рядом, соприкасаясь с тем
миром, что был некогда и его миром: поддерживал связи, появляясь в
гостевой ложе престижных состязаний, что проводились в Киеве, и где быть
нужно, был непременно, чтоб не забыли окончательно, это с одной стороны, с
