преступление так же неразрывно связаны между собой, как... ну, как движение
аэро и его скорость: скорость аэро=0, и он не движется; свобода человека=0,
и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить
человека от преступлений -- это избавить его от свободы. И вот едва мы от
этого избавились (в космическом масштабе века это, конечно, "едва"), как
вдруг какие-то жалкие недоумки...
Нет, не понимаю: почему я немедленно, вчера же, не отправился в Бюро
Хранителей. Сегодня после 16 иду туда непременно...
В 16.10 вышел -- и тотчас же на углу увидал О, всю в розовом восторге
от этой встречи. "Вот у нее простой круглый ум. Это кстати: она поймет и
поддержит меня..." Впрочем, нет, в поддержке я не нуждался: я решил твердо.
Стройно гремели Марш трубы Музыкального Завода -- все тот же ежедневный
Марш. Какое неизъяснимое очарование в этой ежедневности, повторяемости,
зеркальности! О схватила меня за руку.
-- Гулять, -- круглые синие глаза мне широко раскрыты -- синие окна
внутрь, -- и я проникаю внутрь, ни за что не зацепляясь: ничего -- внутри,
т. е. ничего постороннего, ненужного.
-- Нет, не гулять. Мне надо... -- я сказал ей куда. И, к изумлению
своему, увидел: розовый круг рта сложился в розовый полумесяц, рожками книзу
-- как от кислого. Меня взорвало.
-- Вы, женские нумера, кажется, неизлечимо изъедены предрассудками. Вы
совершенно неспособны мыслить абстрактно. Извините меня, но это просто
тупость.
-- Вы идете к шпионам... фу! А я было достала для вас в Ботаническом
Музее веточку ландышей...
-- Почему "А я" -- почему это "А"? Совершенно по-женски. -- Я сердито
(сознаюсь) схватил ее ландыши. -- Ну вот он, ваш ландыш, ну? Нюхайте:
хорошо, да? Так имейте же логики хоть настолько вот. Ландыш пахнет хорошо:
так. Но ведь не можете же вы сказать о запахе, о самом понятии "запах", что
это хорошо или плохо? Не мо-же-те, ну? Есть запах ландыша -- и есть мерзкий
запах белены: и то и другое запах. Были шпионы в древнем государстве -- и
есть шпионы у нас... да, шпионы. Я не боюсь слов. Но ведь ясно же: там шпион
-- это белена, тут шпион -- ландыш. Да, ландыш, да!
Розовый полумесяц дрожал. Сейчас я понимаю: это мне только показалось,
но тогда я был уверен, что она засмеется. И я закричал еще громче:
-- Да, ландыш. И ничего смешного, ничего смешного.
Круглые, гладкие шары голов плыли мимо и оборачивались. О ласково взяла
меня за руку:
-- Вы какой-то сегодня... Вы не больны?
Сон -- желтое -- Будда... Мне тотчас стало ясно: я должен пойти в
Медицинское Бюро.
-- Да ведь и правда я болен, -- сказал я очень радостно (тут совершенно
необъяснимое противоречие: радоваться было нечему).
-- Так вам надо сейчас же идти к врачу. Ведь вы же понимаете: вы
обязаны быть здоровым -- смешно доказывать вам это.
-- Ну, О, милая, -- ну, конечно же, вы правы. Абсолютно правы!
Я не пошел в Бюро Хранителей: делать нечего, пришлось идти в
Медицинское Бюро; там меня задержали до 17.
А вечером (впрочем, все равно вечером там уже было закрыто) -- вечером
пришла ко мне О. Шторы не были спущены. Мы решали задачи из старинного
задачника: это очень успокаивает и очищает мысли. О-90 сидела над тетрадкой,
нагнув голову к левому плечу и от старания подпирая изнутри языком левую
щеку. Это было так по-детски, так очаровательно. И так во мне все хорошо,
точно, просто...
Ушла. Я один. Два раза глубоко вздохнул (это очень полезно перед сном).
И вдруг какой-то непредусмотренный запах -- и о чем-то таком очень
неприятном... Скоро я нашел: у меня в постели была спрятана веточка
ландышей. Сразу все взвихрилось, поднялось со дна. Нет, это было просто
бестактно с ее стороны -- подкинуть мне эти ландыши. Ну да: я не пошел, да.
Но ведь не виноват же я, что болен.
Запись 8-я.
Конспект:
ИРРАЦИОНАЛЬНЫЙ КОРЕНЬ. R-13. ТРЕУГОЛЬНИК.
Это -- так давно, в школьные годы, когда со мной случился \sqrt{-1}.
Так ясно, вырезанно помню: светлый шаро-зал, сотни мальчишеских круглых
голов -- и Пляпа, наш математик. Мы прозвали его Пляпой: он был уже изрядно
подержанный, разболтанный, и когда дежурный вставлял в него сзади штепсель,
то из громкоговорителя всегда сначала: "Пля-пля-пля-тшшш", а потом уже урок.
Однажды Пляпа рассказал об иррациональных числах -- и, помню, я плакал, бил
кулаками об стол и вопил: "Не хочу \sqrt{-1}! Выньте меня из \sqrt{-1}!"
Этот иррациональный корень врос в меня как что-то чужое, инородное,
страшное, он пожирал меня -- его нельзя было осмыслить, обезвредить, потому
что он был вне ratio.
И вот теперь снова \sqrt{-1}. Я пересмотрел свои записи -- и мне ясно:
я хитрил сам с собой, я лгал себе -- только чтобы не увидеть \sqrt{-1}. Это
все пустяки -- что болен и прочее: я мог пойти туда; неделю назад -- я знаю,
пошел бы не задумываясь. Почему же теперь... Почему?
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 -- я стоял перед сверкающей стеклянной
стеной. Надо мной -- золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро.
В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в
древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они
пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей --
себя. А я -- я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в
стеклянные плиты -- я стоял, смотрел тупо, не в силах двинуться с места...
-- Эй, математик, замечтался!
Я вздрогнул. На меня -- черные, лакированные смехом глаза, толстые,
негрские губы. Поэт R-13, старый приятель, и с ним розовая О.
Я обернулся сердито (думаю, если бы они не помешали, я бы в конце
концов с мясом вырвал из себя \sqrt{-1}, я бы вошел в Бюро).
-- Не замечтался, а уж если угодно -- залюбовался, -- довольно резко
сказал я.
-- Ну да, ну да! Вам бы, милейший, не математиком быть, а поэтом,
поэтом, да! Ей-ей, переходите к нам -- в поэты, а? Ну, хотите -- мигом
устрою, а?
R-13 говорит захлебываясь, слова из него так и хлещут, из толстых губ
-- брызги; каждое "п" -- фонтан, "поэты" -- фонтан.
-- Я служил и буду служить знанию, -- нахмурился я: шуток я не люблю и
не понимаю, а у R-13 есть дурная привычка шутить.
-- Ну что там: знание! Знание ваше это самое -- трусость. Да уж чего
там: верно. Просто вы хотите стенкой обгородить бесконечное, а за стенку-то
и боитесь заглянуть. Да! Выгляните -- и глаза зажмурите. Да!
-- Стены -- это основа всякого человеческого... -- начал я.
К -- брызнул фонтаном, О -- розово, кругло смеялась. Я махнул рукой:
смейтесь, все равно. Мне было не до этого. Мне надо было чем-нибудь заесть,
заглушить этот проклятый \sqrt{-1}.
-- Знаете что, -- предложил я, -- пойдемте, посидим у меня, порешаем
задачки (вспомнился вчерашний тихий час -- может быть, такой будет и
сегодня).
О взглянула на R; ясно, кругло взглянула на меня, щеки чуть-чуть
окрасились нежным, волнующим цветом наших талонов.
-- Но сегодня я... У меня сегодня -- талон к нему, -- кивнула на R, --
а вечером он занят... Так что...
Мокрые, лакированные губы добродушно шлепнули:
-- Ну чего там: нам с нею и полчаса хватит. Так ведь, О? До задачек
ваших -- я не охотник, а просто -- пойдем ко мне, посидим.
Мне было жутко остаться с самим собой -- или, вернее, с этим новым,
чужим мне, у кого только будто по странной случайности был мой нумер --
Д-503. И я пошел к нему, к R. Правда, он не точен, не ритмичен, у него
какая-то вывороченная, смешливая логика, но все же мы -- приятели. Недаром
же три года назад мы с ним вместе выбрали эту милую, розовую О. Это связало
нас как-то еще крепче, чем школьные годы.
Дальше -- в комнате R. Как будто -- все точно такое, что и у меня:
Скрижаль, стекло кресел, стола, шкафа, кровати. Но чуть только вошел --
двинул одно кресло, другое -- плоскости сместились, все вышло из
установленного габарита, стало неэвклидным. R -- все тот же, все тот же. По
Тэйлору и математике -- он всегда шел в хвосте.
Вспомнили старую Пляпу: как мы, мальчишки, бывало, все его стеклянные
ноги обклеим благодарственными записочками (мы очень любили Пляпу).
Вспомнили Законоучителя *(3). Законоучитель у нас был громогласен необычайно
-- так и дуло ветром из громкоговорителя -- а мы, дети, во весь голос орали
за ним тексты. И как отчаянный R-13 напихал ему однажды в рупор жеваной
бумаги: что ни текст -- то выстрел жеваной бумагой. R, конечно, был наказан,
то, что он сделал, было, конечно, скверно, но сейчас мы хохотали -- весь наш
треугольник -- и, сознаюсь, я тоже.
* 3. Разумеется, речь идет не о "Законе Божьем" древних, а о законе
Единого Государства.
-- А что, если бы он был живой -- как у древних, а? Вот бы -- "б" --
фонтан из толстых, шлепающих губ...
Солнце -- сквозь потолок, стены; солнце сверху, с боков, отраженное --
снизу. О -- на коленях у R-13, и крошечные капельки солнца у ней в синих
глазах. Я как-то угрелся, отошел; \sqrt{-1} заглох, не шевелился...
-- Ну, а как же ваш "[Интеграл]"? Планетных-то жителей просвещать скоро
полетим, а? Ну, гоните, гоните! А то мы, поэты, столько вам настрочим, что и
вашему "[Интегралу]" не поднять. Каждый день от восьми до одиннадцати... --
R мотнул головой, почесал в затылке: затылок у него -- это какой-то
четырехугольный, привязанный сзади чемоданчик (вспомнилась старинная картина
-- "в карете").
Я оживился:
-- А, вы тоже пишете для "[Интеграла]"? Ну, а скажите, о чем? Ну вот
хоть, например, сегодня.
-- Сегодня -- ни о чем. Другим занят был... -- "б" брызнуло прямо в
меня.
-- Чем другим?
R сморщился:
-- Чем-чем! Ну, если угодно -- приговором. Приговор поэтизировал. Один
идиот, из наших же поэтов... Два года сидел рядом, как будто ничего. И вдруг
-- на тебе: "Я, говорит, -- гений, гений -- выше закона". И такое наляпал...
Ну да что... Эх!
Толстые губы висели, лак в глазах съело. R-13 вскочил, повернулся,
уставился куда-то сквозь стену. Я смотрел на его крепко запертый чемоданчик
и думал: что он сейчас там перебирает -- у себя в чемоданчике?
Минута неловкого асимметричного молчания. Мне было неясно, в чем дело,
но тут было что-то.
-- К счастью, допотопные времена всевозможных шекспиров и достоевских
-- или как их там -- прошли, -- нарочно громко сказал я.
R повернулся лицом. Слова по-прежнему брызгали, хлестали из него, но
мне показалось -- веселого лака в глазах уже не было.
-- Да, милейший математик, к счастью, к счастью, к счастью! Мы --
счастливейшее среднее арифметическое... Как это у вас говорится:
проинтегрировать от нуля до бесконечности -- от кретина до Шекспира... Так!
Не знаю, почему -- как будто это было совершенно некстати -- мне
вспомнилась та, ее тон, протягивалась какая-то тончайшая нить между нею и R.
(Какая?) Опять заворочался \sqrt{-1}. Я раскрыл бляху: 25 минут 17-го. У них
на розовый талон оставалось 45 минут.
-- Ну, мне пора... -- и я поцеловал О, пожал руку R, пошел к лифту.
На проспекте, уже перейдя на другую сторону, оглянулся: в светлой,
насквозь просолнеченной стеклянной глыбе дома -- тут, там были серо-голубые,
непрозрачные клетки спущенных штор -- клетки ритмичного тэйлоризованного
счастья. В седьмом этаже я нашел глазами клетку R-13: он уже опустил шторы.
Милая О... Милый R... В нем есть тоже (не знаю, почему "тоже" -- но
пусть пишется, как пишется) -- в нем есть тоже что-то, не совсем мне ясное.
И все-таки я, он и О -- мы треугольник, пусть даже и неравнобедренный, а
