жете понять, как я счастлива.
Дерягин изучающе посмотрел на меня. Он уже открыл рот, чтобы что-то
сказать, но Татьяна Павловна быстро проговорила:
- Вот и замечательно! Вот и прекрасно!.. Товарищи, я думаю, вопросов
больше нет?
Галилеев развел руками. Катю отпустили. На ее месте возникла Шурочка.
Она была возбуждена и метала в комиссию огненные взгляды. Галилеев спро-
сил ее, что говорил ей Арсик, перед тем как начать опыты. Как товарищ
Томашевич объяснил необходимость ее участия? Шурочка вскочила со стула и
грозно произнесла:
- Вы Арсика не трогайте! Он здесь ни при чем. Он гений... Вы понимае-
те? Да вы на судьбу должны молиться, что рядом с ним работаете!
- Прекратите! - прикрикнул на Шурочку помощник директора.
- А я вас не боюсь, не орите на меня, - сказала Шурочка.
Дерягин побагровел. Он покрутил головой и пробормотал:
- Распустились!
- Возможно, я должен молиться на судьбу, - мягко начал профессор. - Я
этого не знал. Объясните, почему вы считаете Томашевича гением? Что он
сделал такого гениального?
Шурочка махнула рукой и села. Она смотрела на меня с сожалением, по-
том вздохнула и сказала:
- Вы лучше меня должны понимать. Вы же ученые... Я просто смотрела, я
ничего не понимаю, это надо чувствовать. Почему Пушкин гений? - усмехну-
лась она.
- Вы на Пушкина не ссылайтесь, - сказал Дерягин.
- Если бы эти сволочи не разбили установку, вы бы все поняли. Посмот-
рели бы только... - сказала Шурочка. - Геннадий Васильевич, почему вы
молчите? Вы же все понимаете! - обратилась ко мне Шурочка.
- Успокойся и позови Игнатия Семеновича, - сказал я.
Комиссия проглотила мое распоряжение. Шурочка ушла, в кабинете стало
тихо. Тучи сгущались над столом помощника директора по кадрам. Уже слы-
шались отдаленные раскаты грома. Атмосферное электричество щелкало нео-
жиданными искрами в обивке дивана и чернильном приборе с бронзовым мед-
ведем, стоявшим на столе.
Вошел Игнатий Семенович и с ходу сделал заявление. Он сказал, что не
понимал сути опытов Арсения Николаевича, они даже казались ему вредными,
но потом он пересмотрел свою позицию и понял, что открытие Томашевича
сулит человечеству огромные блага морального порядка. Благодаря ему,
сказал Игнатий Семенович, произойдет всеобщее повышение сознательности
на базе роста личной совести.
- Выражайтесь яснее, - сказал Дерягин.
Видимо, старик хорошо продумал свою речь. Он выдвинул на первый план
моральный кодекс, и получилось, что каждый диапазон Арсиковой установки
соответствует тому или иному пункту. Между прочим, так оно и было на са-
мом деле, просто с этой точки зрения никто пока установку не рассматри-
вал.
- Значит, все станут дисциплинированнее? - спросил Дерягин.
- Да, - твердо ответил Игнатий Семенович. - Не будут опаздывать на
работу, совесть им этого не позволит.
- Совесть? - настороженно переспросил Дерягин.
- Не в совести дело, а в общественном транспорте! - воскликнул про-
фессор Галилеев. - Извините, Игнатий Семенович, но это все чепуха! Идеа-
лизм чистейшей воды.
- Идеализм? - опять переспросил помощник директора и задумался.
Я почувствовал, что крен нашего корабля, возникий после выступления
лаборанток, несколько выровнялся. Но впереди еще был Арсик, как всегда
непредсказуемый.
Он вошел в кабинет спокойно, вежливо поздоровался и сел не на стул, а
на диван рядом со мною. Мы с ним сидели на диване, в кресле напротив си-
дела Татьяна Павловна, а за столом помощник директора и профессор.
- Только не лезь в бутылку, - успел шепнуть я Арсику.
Он чуть заметно пожал плечами. Профессор снова начал говорить. Он об-
рисовал положение дел и сказал, что комиссия призвана решить, нужно ли
продолжать работу по данной теме, то есть создавать новую установку вза-
мен разбитой и проводить дальнейшие эксперименты. Для меня это было но-
востью. Я полагал, что наша задача состоит в том, чтобы обратить идею
Арсика на службу обществу.
- Какую цель вы преследовали, когда начинали работу? - спросил про-
фессор.
- Понимаете, - сказал Арсик, - некоторые не знают, как заполнить
жизнь. Начинают пить, например. Им делается веселее. Я заметил по себе,
что стал менее радостным. Мне это не понравилось. В детстве было лучше.
Мне захотелось вернуть себе яркость жизни, чтобы все звенело, понимае-
те?..
Профессор осторожно кивнул. Дерягин что-то записывал в блокнот.
- Я заметил, что стал хуже относиться к людям, не верить им. Это мне
тоже не понравилось. Даже работа не помогала, я стал испытывать тоску...
Пить мне не хотелось, это не выход. Я почувствовал отравление жизнью и
решил вылечиться. Важно было вернуть себе оптимистический взгляд, но
как?.. Я стал думать. Ум с годами развивается, становится более гибким и
сложным. А чувства ослабевают. Я стал искать способ достижения эйфо-
рии...
- Чего? - спросил Дерягин, отрываясь от блокнота.
- Надежный и безопасный для здоровья споосб достижения эйфории, ра-
дости. С этого я начал. Если бы я не полез в другие части спектра, все
было бы хорошо. Можно было бы уже наладить производство портативных эй-
фороскопов. Бело-голубые тона, красота чистая!
- Ну? - спросил помощник директора, пытаясь ухватиться за логическую
нить.
- Вот вам и ну! - неожиданно и со злостью воскликнул Арсик. - Нет
чистой радости. Там рядом оказалось столько всего! И печаль, и любовь, и
вина, как в жизни. Чего там только не оказалось! Полный комплект... В
общем, я своего добился - жизнь стала острее, все на полную катушку. Уж
если тоска, так тоска! Такая, что волком воешь. А радость... - Арсик
развел руками.
- Вот и смотрел бы только свою радость, Арсик. Разве не так? - участ-
ливо обратилась к нему Татьяна Павловна.
- Да-да... - вздохнул Арсик. - Но нельзя.
- Чем вы объясните возникновение конфликтов в коллективе института? -
спросил Дерягин.
- Не с того конца начали, - сказал Арсик. Он повернулся ко мне и про-
должал: - Знаешь, Геша, я понял, что нужно не так. Я ухожу из лаборато-
рии.
- Почему? - спросил я.
- Так будет лучше.
- Вы твердо решили? - спросил профессор.
Арсик кивнул.
- Я думаю администрация возражать не будет, - сказал Дерягин.
- Ах как жалко! - вырвалось у Татьяны Павловны.
А Арсик уже достал из кармана заявление и протянул мне. Я взял листок
и недоуменно повертел его в руках.
- Что же вы? Подписывайте! - сказал Дерягин.
Я написал на листке: "Невозражаю". Я даже не успел сообразить толком
что к чему, а заявление уже было подписано помощником директора:
- Вот и все, - облегченно сказал он. - Мы вас к этому не принуждали.
- Чистая правда, - сказал Арсик и вышел из кабинета.
- Все к лучшему, уважаемая Татьяна Павловна, - сказал Галилеев. - Да-
вайте посмотрим на дело практически. Идея требует всесторонней проверки.
Мы не можем проводить сеансы облучения со всеми сотрудниками. К сожале-
нию, мы не сможем добиться такого положения, чтобы все без исключения
стали ангелами с помощью установки Томашевича. А единичные ангелы нам не
нужны.
- Это верно! - рассмеялся Дерягин.
Татьяна Павловна заволновалась, стала предлагать компромиссные реше-
ния. Например, создать установку пониженной мощности для приятного вре-
мяпровождения. Нечто вроде телевизора. Она сказала, что можно заинтере-
совать Министерство легкой промышленности.
- Да, такой удобный приборчик для пенсионеров. Успокаивающий нервы, -
сказал я.
- А почему бы и нет? - сказала Татьяна Павловна.
- Ну его к Богу! - сказал Дерягин.
- Чего по-настоящему жаль, так это запоминающего элемента Томашевича,
- сказал профессор. - Вот здесь бы мы имели реальный выход.
И тут только я понял, что все свершилось, что поезд уже ушел, а я по
собственной воле расстался с Арсиком. Как же это получилось? Почему я не
защищал вместе с ним наш свет и нашу музыку? Зачем я выбрал позицию
нейтрального наблюдателя?
Я полагал, что объективность важнее всего. И только теперь догадался,
что никакой объективности нет, не может быть объективности, если одни
люди слепые, а другие зрячие. Если ты стал зрячим, то изволь верить в
то, что увидел. Изволь отстаивать свой свет, потому что иначе тьма пог-
лотит его. Право быть зрячим нужно подтверждать все время. Каждый день,
каждую минуту. В противном случае ты снова ослепнешь.
Я пришел в лабораторию в скверном расположении духа. Мне было стыдно
взглянуть на наших.
Они пили чай. Дымился наш электрический самовар. Мой стакан был по-
лон. Все сидели молча, задумчиво, но обреченности я не заметил.
- Геша, попей чайку, - сказал Арсик. - И не расстраивайся... Прости,
что я тебя заранее не предупредил.
- Что ты собираешься делать? - спросил я.
- Уеду, - сказал Арсик. - Неужели ты думаешь, что я потерял интерес?
Начну по новой.
- И опять будет то же самое...
- Нет, Геша! - хитро сказал Арсик и подмигнул мне. - Теперь я умнее.
Теперь я знаю, что не у всех есть душа, а значит, придется воевать.
- Геннадий Васильевич, мы тоже с Арсиком уходим, - сказала Шурочка. -
Не обижайтесь.
- Кто - мы?
- Я еще, - сказала Катя. - Мы поедем на Север.
Я ничего не сказал. Крепкий горячий чай обжигал губы. Я дул на него -
в стакане бежали маленькие волны, поверхность чая рябила, с нее срывался
прозрачный пар. Пришла печаль и унесла меня далеко из нашей комнаты - в
тихую страну, где переливался красками небосвод, изображая полярное сия-
ние. Так вдруг захотелось посмотреть в окуляры установки, сил нет! Но
она была темна, осколки линз еще валялись на верхней панели, рядом
грустно и добросовестно вздыхал Игнатий Семенович.
Потом они ушли втроем, уже отъединенные от нас общим делом. Через
несколько дней мы с Игнатием Семеновичем их провожали. Девушки были
настроены решительно, они повзрослели за эти дни. Ехали они в полную не-
известность, за Полярный круг, в небольшой городок, где Арсику предложи-
ли работу в институте геофизики. Шурочке и Кате ничего не предлагали,
они ехали наудачу.
- Геша, добей запоминающее устройство, - сказал Арсик. - А если... -
Арсик замялся. - Если что, то все схемы установки в моем письменном сто-
ле. Я взял копии.
- Понял, - сказал я.
Мы расцеловались у вагона. Девушки вспоакнули. Игнатий Семенович шум-
но сморкался в огромный носовой платок. Шел дождь, лица у всех были мок-
рыми. Поезд тронулся, девушки и Арсик вспрыгнули в тамбур и долго махали
нам руками. Потом мы с Игнатием Семеновичем шли по длинному, бесконечно-
му перрону.
Уход трех сотрудников из лаборатории расценили как провал моей дея-
тельности начальника. Мы с Игнатием Семеновичем снова влились в лабора-
торию профессора Галилеева. Территориально изменения нас не затронули,
мы остались в той же комнате, рядом с разрушенной установкой.
К нам часто приходили те, кто пользовался светом Арсика. Я не предпо-
лагал, что мы успели создать себе столько союзников. Установка была раз-
бита, но теперь она будто излучала невидимый свет. Мне всегда казалось,
что хороших людей больше, чем плохих. Теперь я в этом убедился. Люди
стали мягче и душевнее относиться друг к другу, а те, кто вел с нами
войну - бездельники, карьеристы, - потихоньку стали уходить из институ-
та. Арсик зря поторопился с отъездом.
Даже профессор Галилеев на одном из заседаний отметил, что "пос-
ледствия экспериментов Томашевича оказались неожиданно благоприятными и
заслуивающими серьезного анализа". Но продолжать дело на том же уровне
было некому. Это только так говорится, чтонезаменимых людей нет. На са-
мом деле Арсик был незаменим со своей головой и, главное, со своим
нравственным подходом к делу.
Прошло какое-то время, и мы со стариком, наряду с работой над цифро-
выми оптическими устройствами, стали восстанавливать установку Арсика.
