вопись была. Потом неделю рубенсовские женщины снились.
- Все равно она выключена, - сказал я и отошел к своему столу.
Указатель переключателя сомтрел на черного котенка, обнимающего сер-
дечко. "Надо поговорить с Арсением", - решил я про себя.
Вскоре я пошел обедать. Столовой в нашем институте нет, мы ходим обе-
дать в соседнее кафе. Я вышел из институтского подъезда и в скверике на
скамейке увидел Арсения и Шурочку. Они сидели и курили. Рука Арсика об-
нимала плечи Шурочки. Сидели они совершенно неподвижно, и на лицах обоих
было глупейшее выражение, какое бывает у влюбленных. "Только того не
хватало в нашей лаборатории! - подумал я. - Теперь начнутся сплетни, на-
меки на моральный облик и тому подобное. Арсик ведь не мальчишка! Ему
следовало бы вести себя осторожнее".
Не могу сказать, чтобы я обрадовался этому открытию как руководитель
коллектива.
Но на этом приключения дня не кончились. Когда я пришел из кафе, Ар-
сика и Шурочки на скамейке не было. Не было их и в лаборатории. За уста-
новкой Арсика сидела Катя, впившись в окуляры. Ленточка фольги обхваты-
вала ее запястье. Переключатель был в положении "сердечко, пронзенное
стрелой". Игнатий Семенович нервно тыкал в клавиши и причитал:
- Ну зачем вам это, Катя? Я не понимаю! Это же безнравственно в конце
концов... Вы молодая, красивая девушка...
- А вы божий одуванец. Отстаньте от меня, - нежнейшим голосом провор-
ковала Катя, не отрываясь от окуляров.
- Это же наркомания какая-то! - скричал Игнатий Семенович. - Вы не
отдаете себе отчета.
- Не отдаю, - согласилась Катя. - Только отстаньте.
- Кто включил установку? - спросил я.
Катя отвела глаза от окуляров и посмотрела на меня. И тут я испугал-
ся. Я никогда не видел у женщин такого выражения лица. Даже в кино. Нет,
вру... Видел, видел я такое выражение. Но это было так давно и я так
прочно запретил себе вспоминать о нем, что сейчас испугался и мысли мои
смешались.
В глазах Кати был зов, призыв - что за черт, не знаю как выразиться!
Губы дрожали - влажные, нежные, зрачки были расширены, от Кати исходило
притяжение. Я его ощущщал и схватился за край стола, чтобы не сделать ей
шаг навстречу.
- Что с вами?! - закричал я. - Кто разрешил включать установку?
Катя отстегнула алюминиевую ленточку с запястья и взяла со стола из-
мерительный циркуль из готовальни Арсика. Затем она тщательно вонзила
обе иголочки в тыльную сторону своей ладони. На ее лицо стало возвра-
щаться нормальное выражение. Но довольно медленно.
Потыкав себя еще циркулем для верности, Катя встала со стула и прошла
мимо меня на свое рабочее место. На мгновенье у меня, как говорят, пому-
тилось в голове.
- Я заявлю в местком, - сказал Игнатий Семенович.
Вскоре пришел Арсик, сумрачный недовольный. Шурочка так и не появи-
лась. Арсик не работал, а сидел, смотря в окно и тихонько насвистывая
одну из модных песенок. Естественно, о любви.
Катя сомнамбулически перебирала инструменты на своем столике.
Я с трудом дождался конца рабочего дня. Ровно в пять пятнадцать Игна-
тий Семенович выключил машину, сложил исписанные листки на край стола и
удалился, сдержанно попрощавшись. Арсик не шевелился. Катя схватила су-
мочкуу и пробежала мимо меня к двери. Мы наконец остались одни с Арси-
ком.
- Слушай, что происходит? - спросил я.
- Я сам не понимаю, - с тоской сказал Арсик. - Но жутко интересно.
Хотя тяжело.
- Пожалуйста, популярнее, - предложил я.
- Иди сюда. Посмотри сам, - сказал он.
С некоторой опаской я подошел к его установке и дал Арсику обмотать
свое запястье ленточкой. Арсик настроил установку и повернул окуляры в
мою сторону.
- Садись и смотри, - сказал он.
2
Сначало было желтое - желтее не придумаешь! - пространство перед мои-
ми глазами. Именно пространство, потому что в нем был объем, из которого
через несколько секунд стали появляться хвостатые зеленые звезды, похо-
жие формой на рыбок-вуалехвосток. Они словно искали себе место, переме-
щаясь в желтом объеме. И объем этот тоже менялся, постепенно густея, на-
ливаясь спелостью, напряженно дрожа и подгоняя маленьких рыбок к их
счастливым точкам. Почему я подумал о точках - счастливые? Да потому
лишь, что следил за зелеными звездочками с непонятным мне и страстным
желанием счастливого, праздничного исхода их движений.
Я чувствовал, что должен быть в желтом мире, открывшемся передо мной,
веселый союз хвостатых рыбок - единственно возможное сочетание точек,
образующее мою гармонию; и я направлял их туда своими мыслями, а когда
они все, взмахнув зеленоватыми вуалями, заняли в объеме истинное положе-
ние, я услышал музыку. Это был вальс на скрипке, как я понял много позд-
нее, фантазия Венявского на темы "Фауста" Гуно - тогда я не знал этой
музыки. И звездочки мои рассыпались искрами и расплылись, потому что я с
удивлением ощутил на своих глазах слезы. Да что же это такое? Меня
больше не было, я оказался растворенным в этом объеме, и только тихий
стук пульса о ленточку фольги доносился из прежнего мира.
А затем образовались три линии - изумрудная, густая с тонкими мрамор-
ными прожилками, нежно-зеленая, прозрачная и бледная, похожая на столб
света. И они тоже перемещались, скрещивались, образуя в местах скрещения
немыслимые сочетания цветов, пока не нашли единственного положения, и
тогда сменилась музыка, а в об[cedilla]еме вырисовалось то забытое мною
лицо, которое я не позволял себе вспоминать уже десять лет, - глаза
прикрыты, выражение боли и счастья, и Моцарт, скрипичный концерт номер
три, вторая часть.
Моцарт тоже позднее, гораздо позднее вошел в мою жизнь.
А я уже гнал сквозь пространство новые картины, подстегивая их нерв-
ным ритмом пульса, и чувствовал, как от моего сердца отделается тонкая и
твердая пленка, - это было больно.
Самое главное, что время перестало существовать. Секунды падали в од-
ну точку, как капли, и эта точка была внутри меня, поему-то за языком, в
гортани.
Ком в горле, десять лет жизни.
Что-то щелкнуло, и меня не стало.
"Медленно я сообразил, что я жив, что я сижу на стуле в своей лабора-
тории, что у меня затекла нога от неудобной позы, что я оторвался от
окуляров и вижу лицо Арсика, что за окнами темно.
Арсик виновато улыбался.
- Сразу много нельзя, - сказал он. - Тебе будет тяжело.
- Хочу еще, - сказал я, как ребенок, у которого отняли игрушку.
Арсик наклонился ко мне, взял за плечи и сильно тряхнул. Это помогло.
Я глубоко вздохнул и заметил еще ряд вещей в лаборатории. Пыльные неп-
рибранные полки с приборами, железную раму в углу и аккуратный стол Иг-
натия Семеновича.
- Как ты это делаешь? - спросил я.
"- Не знаю, - сказал Арсик. - Каждый делает это сам. Плохо, что они
научились самостоятельно пользоваться установкой.
- Кто?
- Шурочка и Катя... Они очень влюбились.
- В кого? - тупо спросил я.
- Катя в тебя, - сказал Арсик.
Два часа назад подобное сообщение вызвало бы во мне ярость или нас-
мешку. Или то и другое вместе. Теперь я почувствовал ужас.
- Что же теперь будет? - спросил я растерянно.
- Пиво холодное, - сказал Арсик. - Иди домой. Что будет, то и будет.
Ночью мне снились желто-зеленые поля с синими бабочками над ними. И
еще лицо Кати, про которую я знал, что это не Катя, а та далекая девочка
моей юности, с которой... Нет, это слишком долго и сложно рассказывать.
Проснулся я рано и, лежа в постели, принялся уговаривать себя, что
ничего особенного не произошло. Нервы расшатались. Неудивительно - все
идет не так, как мне бы хотелось: результатов нет, время проходит, а тут
еще незапланированная любовь.
Я боялся идти на работу. Боялся встречи с Катей.
Катя на десять лет младше меня. Ей девятнадцать. Я это поколение не
понимаю. Неизвестно, что может ей взбрести в голову. Влюблялась бы себе
на здоровье в кого-нибудь другого. Я здесь совершенно ни при чем, ника-
кого повода я не давал. Более того, своим поведением я решительно, как
мне кажется, не допускал возможности в себя влюбиться. Собственно, поче-
му я должен думать об этом? У меня своих забот хватает.
"Размышляя таким образом, я настроил себя воинственно, еще раз недоб-
рым словом помянул так называемую любовь, вскочил с кровати, умылся, по-
чистил зубы и отправился в лабораторию.
Слава Богу, Катя не пришла. Она позвонила и сказала Шурочке, что у
нее поднялась температура. Арсика это сообщение взволновало, он даже пе-
ременился в лице, взъерошил волосы и принялся выхаживать по комнате. Иг-
натий Семенович сделал ему замечание. Он сказал, что Арсик мешает тече-
нию его мыслей. Арсик клацнул зубами, как Щелкунчик, и прошипел:
- Мыссс-лей!
Потом он уставился в окуляры и стал трещать переключателем. Он расс-
матривал свои картинки часа два. Когда он оторвался от них, его лицо
выглядело усталым, печальним и больным. Было видно, что Арсик плакал, но
слезы успели высохнуть.
- Надо что-то делать, - пробормотал он.
Шурочка подбежала к нему и, обняв, стала гладить по голове. Арсик си-
дел, опустив руки. Старик не выдержал этой картины, выскочил из-за стола
и выбежал из лаборатории. Я тоже почувствовал настоятельное желание уда-
литься.
- Арсик, миленький, хороший мой... - шептала Шурочка. - Не надо, не
смотри больше, тебе нельзя. Давай я буду смотреть дальше. Хорошо? Да?
Прикрикнуть, наорать, взорваться - вот что мне нужно было сделать.
Только это могло помочь. Но я сидел как пришитый к стулу. Я сомтрел на
них, а в душе у меня все переворачивалось. Голова кружилась, а мысли
прыгали в ней, как шарики в барабане "Спортлото". Неизвестно, какой ша-
рик выкатится.
Арсик примотал руку Шурочки к установке и усадил ее перед окулярами.
Сам он вышел курить в коридор, невесело усмехнувшись мне.
В этот момент позвонили из месткома.
- Зайдите ко мне, - сказал наш председатель.
Я поплелся, предчувствуя нежелательные и нехорошие разговоры. Перед
председателем лежало заявление, написанное рукою Игнатия Семеновича. Са-
мого старика в месткоме уже не было.
- Что там у вас происходит? - спросил председатель и прочитал: -
"Низкий моральный облик и вызывающее поведение товарища Томашевича А. Н.
отрицательно сказываются на молодых сотрудницах. Вместо работы по теме
Томашевич А. Н. занимается сомнительными психологическими опытами, гра-
ничащими со спиритизмом и черной магией..."
- Ничерта он не смыслит в спиритизме, - сказал я. Я имел в виду Игна-
тия Семеновича.
Председдатель подумал, что это я об Арсике.
- Значит таких фактов не было? - спросил он.
- Черной магии не было, - твердо сказал я.
- А что было? Аморальное поведение было?
- Что такое аморальное поведение? - тихо спросил я.
- Ну, знаете! - воскликнул председатель. - Да они у вас целуются в
рабочее время в рабочих помещениях!.. Какой гадостью он их пичкает?
- Кто? Кого? - спросил я, чтобы оттянуть время.
- Да этот Арсик ваш знаменитый!
Я вяло возразил. Сказал, что Арсик проводит уникальный эксперимент и
ему требуются ассистенты. Мои оправдания разозлили меня, потому что я до
сих пор не знал сути экспериментов Арсика.
- Идите и разберитесь, - сказал председатель. - Чтобы таких сигналов
больше не было.
Я вернулся как раз вовремя. В тот момент, когда нужно было кричать
"брек", как судье на ринге. Шурочка и Игнатий Семенович стояли друг пе-
ред другом в сильнейшем возбуждении и выкрикивали слова, не слушая воз-
ражений.
- Ваша мораль! Шито-крыто! Гадости только делать исподтишка умеете! -
кричала Шурочка.
- Не позволю! Я сорок лет!.. Поживите с мое - увидим! - кричал Игна-
тий Семенович.
Арсик стоял у окна, обхватив голову руками, и медленно раскачивался.
Он постанывал, как от зубной боли. На лице у него была гримаса страда-
ния.
