- Да, от слишком большой дозы наркотиков...
- Что ты говоришь, Паша? Добротвор - наркоман?
- Выходит, ошиблись мы с тобой в нем... Проскочили мимо
сада-огорода... История получилась грязная, хотя такую возможность я
никогда не сбрасывал со счетов. Слишком уж мы увлеклись в последнее время
профессионализацией. Да и от вас, журналистов, только и слышно:
профессионально выступил, профессионально силен, профессионально... А ведь
о главном, о человеческой сути, стали забывать. Совершит спортсмен
проступок, так у него легион заступников на самых разных уровнях:
простить, побеседовать, пусть даст слово, что больше никогда не будет...
он ведь такой мастер, такой профессионал. Что ж тут удивляться, когда
чертополохом эгоизма и вседозволенности зарастает чистое поле совести...
Я почти не слышал Савченко. И рука моя не потянулась к синей
нейлоновой сумке, где лежал магнитофон с записью признаний Тэда
Макинроя... Зачем она теперь?
- Когда это случилось? - только и смог выдавить я, когда Савченко
умолк.
- Три дня назад... В квартире обнаружен целый арсенал - шприцы,
наркотики - готовые и полуфабрикаты... Заведено дело... Если тебе
интересно, могу свести со следователем. Пожалуй, даже в этом есть смысл,
ты ведь тоже знал, и знал неплохо, Добротвора, твои показания будут
полезны.
Словно спеша избавиться от неприятной темы, не ожидая моего согласия,
Савченко набрал телефонный номер. Когда ответили, нажал кнопку
громкоговорителя, чтоб я мог слышать разговор.
- Леонид Иванович, Савченко. Есть новости?
- Здравствуйте, Павел Феодосьевич, - громко и отчетливо, точно
человек находился с нами в комнате, но вдруг стал невидимкой, прозвучал
голос. Знакомый голос Леонида Ивановича Салатко, заместителя начальника
управления уголовного розыска, а для меня просто Леньки Салатко, с коим
столько спортивной соли съедено. Он уже подполковник, располнел, выглядел
солидно, как и полагается подполковнику, я даже слегка робел, когда видел
его в форме. - Работаем.
- Леонид Иванович, я хочу вам порекомендовать побеседовать с
журналистом Олегом Ивановичем Романько. Он у меня сидит. Кстати, был
свидетелем того происшествия в Монреале, да и вообще знал Добротвора чуть
не с пеленок. Возможно, его показания тоже будут полезны.
Я, не вставая из кресла, протянул руку, и Савченко сунул мне трубку.
- Привет, Лень, рад тебя слышать, век не виделись!
- Здравствуй, Олежек, увидеть бы тебя. Как говорится, не было бы
счастья, так несчастье помогло. Ты, читал, в Японии обретался? И когда
тебе надоест скитаться по разным там заграницам? Я не был за границей ни
разу, ну, Болгарию же ты заграницей не назовешь? - а в другие не тянет...
Когда сможешь заглянуть?
Как-нибудь попозже... Отпишусь, отчитаюсь за командировку и тогда
зайду.
Ну, гляди, жду тебя в любой день, Олежек!
Савченко выключил микрофон.
- Я же забыл, - виновато произнес он, - что куда ни кинь - всюду
бывшие спортсмены окопались. А еще говорят, что спорт - забава. Людей
воспитываем, и неплохих. - Я знал эту привычку Савченко говорить и
возбуждаться от звука собственного голоса. Но тут он быстро спохватился: -
Бывает, бывает, и брак выдаем...
Я вскоре распрощался с гостеприимным зампредом, вышел из Комитета и
побрел куда глаза глядят. Потом зарядил нудный, холодный дождь, и это
свинцовое небо - все было под стать настроению. Хотелось проснуться и
убедиться, что все случившееся три дня назад - сон, дурной сон, когда ты
вскидываешься посреди ночи и никак не можешь уразуметь - во сне или наяву
происходит действо.
Я потолкался в сыром, душном помещении магазина тканей на Крещатике.
Меня кто-то толкал, кому-то я наступал на ноги и извинялся. Зачем-то брал
в руки и мял совершенно ненужные мне шерстяные ткани, просил показать тюк,
лежавший на верхней полке, чем вызвал недовольство продавщицы с
перевязанным платком горлом и сиплым голосом; ткнулся в кафе при метро, но
к кофеварке было не протолкнуться - цены на мировом рынке на кофе,
говорят, никак не могут упасть. Поймал себя на мысли, что в разгар
рабочего дня народу как в праздник. Но вот в кафе-мороженом - ни души, и
закутанная в толстую шаль пожилая продавщица равнодушно выдавила из
автомата некое подобие светло-коричневого "монблана". Не забыла сунуть
пластмассовую ложечку, налила стакан ледяного виноградного сока из
автомата-холодильника, Отсюда, со второго этажа, Крещатик выглядел вовсе
осенним - лужи, кое-где уже и желтые листья поплыли, как кораблики в
бурном море...
Мороженое я есть не стал, а вот сок выпил с удовольствием, и он
несколько охладил перегретый мозг.
- Надо к Марине зайти, теперь пацан-то к ней перешел, - подумал я
вслух. - Может, чем и помочь нужно. - И хотя бывшая жена Добротвора и
прежде не вызывала во мне симпатий, а после "ограбления" квартиры Виктора
я вообще воспылал к ней презрением, тем не менее теперь от нее зависела
судьба семилетнего славного мальчишки, в коем отец не чаял души. Чем
больше я сидел на открытой веранде кафе, тем сильнее крепло мое решение.
Чтоб не откладывать дело в долгий ящик, решил зайти немедленно, тем
более что жила Марина рядышком, на Заньковецкой. Мне случалось пару раз
бывать в ее родительском доме еще тогда, когда они только поженились и
Виктор перебрался к жене "в приймы", как он говорил. Впрочем, без квартиры
Добротвор оставался недолго: он стал тогда быстро выдвигаться и вскоре
стал лидером в своей весовой категории не только у нас в стране. Ему шли
навстречу во всем.
Но прежде я заскочил в телефонную будку и позвонил в редакцию.
Предупредил, что буду к трем, не позже. Это было как раз время, когда
дежурный редактор по номеру приступал к своим обязанностям и должен был
находиться в кабинете.
Я прошел через пассаж: мимо бронзовых досок с барельефами и бюстами
выдающихся людей, имевших счастье жить в самом что ни есть центре города,
сквозь плотную толпу покупателей, штурмующих детские магазины и равнодушно
взирающих на памятные доски, и вышел на Меринговскую. Здесь, чуть выше, в
доме с аптекой, жила Марина.
Я поднялся на десять ступенек вверх - квартира располагалась в
бельэтаже. Было непривычно чисто в подъезде, на подоконнике даже стояли
цветы в вазонах.
Дверь Марининой квартиры оббита искусственной светло-коричневой
кожей, в центре красовалась надраенная до золотого блеска латунная
пластинка с номером.
На чуть слышно донесшийся изнутри звонок никто долго не отзывался, и
я расстроился, что никого нет дома. Так, на всякий случай, нажал еще раз,
и дверь тут же распахнулась, и на пороге застыла Марина в легком цветастом
домашнем халатике, не скрывавшем ее ладную, крепкую фигурку. Но волосы
были растрепаны, лицо отекшее, несвежее, точно с похмелья.
Марина растерялась, но только на миг. В следующий - бросилась ко мне
на шею и обхватила с такой силой, что причинила боль. И - разрыдалась. Ее
буквально сотрясало, и вместе с ней трясло меня. Мы так и торчали в
коридоре, и хорошо, что подъезд был пуст.
- Марина, успокойся, - сумел я наконец выбрать момент, когда рыдания
ушли вовнутрь и она немного расслабила объятия.
- Олег Иванович, дорогой... извините... Олег Иванович... да как же
это так... почему... это так страшно... Олег Иванович... Нет, нет, он не
покончил с собой... его убили... Олег Иванович... что делать... что
делать... я не знаю, куда мне пойти, кому сказать... Ведь Алешка... я
боюсь за Алешку... ой, как я боюсь!.. Олег Иванович... - Мне показалось,
что она бредила. От неожиданности я тоже поддался ее настроению, и это в
одно мгновение растопило лед неприязни. Я понял, что ошибался, принимая ее
за наглую, самоуверенную "леди с Крещатика", что только и знает танцы,
вечеринки, рестораны и прочий "светский бомон", бездушную куклу, сломавшую
любовь Виктора. (Странно, но даже после всего приключившегося я не думал о
нем с омерзением или раздражением, а искренне горевал, и сердце мое было
разбито, если можно выразить словами весь комплекс моих чувств и мыслей о
Добротворе).
Верно говорят: чужая душа - потемки.
Мы вошли в квартиру, и Марина закрыла дверь на ключ, дважды повернув
его.
Она любила порядок, а сейчас в просторной комнате, выходящей широкими
окнами на Заньковецкую, царил хаос - на стульях небрежно висели и лежали
вещи, Алешкины игрушки путались под ногами, на круглом ореховом столе
возвышалась полупустая бутылка коньяка, в тарелках застыли остатки еды
вперемежку с окурками и кофейные чашечки с затвердевшей черной гущей -
словом, все носило следы полного безразличия хозяев.
- Кофе? - спросила Марина, немного успокоившись, но еще всхлипывая.
- И покрепче.
Пока Марина возилась на кухне, я осмотрелся и обнаружил множество
знакомых предметов из квартиры Добротвора на Московской: небольшой женский
портрет Николая Пимоненко, видимо, набросок к картине - Виктор очень любил
живопись, сам немного писал, но больше - спорт, а Пимоненко и
Васильковский были его любимыми художниками. Я повнимательнее осмотрел
полутемную комнату - свет с улицы едва сочился, а электричество Марина не
сочла нужным включить. Так и есть - "Гайдамаки" висели у окна, над
столиком, где стоял и добротворовский видео. Во мне снова поднялась волна
неприязни к Марине, и хорошо, что не оказалось рядом Алешки - ему вовсе ни
к чему было слышать то, что я собирался высказать его матери...
Но Марина спутала мои планы.
- Вы простите меня, Олег Иванович, - начала она прямо с порога, неся
зеленый китайский лаковый поднос (тоже из квартиры Добротвора, впрочем,
они жили одной семьей и не мне разбираться, что кому принадлежало, это
правда) с двумя темно-коричневыми керамическими чашками. Я заметил, что
Марина успела причесаться и, кажется, припудрила лицо - во всяком случае,
оно уже не выглядело таким помятым. - Как мама с Алешкой уехали, это в тот
же день, когда мы узнали о смерти... - губы ее снова предательски
задрожали, но она все же сдержалась, - ...узнали о смерти Вити, я не
выходила из квартиры... Я открыла вам потому, что увидела в глазок, что
это вы, Олег Иванович. Я так благодарна вам, что вы пришли...
- Алешка уехал? Это ты правильно сделала... Незачем ему тут сейчас
находиться.
- Нет, Алешка уехал с мамой по требованию Вити. Он приказал увезти
сына...
- Почему Виктор так решил? Ведь Алешке, как я понимаю, во второй
класс?
- Да, он привез его ко мне. Сказал: ни о чем не спрашивай, но чтоб
сегодня же Алешки в Киеве не было. Дал деньги на билеты, и мама
отправилась в Москву к родственникам, вы ведь знаете, мама всегда
принимала сторону Вити...
- Но зачем это Виктору понадобилось?
- Он чего-то или кого-то очень боялся. Мне так показалось. Ведь
сказать он никогда такого не сказал бы, даже если бы ему угрожала
смертельная опасность. Вы ведь знаете его характер - все сам... сам...
своими силами...
- Подробнее, Марина, пожалуйста... Успокойся и постарайся вспомнить
все, что показалось тебе настораживающим или необычным в поведении Виктора
в последнее время... даже, скажем, после декабря прошлого года. Ты поняла,
о чем я прошу?
- Поняла, но... - Марина растерянно посмотрела на меня. Сказала
неуверенно: - Ведь вы знаете, мы уже два года не живем вместе... Не
знаю... Я, конечно, заходила к нему, ведь Алешка жил с отцом - это было
требование Виктора при разводе... Да, Витя очень переживал случившееся.
