Проза - Житинский А.Н.

Арсик

А.Н. Житинский

                                   АРСИК
                                  повесть

   У меня все в порядке. Я прочно стою на ногах. Мои дела  идут  превос-
ходно.
   Я кандидат физико-математических наук. Мне еще нет тридцати. Это все-
ляет надежды.
   Я люблю свою работу. Я не люблю нытиков. Кто-то сказал,  что  у  меня
комплекс полноценности. Это так и есть. Не вижу в этом ничего предосуди-
тельного.
   У меня маленькая лаборатория. Она отпочковалась от лаборатории  моего
шефа профессора Галилеева. Шеф понял, что нам будет тесно под одной кры-
шей. Заодно он постарался избавиться от балласта. Ко мне перешли две ла-
борантки, Игнатий семенови и Арсик.
   Главный балласт - это Арсик.
   По-настоящему его зовут Арсений Николаевич Томашевич. Все в  институ-
те, начиная от уборщиц и кончая директором, зовут его Арсиком и на "ты".
Он мило и застенчиво улыбается. Это обстоятельство мешает от него  изба-
виться.
   Арсик не бездарен, но бесполезен. К сожалению, мы учились с ним в од-
ной группе и вместе пришли сюда по распределению. Я говорю -  к  сожале-
нию, потому что теперь мне это не нужно. Меня зовут Геннадий Васильевич.
Я предпочитаю, чтобы меня называли Геннадием Васильевичем. Это не мелочь
и не чванство. Мне необходимы нормальные условия для работы. Я  не  могу
терпеть, когда отношения в лаборатории напоминают приятельскую  вечерин-
ку.
   Арсик зовет меня Гешей.
   Игнатий Семенович, который вдвое старше меня, обращается  ко  мне  по
имени и отчеству. О лаборантках я не говорю. Но Арсик этого не понимает.

   Когда вышел приказ о моем назначении, я  собрал  свою  лабораторию  и
рассказал, чем мы будем заниматься.
   - Вам, Арсений Николаевич, - подчеркнуто сухо сказал  я,  -  придется
сменить тему. Она не вписывается в мои планы.
   Арсик посмотрел на меня наивно, как дитя. Он долго соображал,  что  к
чему, а потом лениво спросил:
   - Геша, а правда, что глаза - зеркало души? Вот я все время  думаю  -
какое зеркало? Вогнутое, выпуклое или, может быть, плоское?
   Игнатий Семенович вздрогнул. Он не был близко знаком с Арсиком, пото-
му что до образования моей ллаборатории работал в другой комнате.  Лабо-
рантки Шурочка и Катя уткнулись в стол, и  уши  у  них  покраснели.  Они
сдерживали смех. Они полагали, что в словах Арсика  есть  скрытый  смысл
или подтекст.
   Они тоже плохо его знали. В речах Арсика никогда не  было  подтекста.
Если он спрашивал о зеркалах, значит, именно они его в настоящий  момент
интересовали.
   Я не мог сразу поставить его на место. Я знал, что он просто не  пой-
мет, чего от него хотят.
   - Полупроницаемое, - сказал я, стараясь улыбаться. Я имел в виду зер-
кало души.
   - Угу, - сказал Арсик, выпятив нижнюю губу. - Это само собой.
   - А тему ты все-таки сменишь, - сказал я.
   Он пожал плечами. Кроме зеркал, его сейчас ничего не интересовало.
   Мы все занимаемся физической оптикой. Это древний раздел физики. Сей-
час он бурно развивается, благодаря лазерам, световодам и прочим  вещам.
Меня интересует волоконная оптика. Вернее, ее стык с цифровой  техникой.
Мне видятся оптические цифровые машины с огромным быстродействием и  ка-
налы связи с гигантским объемом пропускаемой информации.  Это  стратеги-
ческое направление моих исследований.
   Я убежден, что жизненная стратегия необходима каждому. Она  позволяет
отличить главное от второстепенного. Выбрать правильную жизненную  стра-
тегию удается не всем. Я считаю, что мне это удалось. Теперь мне  предс-
тояло включить подчиненных в эту житзненную стратегию. Я чувствовал, что
с Арсиком придется помучиться.
   У него никогда не было четких планов относительно себя. Он  занимался
физикой на задворках, рыл боковые туннели, украшал науку ненужными  поб-
рякушками. Последняя его тема звучала так: ~Исследование влияния  цвето-
вых спектров на всхожесть и произрастание растений". Шеф сказал, что она
имеет прикладное значение для сельского хозяйства. Арсик  выращивал  лук
на подоконнике, облучая его разными спектрами. Весной, в период авитами-
ноза, мы этот лук ели.
   Кто-то назвал Арсика поэтом от физики. Ненавижу красивые  слова!  Это
все равно что физик от поэзии.
   Шеф не вмешивался в деятельность Арсика. По-моему, он махнул на  него
рукой. Уволить Арсика не было возможности, заставить его заниматься нас-
тоящим делом тоже. Когда представился случай, шеф спихнул его мне. Но  у
меня на учете каждый человек. Лаборантки не в  счет,  Игнатий  Семенович
тоже, потому что ждет пенсии и все время читает реферативные журналы. Он
думает, что науку движет образованность. Образованности у него  навалом,
а головы нет. Науку движут головы.
   У Арсика голова есть. Это самое печальное.
   Я не против окольных путей и поэтических вольностей. Иногда  открытия
делаются на задворках. Но когда в лаборатории всего две головы, это  не-
позволительная роскошь.
   Поэтому первым делом я сменил Арсику тему и убрал лук с  подоконника.
Арсик отнесся к этому безучастно. Как я потом понял, его уже интересова-
ли другие вещи.
   Я предложил Арсику заняться оптическими каналами связи. Себе я  оста-
вил оптические цифровые элементы.
   - Что с чем будем связывать? - спросил Арсик.
   - Не прикидывайся дурачком, - сказал я. - Сам прекрасно знаешь.
   - Геша, я тебя люблю, - заявил Арсик. - Ты сейчас такой узенький.
   Лаборантки снова прыснули, понимая сказанное фигурально. Но я  насто-
рожился. Я уже привык понимать Арсика буквально. Почему он  назвал  меня
узеньким?
   Через несколько дней мы с дочкой гуляли в парке. Было воскресенье.  В
этом парке есть карусель, качели и загородка  с  кривыми  зеркалами.  Мы
пошли в кривые зеркала. Там развлекались несколько человек с  детьми.  В
загородке я увидел Арсика. Он неподвижно стоял у вогнутого  цилиндричес-
кого зеркала. При этом он не смотрел в зеркало, а смотрел куда-то поверх
него, пребывая в задумчивости. Я подошел сзади и взглянул на наши  отра-
жения. Мы с Арсиком были узенькими, острыми и длинными, как копья.  Лицо
Арсика было печальным. Может быть, благодаря вытянутости. Он тряхнул го-
ловой, повернулся и быстро вышел из павильона. Меня он не заметил.
   Кто-то рядом надрывался от хохота. Я обошел зеркала,  держа  дочь  за
руку. Ничего смешного я там не нашел. У меня из головы не выходил  Арсик
перед цилиндрическим зеркалом.
   Между тем Арсик окунулся в работу по новой теме. Он достал  световоды
и принялся плести из них какую-то паутину. Одновременно он  занялся  ко-
лекционированием репродукций. Он увешивал стены лаборатории репродукция-
ми картин. Художественные симпатии Арсика были разнообразны: старые мас-
тера, импрессионисты, абстракционисты. Некоторые  репродукции  он  вешал
вверх ногами, некоторые боком. Лаборантки  потом  их  перевешивали  пра-
вильно. Арсика это не занимало.
   Против картинок я не возражал.
   Арсик смастерил доску густо усеянную оптическими датчиками. С  другой
стороны от доски отходили световоды. Их было огромное количество.  Арсик
сплел из них толстый канат, а концы вывел на свою установку.  Теперь  он
целыми днями сидел за установкой, а доску с датчиками подвешивал к  сте-
не, закрывая ею какую-нибудь репродукцию.
   Он занимался этим месяц. Наконец я не выдержал.
   - Как твои успехи? - спросил я.
   - Что такое успехи? - рассеянно спросил он.
   - Результаты, выводы, данные, - терпеливо разъяснил я.
   - Данные есть, - улыбнувшись, сказал Арсик. - Но  довольно  безуспеш-
ные.
   Я напомнил ему, что его дело заниматься каналами связи. Изучать  про-
пускную способность и так далее.
   Арсик посмотрел на меня, как бы припоминая  что-то,  а  потом  поднял
указательный палец и помахал, подзывая к себе. Он поманил своего  непос-
редственного начальника.
   В лаборатории стало тихо. Даже Игнатий Семенович оторвался от рефера-
тивного журнала и с интересом наблюдал, что будет дальше. Я поднялся  со
своего места и неторопливо подошел к Арсику. Я старался делать вид,  что
ничего особенного не происходит. Хотявнутри меня колотило от злости.
   - Посмотри сюда, - сказал Арсик, придвигая ко мне окуляры своей уста-
новки.
   Я взглянул в окуляры и увидел красивую картинку. Над зеленой лужайкой
висела наклоненная фигурка мальчика. Мальчик был обнаженным.  Краски  на
картине были поразительной чистоты. На заднем плане возвышался  готичес-
кий замок.
   - Ну и что? - спросил я, отрываясь от окуляров.
   - Красиво, правда? - мечтательно сказал Арсик. - особенно эти яблоки.

   Я не заметил на картине яблок, но проверять не стал.  Я  вернулся  на
свое место и попытался продолжить расчет  элемента.  Но  выходка  Арсика
сбила ход моей мысли. Я поднял голову и увидел, что Арсик все еще  любу-
ется картинкой, а канат световодов тянется через всю комнату к  доске  с
датчиками. Доска висела на стене, прикрывая одну из репродукций.
   "Когда все ушли на обед, я подошел к стене и приподнял доску. Под нею
была абстрактная картинка. Плавные линии, точки, запятые, нечто  похожее
на амебу, и тому подобное. Надпись под картинкой гласила: "Пауль  Клее".
Она была сделана от руки.
   Я снова приник к окулярам, но ничего не увидел. Арсик выключил  уста-
новку, уходя на обед.
   Несколько дней я размышлял над картинкой, увиденной в  окулярах.  Она
не выходила из головы. Летающий мальчик на  фоне  готического  замка.  В
воскресенье я почувствовал настоятельное желание сходить  в  Эрмитаж.  Я
вспомнил, что не был там лет семь.
   Мне не хотелось говорить жене, куда я иду. Это вызвало бы удивление и
распросы. Я сказал, что мне нужно пройтись, чтобы обдумать одну идею.  К
таким моим прогулкам жена привыкла.
   У входа в Эрмитаж стоял Арсик. Он переминался с ноги на ногу и погля-
дывал на часы. Над Невой дул ветер. У Арсика был озябший вид. Мне  пока-
залось, что он стоит здесь уже давно.
   - А, привет! - сказал Арсик. - Я тебя давненько поджидаю.
   У него была такая манера шутить. Этим он прикрывал свое смущение. Ви-
димо, он назначил здесь свидание и пытался это скрыть. Личная жизнь  Ар-
сика всегда была покрыта мраком.
   - Ну, тогда пойдем, - сказал я.
   - Нет, прости, я не только тебя жду, - помявшись, сознался он.
   Я пожал плечами и пошел к дверям. Открывая дверь, я оглянулся и  уви-
дел, что Арсик не спеша удаляется по набережной, засунув руки в  карманы
плаща.
   Я походил по залам, посмотрел  Рембрандта,  итальянцев,  поднялся  на
третий этаж. Там я неожиданно встретил своих лаборанток Катю и  Шурочку.
Они стояли перед картиной Гогена. Я быстро прошел за их спинами в следу-
ющий зал и наткнулся на Игнатия Семеновича. Старик смущенно потупился  и
пустился в длинные объяснения, почему он здесь. Как будто это  требовало
оправданий.
   - Я тоже люблю иногда сюда приходить, - сказал я.
   Мы разошлись. Картины больше не интересовали меня.  Я  размышлял  над
этим совпадением. Я хорошо знаю теорию вероятности. Она допускает  такие
вещи, но редко. Потом я придумал логическое объяснение. Репродукции  Ар-
сика сделали свое дело. Своим молчаливым присутствием на стенах они про-
будили в нас интерес к живописи. Оставалась маленькая загвоздка.  Почему
мы все пришли в Эрмитаж одновременно? Но в конце  концов,  почему  бы  и
нет! Выходной день, на неделе мы заняты, так что все понятно.
   На следующий день репродукции исчезли со стен. Арсик снял их  все  до
единой и сложил в шкаф. Потом он долго возился с  доской,  прилаживая  к
ней источники света и разные фильтры, с помощью которых он облучал лук.
   Шурочка и Катя трудились над моей установкой, водя пальцами по схеме.
При этом они успевали что-то обсуждать. Мелькали мужские имена и местои-
мение "он". Игнатий Семенович читал журналы и делал  выписки.  Время  от
времени он жаловался, что пухнет голова. Меня это особенно раздражало.
   - Между прочим, красный цвет не имеет никакого отношения к  любви,  -
сказал вдруг Арсик.
   Лаборантки тут же прекратили работу и уставились на Арсика. Тема люб-
ви была для них животрепещущей.
   - Арсик, поясни свою мысль, - сказала Катя.
   - Любовь - это нечто желто-зеленое, - продолжил Арсик. -  В  основном
три спектральные линии.
   - Желто-зеленое! - возмутилась Шурочка. - Ты, Арсик, ничего  в  любви
не понимаешь!
   - Совершенно верно, - сказал Арсик. - Но длины волн,  соответствующие
любви...
   - Арсений, - сказал я. - Не отвлекай народ по пустякам.
   Теперь уже лаборантки с возмущением уставились на меня. Они, конечно,
полагали, что любовь важнее измерительного устройства, над  которым  они
корпели. И вообще важнее всего на свете. Эта мысль старательно  насажда-
ется искусством, литературой и средствами массовой информации. По  радио
только и слышно, как  поют  "Любовь  нечаянно  нагрянет...",  "Любовь  -
кольцо, а у кольца начала нет и нет конца..." и прочую галиматью. Любовь
между тем встречается так же редко, как талант. Никакие песенки не помо-
гут стать талантливым в этом вопросе. То, что так занимает моих лаборан-
ток, имеет отношение только к продолжению человеческого рода. Я  глубоко
уверен, что он будет продолжаться и впредь  без  сомнительных  украшений
естества дешевыми мотивчиками и ссылками на любовь  при  каждом  удобном
случае.
   - Очень странно, Геннадий Васильевич, - заметила Шурочка. -  В  вашем
возрасте встречаются мужчины, которые еще способны любить.
   - Зато в вашем возрасте, Шурочка, редко встретишь человека, способно-
го думать и рассуждать. К сожалению, - сказал я.
   - Подумаешь! - обиделась Шурочка. - И носитесь со своим умом,  никому
он не нужен.
   - Диспут окончен! - объявил я. - Все обсуждения переносятся на после-
рабочее время.
   В лаборатории стало тихо. Шурочка и Катя демонстративно работали. Ар-
сик припал к окулярам установки, крутя пальцами  какие-то  ручки.  Глаза
его были закрыты окулярами, но рот расплывался в блаженной улыбке. Потом
губы сложились трубочкой, и Арсик издал звук, похожий на поцелуй.
   - Я вас любил, любовь еще, быть может... - сказал он.
   - Арсений! - негромко, но внушительно сказал я.
   Арсик оторвался от окуляров. В глазах  его  была  безмятежная  мечта-
тельность. Она совершенно не соответствовала моим представлениям о рабо-
те, физике, деловой атмосфере и научном прогрессе. Она не соответствова-
ла также моему настроению. Уже два месяца  мы  топтались  на  месте.  Мы
транжирили время. У меня даже появилась мысль, что все мы  ждем  пенсии,
как Игнатий Семенович. Не все ли равно,  сколько  ждать:  два  года  или
тридцать лет? Все эти соображения действовали мне на нервы и выводили из
себя.
   - Будь любезен через три дня представить мне письменный отчет о  про-
деланной работе, - сказал я Арсику.
   Самое интересное, что больше всех  испугался  Игнатий  Семенович.  Он
сделал сосредоточенное лицо, стал рыться в столде, достал  кучу  толстых
тетрадей с закладками, всем своим видом  изображая  деятельность.  Арсик
же, не меняя позы, протянул руку вниз и вынул оттуда листок  бумаги.  Он
черкнул на нем несколько строк, изобразил какую-то схему и,  подойдя  ко
мне положил листок на мой стол.
   - Вот, - сказал он. - У меня готово.
   Там было написано.: "Отчет о проделанной работе. Появилась одна идея.
Оптическое запоминающее устройство". Дальше шла схема и  несколько  фор-
мул.
   Первым делом я подумал, что Арсик издевается. Но потом,  взглянув  на
формулы, я убедился, что идея заслуживает внимания. Арсик предложил  за-
поминающий элемент, представлявший собою  систему  трех  зеркал  сложной
формы. В одну из точек системы вводится объект. Его изображение  удержи-
вается в системе бесконечно долго, благодаря форме и  расположению  зер-
кал. Оно как бы циркулирует в системе в виде отражений, даже когда само-
го объекта уже нет. Арсик нашел способ удерживать отражение  в  зеркалах
после снятия оригинала! В системе существовали две особые  точки:  точка
ввода оригинала и точка вывода  изображения.  Конечно,  Арсик  предложил
только принцип, требовалось рассчитать детально форму зеркал, их  распо-
ложение и координаты особых точек. Но идея была великолепная.
   - К каналам связи это не имеет отношения, - извиняющимся тоном сказал
Арсик.
   - Все равно здорово! - сказал я. - Рассчитай только все до конца.
   - Ой, Геша, не хочется! - взмолился Арсик. - Там же все понятно. Рас-
чет не требует квалификации, - шепотом добавил он и показал  глазами  на
Игнатия Семеновича.
   - Черт с тобой! - буркнул я и подозвал к столу старика.
   Игнатий Семенович долго и недоверчиво изучал схему Арсика.  По-моему,
он прикидывал в уме, потянет ли расчет.
   - У американцев ничего похожего я не встречал, - сказал он наконец. -
Может быть, посмотреть у японцев? Нужно заказать переводы.
   - Нет этого у японцев, - сказал я. - Вы же видите. Если бы такой эле-
мент был, все бы о нем знали...
   - Да, это, пожалуй, открытие, - с достоинством признал Игнатий  Семе-
нович. - Но как быть с авторством? Если я выполню основополагающие  рас-
четы...
   - Впишем всех, - сказал Арсик. - Гешу, вас и меня.
   - Я согласен, - сказал Игнатий Семенович.
   - Когда будем патентовать, решим этот вопрос, - сказал я. - Во всяком
случае, я этим заниматься не намерен, следовательно, никакого моего  ав-
торства в работе не будет.
   Игнатий Семенович пожал плечами и вернулся на свое  место  с  листком
Арсика. Я был вне себя от злости. Только сейчас я понял, как удружил мне
профессор Галилеев, подсунув старика. Игнатий Семенович был рекомендован
как автор сорока статей и обладатель семи  авторских  свидетельств.  Все
эти работы были коллективными. Между прочим, фамилия  Игнатия  Семеновиа
была Арнаутов. Это обстоятельство позволяло  ему,  как  правило,  стоять
первым в списке авторов. Тоже  немаловажно,  поскольку  при  ссылках  на
статьи обычно пишут: "В работе Арнаутова и др. с убедительностью показа-
но..." И так далее.
   Следовательно, Арсик со своей красивой и остроумной идеей  попадпл  в
рразряд "др.".
   "Ну нет! - подумал я. - Арсик будет стоять первым, чего бы мне это ни
стоило".
   Таким образом, Арсик откупился от меня идеей, и я позволил ему  зани-
маться, чем он хочет. Бог с нми! Если он хотя бы раз в полгода будет вы-
давать нечто подобное, его присутствие  в  лаборатории  себя  оправдает.
Лишь бы он не очень мешал своими разговорами о любви и непонятными  шут-
ками. Они расхолаживают коллектив.
   Вскоре я уехал в командировку. Все были при деле.  Игнатий  Семенович
раздобыл настольную вычислительную машину и рассчитывал элемент  Арсика,
сам Арсик возился с установкой, а лаборантки заканчивали  мою  схему.  В
лаборатории царил приятный моему сердцу порядок. Я уехал с легкой душой,
выступил на конференции и вернулся через три дня.
   Войдя по приезде в лабораторию, я сразу почувствовал что-то неладное.
Было какое-то напряжение в воздухе. Все сидели на тех же местах, будто я
и не уезжал, также тыкал в клавиши машины Игнатий Семенович,  но  что-то
уже произошло. Катя поздоровалась со мной не так, как обычно. Она взмах-
нула своими ресницами, опустила  глаза  и  пробормотала:  "Здравствуйте,
Геннадий Васильевич..." А Шурочка тревожно на нее взглянула. Обычно Катя
здоровалась сухо, одним кивком. Арсик приветственно помахал  мне  рукой.
Другая его рука, левая, лежала на установке и была обтянута  у  запястья
тонкой ленточкой фольги, от которой тянулся провод к коммутирующему уст-
ройству. Помахав правой рукой, Арсик впился в окуляры  и  отключился  от
внешней жизни.
   - Как дела? - спросил я.
   - Мы все сделали, - сказала Шурочка.
   Катя сидела, отвернувшись.
   - Молодцы, - похвалил я и подошел к своей установке.
   Катя вдруг вскочила и выбежала из лаборатории, пряча  лицо.  Я  успел
заметить, что глаза у нее полны слез и тушь с ресниц ползет грязноватыми
струйками по щекам.
   - Что случилось? - спросил я Шурочку.
   - Ничего! - вызывающе сказала она. - Это вас не касается.
   - Все, что происходит в лаборатории в рабочее время, касается меня, -
сказал я. - Если я могу  чем-нибудь  помочь  или  требуется  мое  вмеша-
тельство...
   - Ваше вмешательство безусловно требуется, - произнес Игнатий Семено-
вич.
   Арсик оторвался от окуляров и сказал:
   - Игнатий Семенович, не желаете ли взглянуть?
   Старик испуганно вздрогнул, замахал руками и закричал:
   - Не желаю! Не испытываю ни малейшего желания! Занимайтесь этими глу-
постями сами! Растлевайте молодежь!
   - Ну-ну, уж и растлевайте! - добродушно сказал Арсик.
   - Может быть, мне объяснят, что происходит? - сказал я,  тихо  свире-
пея.
   - Геша, все тип-топ, - сказал Арсик.
   Шурочка ушла искать и успокаивать Катю, а я принялся  проверять  соб-
ранную схему. Это отвлекло мое внимание и позволило забыть о  случившем-
ся. Но ненадолго. Через полчаса вернулась Катя с умытым лицом. Под  гла-
зами были красные пятна. Проходя мимо Арсика, она прошептала:
   - Я тебе, Арсик, этого не прощу!
   - Катенька, не надо! - взмолился Арсик. - Это пройдет.
   - Я не хочу, чтобы это проходило, - твердо сказала Катя.
   Я сделал вид, что ничего не слышу, хотя в уме уже строил  разные  до-
гадки. Потом подчеркнуто холодным тоном я дал лаборанткам следующее  за-
дание и углубился в работу.
   Вскоре пришла ученый секретарь  института  Татьяна  Павловна  Сизова,
стала требовать очередные планы, списки статей, заговорила о  перспекти-
вах и прочее. Между этим прочим она спросила, когда защитится Арсик.
   - Никогда! - сказал Арсик.
   - Когда напишет работу, - пожал плечами я. - Идея у  него  уже  есть,
осталось оформить.
   - А это в науке самое главное, - наставительно заметил Игнатий  Семе-
нович, вписывая в журнал цифры. - Да-да! Не головокружительные  идеи,  а
черновая будничная работа.
   И он сурово поджал губы.
   - Что вы можете знать о моей работе? - медленно начал Арсик,  повора-
чиваясь на стуле к Игнатию Семеновичу. - Разве вы  когда-нибудь  удивля-
лись? Разве  плакали  вы  хоть  раз  от  несовершенства  мира  и  своего
собственного несовершенства? Музыка внутри нас и свет.  Пытались  ли  вы
освободить их?
   Я испугался, что Арсик опять разыгрывает дурачка. Но он говорил  тихо
и серьезно. Татьяна Павловна словно окаменела, смотря Арсику в рот. Ста-
рик напрягся и побелел, но возражать не пытался. А Арсик продолжал  свою
речь, точно читал текст проповеди:
   - Мы заботимся о прогрессе. Мы увеличиваем поголовье машин и произво-
дим исписанную бумагу. А музыка внутри нас все глуше, и свет  наш  мерк-
нет. Мы обмениваемся информацией, покупаем ее, продаем, кладем в  сбере-
гательные кассы вычислительных машин, а до сердца достучаться не  можем.
Зачем мне занть все на свете, если я не знаю главного - души своей и  не
умею быть свободным? Если я забыл совесть, а совесть забыла  меня?  Одна
должа быть наука - наука счастья. Других не нужно...
   - Я не совсем понимаю, - сказал Игнатий Семенович.
   - Ну, я пошла, - пролепетала Татьяна Павловна и удалилась  на  цыпоч-
ках.
   - Извините меня, - сказал Арсик и тоже вышел.
   Шурочка, стоявшая у дверей и слушавшая Арсика прикрыв глаза, с экста-
тическим, я бы сказал, вниманием, выскользнула за ним. Катя закусила гу-
бу и ушла из лаборатории, держась неестественно прямо.  Остались  только
мы с Игнатием Семеновичем.
   - Он совсем распустился, - сказал старик.  -  Демонстрирует  девушкам
свои картинки. Сам смотрит на них целыми днями... Это же бред  какой-то,
что он говорил!
   Я подошел к установке Арсика. На коммутационной панели был расположен
переключатель. На его указателе были деления. Возле каждого деления сто-
яли нарисованные шариковой ручкой значки: сердечко, пронзенное  стрелой,
скрипичный ключ, вытянутая капля воды с  заостренным  хвостиком,  черный
котенок, обхвативший лапами другое сердечко, уже без стрелы, и кружок  с
расходящимися лучами - по-видимому, солнышко.
   - Только ради Бога не смотрите в окуляры, - предупредил Игнатий Семе-
нович.
   - А вы смотрели?
   - Упаси боже! - сказал старик. - Я один раз посмотрел, когда там  жи-
вопись была. Потом неделю рубенсовские женщины снились.
   - Все равно она выключена, - сказал я и отошел к своему столу.
   Указатель переключателя сомтрел на черного котенка, обнимающего  сер-
дечко. "Надо поговорить с Арсением", - решил я про себя.
   Вскоре я пошел обедать. Столовой в нашем институте нет, мы ходим обе-
дать в соседнее кафе. Я вышел из институтского подъезда и в скверике  на
скамейке увидел Арсения и Шурочку. Они сидели и курили. Рука Арсика  об-
нимала плечи Шурочки. Сидели они совершенно неподвижно, и на лицах обоих
было глупейшее выражение, какое бывает у  влюбленных.  "Только  того  не
хватало в нашей лаборатории! - подумал я. - Теперь начнутся сплетни, на-
меки на моральный облик и тому подобное. Арсик ведь  не  мальчишка!  Ему
следовало бы вести себя осторожнее".
   Не могу сказать, чтобы я обрадовался этому открытию как  руководитель
коллектива.
   Но на этом приключения дня не кончились. Когда я пришел из кафе,  Ар-
сика и Шурочки на скамейке не было. Не было их и в лаборатории. За уста-
новкой Арсика сидела Катя, впившись в окуляры. Ленточка фольги  обхваты-
вала ее запястье. Переключатель был в  положении  "сердечко,  пронзенное
стрелой". Игнатий Семенович нервно тыкал в клавиши и причитал:
   - Ну зачем вам это, Катя? Я не понимаю! Это же безнравственно в конце
концов... Вы молодая, красивая девушка...
   - А вы божий одуванец. Отстаньте от меня, - нежнейшим голосом провор-
ковала Катя, не отрываясь от окуляров.
   - Это же наркомания какая-то! - скричал Игнатий Семенович.  -  Вы  не
отдаете себе отчета.
   - Не отдаю, - согласилась Катя. - Только отстаньте.
   - Кто включил установку? - спросил я.
   Катя отвела глаза от окуляров и посмотрела на меня. И тут я  испугал-
ся. Я никогда не видел у женщин такого выражения лица. Даже в кино. Нет,
вру... Видел, видел я такое выражение. Но это было так  давно  и  я  так
прочно запретил себе вспоминать о нем, что сейчас испугался и мысли  мои
смешались.
   В глазах Кати был зов, призыв - что за черт, не знаю как  выразиться!
Губы дрожали - влажные, нежные, зрачки были расширены, от Кати  исходило
притяжение. Я его ощущщал и схватился за край стола, чтобы не сделать ей
шаг навстречу.
   - Что с вами?! - закричал я. - Кто разрешил включать установку?
   Катя отстегнула алюминиевую ленточку с запястья и взяла со стола  из-
мерительный циркуль из готовальни Арсика. Затем  она  тщательно  вонзила
обе иголочки в тыльную сторону своей ладони. На ее  лицо  стало  возвра-
щаться нормальное выражение. Но довольно медленно.
   Потыкав себя еще циркулем для верности, Катя встала со стула и прошла
мимо меня на свое рабочее место. На мгновенье у меня, как говорят, пому-
тилось в голове.
   - Я заявлю в местком, - сказал Игнатий Семенович.
   Вскоре пришел Арсик, сумрачный недовольный. Шурочка так и  не  появи-
лась. Арсик не работал, а сидел, смотря в окно  и  тихонько  насвистывая
одну из модных песенок. Естественно, о любви.
   Катя сомнамбулически перебирала инструменты на своем столике.
   Я с трудом дождался конца рабочего дня. Ровно в пять пятнадцать Игна-
тий Семенович выключил машину, сложил исписанные листки на край стола  и
удалился, сдержанно попрощавшись. Арсик не шевелился. Катя схватила  су-
мочкуу и пробежала мимо меня к двери. Мы наконец остались одни  с  Арси-
ком.
   - Слушай, что происходит? - спросил я.
   - Я сам не понимаю, - с тоской сказал Арсик. -  Но  жутко  интересно.
Хотя тяжело.
   - Пожалуйста, популярнее, - предложил я.
   - Иди сюда. Посмотри сам, - сказал он.
   С некоторой опаской я подошел к его установке и дал  Арсику  обмотать
свое запястье ленточкой. Арсик настроил установку и повернул  окуляры  в
мою сторону.
   - Садись и смотри, - сказал он.
   2
   Сначало было желтое - желтее не придумаешь! - пространство перед мои-
ми глазами. Именно пространство, потому что в нем был объем, из которого
через несколько секунд стали появляться хвостатые зеленые звезды,  похо-
жие формой на рыбок-вуалехвосток. Они словно искали себе место,  переме-
щаясь в желтом объеме. И объем этот тоже менялся, постепенно густея, на-
ливаясь спелостью, напряженно дрожа и  подгоняя  маленьких  рыбок  к  их
счастливым точкам. Почему я подумал о точках  -  счастливые?  Да  потому
лишь, что следил за зелеными звездочками с непонятным  мне  и  страстным
желанием счастливого, праздничного исхода их движений.
   Я чувствовал, что должен быть в желтом мире, открывшемся передо мной,
веселый союз хвостатых рыбок - единственно  возможное  сочетание  точек,
образующее мою гармонию; и я направлял их туда своими мыслями,  а  когда
они все, взмахнув зеленоватыми вуалями, заняли в объеме истинное положе-
ние, я услышал музыку. Это был вальс на скрипке, как я понял много позд-
нее, фантазия Венявского на темы "Фауста" Гуно - тогда я  не  знал  этой
музыки. И звездочки мои рассыпались искрами и расплылись, потому что я с
удивлением ощутил на своих глазах слезы.  Да  что  же  это  такое?  Меня
больше не было, я оказался растворенным в этом объеме,  и  только  тихий
стук пульса о ленточку фольги доносился из прежнего мира.
   А затем образовались три линии - изумрудная, густая с тонкими мрамор-
ными прожилками, нежно-зеленая, прозрачная и бледная, похожая  на  столб
света. И они тоже перемещались, скрещивались, образуя в местах скрещения
немыслимые сочетания цветов, пока не нашли  единственного  положения,  и
тогда сменилась музыка, а в об[cedilla]еме вырисовалось то забытое  мною
лицо, которое я не позволял себе вспоминать  уже  десять  лет,  -  глаза
прикрыты, выражение боли и счастья, и Моцарт, скрипичный  концерт  номер
три, вторая часть.
   Моцарт тоже позднее, гораздо позднее вошел в мою жизнь.
   А я уже гнал сквозь пространство новые картины, подстегивая их  нерв-
ным ритмом пульса, и чувствовал, как от моего сердца отделается тонкая и
твердая пленка, - это было больно.
   Самое главное, что время перестало существовать. Секунды падали в од-
ну точку, как капли, и эта точка была внутри меня, поему-то за языком, в
гортани.
   Ком в горле, десять лет жизни.
   Что-то щелкнуло, и меня не стало.
   "Медленно я сообразил, что я жив, что я сижу на стуле в своей лабора-
тории, что у меня затекла нога от неудобной позы,  что  я  оторвался  от
окуляров и вижу лицо Арсика, что за окнами темно.
   Арсик виновато улыбался.
   - Сразу много нельзя, - сказал он. - Тебе будет тяжело.
   - Хочу еще, - сказал я, как ребенок, у которого отняли игрушку.
   Арсик наклонился ко мне, взял за плечи и сильно тряхнул. Это помогло.
Я глубоко вздохнул и заметил еще ряд вещей в лаборатории.  Пыльные  неп-
рибранные полки с приборами, железную раму в углу и аккуратный стол  Иг-
натия Семеновича.
   - Как ты это делаешь? - спросил я.
   "- Не знаю, - сказал Арсик. - Каждый делает это сам. Плохо,  что  они
научились самостоятельно пользоваться установкой.
   - Кто?
   - Шурочка и Катя... Они очень влюбились.
   - В кого? - тупо спросил я.
   - Катя в тебя, - сказал Арсик.
   Два часа назад подобное сообщение вызвало бы во мне ярость  или  нас-
мешку. Или то и другое вместе. Теперь я почувствовал ужас.
   - Что же теперь будет? - спросил я растерянно.
   - Пиво холодное, - сказал Арсик. - Иди домой. Что будет, то и будет.
   Ночью мне снились желто-зеленые поля с синими бабочками над  ними.  И
еще лицо Кати, про которую я знал, что это не Катя, а та далекая девочка
моей юности, с которой... Нет, это слишком долго и сложно рассказывать.
   Проснулся я рано и, лежа в постели, принялся  уговаривать  себя,  что
ничего особенного не произошло. Нервы расшатались. Неудивительно  -  все
идет не так, как мне бы хотелось: результатов нет, время проходит, а тут
еще незапланированная любовь.
   Я боялся идти на работу. Боялся встречи с Катей.
   Катя на десять лет младше меня. Ей девятнадцать. Я это  поколение  не
понимаю. Неизвестно, что может ей взбрести в голову. Влюблялась бы  себе
на здоровье в кого-нибудь другого. Я здесь совершенно ни при чем,  ника-
кого повода я не давал. Более того, своим поведением я  решительно,  как
мне кажется, не допускал возможности в себя влюбиться. Собственно, поче-
му я должен думать об этом? У меня своих забот хватает.
   "Размышляя таким образом, я настроил себя воинственно, еще раз недоб-
рым словом помянул так называемую любовь, вскочил с кровати, умылся, по-
чистил зубы и отправился в лабораторию.
   Слава Богу, Катя не пришла. Она позвонила и сказала  Шурочке,  что  у
нее поднялась температура. Арсика это сообщение взволновало, он даже пе-
ременился в лице, взъерошил волосы и принялся выхаживать по комнате. Иг-
натий Семенович сделал ему замечание. Он сказал, что Арсик мешает  тече-
нию его мыслей. Арсик клацнул зубами, как Щелкунчик, и прошипел:
   - Мыссс-лей!
   Потом он уставился в окуляры и стал трещать переключателем. Он  расс-
матривал свои картинки часа два. Когда он оторвался  от  них,  его  лицо
выглядело усталым, печальним и больным. Было видно, что Арсик плакал, но
слезы успели высохнуть.
   - Надо что-то делать, - пробормотал он.
   Шурочка подбежала к нему и, обняв, стала гладить по голове. Арсик си-
дел, опустив руки. Старик не выдержал этой картины, выскочил из-за стола
и выбежал из лаборатории. Я тоже почувствовал настоятельное желание уда-
литься.
   - Арсик, миленький, хороший мой... - шептала Шурочка. - Не  надо,  не
смотри больше, тебе нельзя. Давай я буду смотреть дальше. Хорошо? Да?
   Прикрикнуть, наорать, взорваться - вот что мне  нужно  было  сделать.
Только это могло помочь. Но я сидел как пришитый к стулу. Я  сомтрел  на
них, а в душе у меня все переворачивалось.  Голова  кружилась,  а  мысли
прыгали в ней, как шарики в барабане "Спортлото". Неизвестно, какой  ша-
рик выкатится.
   Арсик примотал руку Шурочки к установке и усадил ее перед  окулярами.
Сам он вышел курить в коридор, невесело усмехнувшись мне.
   В этот момент позвонили из месткома.
   - Зайдите ко мне, - сказал наш председатель.
   Я поплелся, предчувствуя нежелательные и нехорошие  разговоры.  Перед
председателем лежало заявление, написанное рукою Игнатия Семеновича. Са-
мого старика в месткоме уже не было.
   - Что там у вас происходит? -  спросил  председатель  и  прочитал:  -
"Низкий моральный облик и вызывающее поведение товарища Томашевича А. Н.
отрицательно сказываются на молодых сотрудницах. Вместо работы  по  теме
Томашевич А. Н. занимается сомнительными психологическими опытами,  гра-
ничащими со спиритизмом и черной магией..."
   - Ничерта он не смыслит в спиритизме, - сказал я. Я имел в виду Игна-
тия Семеновича.
   Председдатель подумал, что это я об Арсике.
   - Значит таких фактов не было? - спросил он.
   - Черной магии не было, - твердо сказал я.
   - А что было? Аморальное поведение было?
   - Что такое аморальное поведение? - тихо спросил я.
   - Ну, знаете! - воскликнул председатель. - Да они у  вас  целуются  в
рабочее время в рабочих помещениях!.. Какой гадостью он их пичкает?
   - Кто? Кого? - спросил я, чтобы оттянуть время.
   - Да этот Арсик ваш знаменитый!
   Я вяло возразил. Сказал, что Арсик проводит уникальный эксперимент  и
ему требуются ассистенты. Мои оправдания разозлили меня, потому что я до
сих пор не знал сути экспериментов Арсика.
   - Идите и разберитесь, - сказал председатель. - Чтобы таких  сигналов
больше не было.
   Я вернулся как раз вовремя. В тот момент, когда  нужно  было  кричать
"брек", как судье на ринге. Шурочка и Игнатий Семенович стояли друг  пе-
ред другом в сильнейшем возбуждении и выкрикивали слова, не слушая  воз-
ражений.
   - Ваша мораль! Шито-крыто! Гадости только делать исподтишка умеете! -
кричала Шурочка.
   - Не позволю! Я сорок лет!.. Поживите с мое - увидим! - кричал  Игна-
тий Семенович.
   Арсик стоял у окна, обхватив голову руками, и медленно  раскачивался.
Он постанывал, как от зубной боли. На лице у него была  гримаса  страда-
ния.
   - Стоп! - крикнул я.
   Старик и Шурочка замолкли, дрожа от негодования. Арсик шагнул ко  мне
и принялся говорить чуть ли не с мольбой, как будто убеждая в том, о  ем
я понятия не имел.
   "- Нет, нельзя так, нельзя! Он же не виноват, что  вырос  таким.  Жил
таким и состарился. Я не имею права перечеркивать всю его жизнь, правда,
Геша? Каждый человек должен иметь уверенность, что живет достойно. Но он
должен и сомневаться в этом,  испытывать  себя...  Тогда  унего  совесть
обостряется. Она как бритва - ее с обеих сторон нужно точить. Решишь про
себя: правильно я живу, молодец я, лучше всех все понимаю - и  затупишь.
Махнешь на себя рукой, позволишь себе - пропади, мол, все пропадом, один
раз живем - и сломаешь... Верно я говорю?
   - Постой, - сказал я. - Сядь. Все сядьте. Поговорим.
   Все сели. Я сделал паузу, чтобы коллеги отдышались, и начал говорить.

   - Давайте разберемся, - сказал я. - Чем мы здесь занимаемся?.. Мы хо-
тим заниматься наукой. Наукой, а не коммунальными разговорами, спасением
души, любовными интригами,  моральными  и  аморальными  поступками,  со-
вестью, честью, долгом и всеобщей нравственностью. Это  вне  компетенции
науки.
   - Геша, ты заблуждаешься, - сказал Арсик.
   - Не перебивай. Скажешь потом... Я не вижу причин упрекать друг  дру-
га. Каждый делает свое делол так, как может. Игнатий Семенович  по-свое-
му, Арсик по-другому... Важен результат.
   Игнатий Семенович поднялся, подошел ко мне и протянул папку с  тесем-
ками. На папке ббыло написано: "И. С. Арнаутов, А. Н.  Томашевич.  Опти-
ческое запоминающее устройство. Принцип действия и расчет элементов".
   - Именно результат, - сказал Игнатий Семенович.
   Я взял авторучку и поставил на обложке  корректорский  знак  перемены
мест. Такую загогулину, которая сверху охватывала фамилию Игнатия  Семе-
новича, а снизу - фамилию Арсика. Видимо, нашему старику этот  знак  был
хорошо знаком, потому что он возмущенно вскинул брови и посмотрел на ме-
ня с негодованием.
   - В интересах справедливости, - пояснил я.
   - Вы тут все сговорились меня травить! - взвизгнул Игнатий  Семенович
и начал картинно хвататься за грудь и нашаривать валидол в кармане.
   - Игнатий Семенович, сядьте, - спокойно сказал я. - Продолжаем разго-
вор о моральном климате в лаборатории. Слово  Арсику.  Мне  бы  хотелось
знать, почему у нас все пошло кувырком? Мне просто интересно.
   - Завидую я тебе и твоему юмору, - сказал Арсик. - Грустно мне, Геша.
Ничего я говорить не буду.
   - Хорошо. Давайте работать дальше, - сказал я.
   - В таких условиях я работать отказываюсь, - заявил  Игнатий  Семено-
вич.
   И тут Арсик подошел к старику, упал перед ним  на  колени  и  ткнулся
лбом в его руку. Ей-богу, от так все и проделал. В любой другой момент я
бы расхохотался.
   - Простите меня, Игнатий Семенович. Простите, - сказал Арсик.
   Игнатий Семенови вскочил со стула, снова сел, попытался отдернуть ру-
ку и вдруг беспомощно, по-стариковски задрожал всем телом и  отвернулся.
Нижняя губа у него дергалась.
   - Хорошо, хорошо... - с трудом проговорил он.
   Остаток дня прошел в полной тишине. Мы боялись смотреть друг другу  в
глаза. Не знаю почему. В пять пятнадцать старик не ушел домой. Это  слу-
чилось впервые. Он сидел за столом и делал  всегдашние  выписки.  Вскоре
ушли Арсик с Шурочкой. Они  покинули  лабораторию,  как  палату  тяжело-
больного. Старик продолжал сидеть. Тогда я взял свой портфель, попрощал-
ся и тоже ушел.
   Я вышел на улицу и пошел пешком по направлению к дому. Домой не тяну-
ло. Я свернул в скверик и сел на скамейку. Захотелось курить.  Я  бросил
курить несколько лет назад с намерением продлить себе  жизнь.  Я  сделал
это сознательно. Сейчас мне захотелось  курить  неосознанно.  Борясь  со
стыдом, я попросил сигаретку у прохожего и закурил.
   Что-то сломалось или начало ломаться в стройной системе вещей.
   Докурив до конца сигарету, я почувствовал, что мне необходимо  взгля-
нуть в окуляры Арсиковой установки. "И правда, это  похоже  на  наркома-
нию!" - с досадой подумал я, но пошел обратно в институт. Вахтерша удив-
ленно посмотрела на меня, я пробормотал что-то насчет забытой  статьи  и
поднялся в лабораторию.
   Черные шторы, которыми мы пользуемся иногда  при  оптических  опытах,
были опущены. В лаборатории было темно. Только от установки Арсика исхо-
дило сияние. Светился толстый канат световодов, и сквозь фильтры  проби-
вались разноцветные огни. Гамма цветов была от розоватого до  багрового.
В этом тревожном зареве я различил фигуру Игнатия Семеновича,  прильнув-
шего к окулярам установки. Старик сидел не шевелясь.
   Я сел рядом. Игнатий Семенович не заметил моего появления. Мне  пока-
залось, что его не отвлек бы даже пушечный выстрел.  Я  подождал  десять
минут, потом еще пятнадцать. Мне было никак не решиться оторвать старика
от его занятия. Странное было что-то в моем молчаливом ожидании при све-
те багровых огней. Точно в фотолаборатории, когда ждешь проявления сним-
ка, и вот он начинает проступать бледными серыми контурами на листке фо-
тобумаги в ванночке.
   - Ну, нет! - прошептал вдруг Игнатий Семенович и отдернул левую  руку
от установки.
   Ленточка фольги, блеснув, слетела с его запястья. Старик откинулся на
спинку стула, закрыв глаза и тяжело дыша.
   - Игнатий Семенович... - осторожно позвал я.
   Старик открыл глаза и повернул голову ко мне.
   - А... Это вы... - проговорил он, а затем протянул руку к шнуру пита-
ния и выдернул его из розетки.
   Мы остались в абсолютной темноте. Некоторое время мы сидели молча.
   - Спасибо, что вы пришли... Очень тяжело, очень! - донесся из темноты
глухой голос старика. - Проводите меня домой, Гена, милый... Сам я,  бо-
юсь, не дойду.
   Мы поднялись со стульев и на ощупь нашли друг друга. Я  взял  старика
под локоть. Рука послушно согнулась. Я чувствовал, что Игнатия Семенови-
ча покачивает. Он был легкий и податливый, как бумажный человечек.
   На улице был вечер. Мы пошли через парк пешком.  От  ходдьбы  Игнатий
Семенович немного окреп, а потом и заговорил. Он стал  рассказывать  мне
свою жизнь.
   Когда-то вмолодости он очень испугался жизни, спрятался в себя и  за-
мер. Тогда он и стал стариком. Он боялся рискнуть даже в мыслях, а потом
это превратилось в привычку, и он решил, что  так  жить  -  правильно  и
единственно возможно. Он воевал и имел награды. Воевал он, как он  выра-
зился, "исправно", то есть делал то, что прикажут, и не делал того, чего
нельзя.
   - Вы знаете, Гена, в каком-то смысле мне было легко в армии, - сказал
он. - Детерминированнее.
   После войны он стал физиком. С ним вместе учились несколлько нынешних
академиков. Они его удивляли в студенческие годы  -  они  многое  делали
неправильно. Игнатий Семенович решил про себя, что таланта у него нет, а
значит, нужно брать другим - неукоснительностью, прилежанием и  терпени-
ем.
   Так он выбрал жизненную стратегию.
   - Я стал инструктивным, - сказал Игнатий Семенович. -  Вы  понимаете,
что это такое? Сначала это было моей защитой, но после стало оружием.  Я
сегодня это понял... Но самое страшное не в этом. Я сегодня  понял,  что
талант - это вера в себя, вера себе и сомнение относительно себя  же.  В
равных долях! - воскликнул Игнатий Семенович. - Именно в  равных  долях!
Вот в чем секрет... Я прошел мимо таланта.
   У него было много сомнений и мало веры. Вера постепенно исчезла  сов-
сем. Но удивительно - вместе с нею исчезло и сомнение! Терперь уже Игна-
тий Семенович не верил и не сомневался. Он не сомневался в  правильности
своей жизненной стратегии.
   Я вдруг вспомнил слова Арсика насчет  бритвы,  которую  затачивают  с
двух сторон.
   - Но много веры в себя и мало сомнений - тоже плохо, - сказал Игнатий
Семенович, искоса взглянув на меня.
   Я тоже посмотрел на себя со стороны и задумался.  Что  хотел  сказать
старик?
   Может быть, талант - это совесть?
   - Я увидел себя сейчас, - продолжал Игнатий Семенович. - Я  давно  не
смотрел на себя, не разрешал себе  этого.  Так,  окидывал  поверхностным
взглядом - вроде все впорядке, застегнут... И вдруг заглянул  вглубь.  А
там - ничего, Гена, понимаете?.. И не поправить.
   Мы попрощались возле его дома. Старик неожиданно улыбнулся и сказал:
   - И все-таки мне стало лучше. Арсик это хорошо придумал.
   Я шел домой, размышляя. Одновременно я радовался, что завтра суббота,
а послезавтра воскресенье. До понедельника можно войти в норму.  "Норма,
норма..." - повторял я про себя, пока это слово не превратилось в кличку
собаки, потерявши свой смысл.
   Что такое норма? Норма здесь, норма там,  норма,  норма...  Тьфу  ты,
черт! Норма, ату!
   Я зациклился, как говорят программисты. С большим трудом перед сном я
отодрал от себя это слово и снова погрузился в желто-зеленые поля с  ба-
бочками. С крыльев слетала синяя пыльца. Она оседала на моем лице,  кожа
становилась бархатистой.
   Я провел ладонью по лицу и проснулся. Жена  готовила  завтрак.  Дочка
уже тыкала пальчиками в клавиши пианино. Я вышел на кухню. Там за столом
сидел Арсик и ел яичницу. Жена подкладывала ему ветчину.
   - Я жавжакаю, - объяснил Арсик, борясь с непрожеванной ветчиной.
   - Молодец, - сказал я. - Даже дома не удается от тебя отдохнуть.
   - У Арсика важные вопросы, - сказала жена. - Он женится.
   - На Шурочке? - спросил я.
   - Угу, - кивнул Арсик. - Понимаешь, она меня очень любит,  -  жалобно
сказал он.
   - А ты?
   - Геша, я сейчас люблю свою установку. Я только о ней и думаю.
   - Женись, - сказала моя жена. - У тебя сразу появятся другие мысли.
   - Я ее тоже, наверно, люблю, - задумчиво сказал Арсик. - Ну как  ста-
рик? Я очень за него волнуюсь.
   Я рассказал о нашем разговоре. Арсик  внимательно  слушал.  Потом  он
спросил, на каком делении стоял указатель. Я сказал, что не заметил,  но
свет в установке был багровый.
   - Это котенок, - сказал Арсик. - Зря старик смотрел котенка. Ему нуж-
но смотреть солнышко.
   - А что такое солнышко?
   - Бело голубые линии спектра. Радость, - сказал Арсик.
   - А котенок - печаль?
   - Кошки, которые скребут на сердце, - ответил Арсик. - Это не печаль.
Это хуже.
   Жена положила на стол что-то круглое, величиной с  арбуз,  с  румяной
кожурой.
   - Смотри, что принес Арсик, - сказала она. - Это лук.
   - Лук?! - только и смог я произнести.
   Арсик смущенно потупился. Потом он объяснил, что вырастил эту головку
дома, после того как я убрал его грядку из лаборатории. "Головку! - про-
бормотал я. - Это целая голова, ане головка". В головке было килограммов
пять.
   - Хорошо, что ты возился с луком, а не с капустой, - сказал я. -  Ка-
пуста не пролезла бы в дверь.
   - Ты, Генка, смеешься, а сам прекратил такой эксперимент!  -  сказала
жена. - Да Арсику памятник поставит Министерство сельского хозяйства!
   Она отрезала от головки кусочек, и мы стали его есть. Мы ели и плака-
ли. Лук был сочный, сладкий, чешуйки - толщиной с палец.
   "- Лук это побочный эффект от той же идеи, - сказал Арсик.
   - Ладно. Хватит морочить мне голову! - сказал я. -  Объясни,  как  ты
это делаешь? Что за идея? Может быть, я способен понять?
   Арсик оценивающе посмотрел на меня. Вообще-то я пошутил, когда произ-
нес последние слова. Но тут внезапно меня охватило сомнение. А  вдруг  я
не способен? Уже не способен или еще не способен? Раньше я полагал,  что
способен понять все.
   - Это началось с очень простых размышлений, - начал Арсик. - Я  думал
о живописи и музыке. Что, по-твоему, больше действует?
   - Музыка, - не задумываясь, ответил я.
   - А между тем слухом мы воспринимаем значительно меньшую часть инфор-
мации о мире, чем зрением. Я подумал, что музыка света и красок, которую
ищут художники, еще очень несовершенна. Вернее, мы не умеем воспринимать
ее как обычную музыку... Ты заметил, что слушая музыку, мы всегда подпе-
ваем ей внутри, как бы помогаем. Мы  сами  в  некотором  смысле  рождаем
ее... Вот почему известные, много раз слышанные сочинения  не  перестают
действовать. Даже сильнее действуют! С живописью не так. Мы не участвуем
в процессе рождения красок и  оттенков.  Мы  каждый  раз  наблюдаем  ре-
зультат... Я просто подумал, что эмоциональное воздействие света и цвета
может быть гораздо сильнее, чем действие музыки. И я не ошибся, - груст-
но закончил Арсик.
   - Дальше, - потребовал я. - Мне не ясна цель.
   - Во всем ты ищешь цели! - в сердцах сказал Арсик. - Цель науки и ис-
кусства одна - сделать человека счастливым.
   - Но они делают это по-разному.
   "- И плохо, что по-разному. Плохо, что мы, физики,  не  мечтаем  воз-
действовать на человека впрямую. Печемся только о материальном мире вок-
руг. Больше, быстрее, громче, дальше, эффективнее, вкуснее, Богаче,  еще
Богаче, еще сытнее, чтобы всего было навалом! Вот, в  сущности,  чем  мы
занимаемся. А почему не добрее, честнее, душевнее, радостнее,  совестли-
вее?.. Объясни.
   Я не смог сразу объяснить. Мне казалось, что это и так понятно. Арси-
ку было непонятно. Этим он отличался. Я сказал,  что  прогресс  науки  и
техники в конечном итоге делает  человека  счастливее  и  добрее.  Арсик
только рассмеялся.
   - А вот и нет! - сказал он. - Мы сейчас ели счастливый лук. Он  таким
вырос не потому, что было больше света и тепла. Ему было свободнее и ра-
достнее расти.
   - Потому что было больше света, тепла и удобрений, - упрямо сказал я.

   - Ничего ты не понял, - сказал Арсик. - Потому что он  захотел  таким
вырасти и получил тот свет, который был ему нужен. Для его души.
   Затем Арсик вкратце объяснил техническую сторону  дела.  Было  видно,
что она его не очень интересует. Фильтры, световоды, обратная связь  че-
рез биотоки и прочее. Он сам многого не понимал.
   - Меня одно мучает, - сказал Арсик. - Свет  способен  пробуждать  лю-
бовь, обнажать чувства, делать честнее, освобождать совесть. Но  станов-
люсь ли я при этом счастливым? Я что-то не заметил.  Зато  жить  гораздо
труднее стало...
   - А ты хотел быть всем довольным? - спросила жена. - Тогда не  смотри
на свои картинки, не слушай музыку, не люби, не думай. Ешь и спи.
   - Да-да! - встрепенулся Арсик. - Нужно  выяснить  с  определенностью:
что же такое счастье?
   - Долго действует твой свет? - спросил я.
   - Когда как. Это зависит от человека... Но интересно, что хочется еще
и еще. Заразная вещь! - сказал Арсик.
   Вскоре он ушел. На столе лежала голова лука с  отрезанным  бочком.  Я
смотрел на нее и думал. Было трудно рассчитать все последствия  экспери-
мента Арсика. А вдруг этот свет влияет не только на душу человека, но  и
на более материальные вещи? На физиологию, например?  На  рост  оргнаиз-
ма?.. Я подумал об акселерации, о пятнадцатилетних  школьниках,  которые
почти все, включая девочек, выше меня. Может быть, причина акселерации в
том, что они свободнее нас и честнее смотрят на мир?
   И мне представилась наша Земля, населенная добрыми и умными великана-
ми, которым будет не повернуться в наших маленьких домишках,  в  кварти-
рах, в тесных автобусах. В каждом детском саду,  в  каждой  школе  будут
стоять красивые приборы Арсика с окулярами. "А сейчас, дети, у нас будет
урок совести..." И все смотрят в окуляры, цвета переливаются, разноцвет-
ные радуги выстраиваются в глазах...
   А про нас будут говорить так: раньше на Земле  жили  маленькие  люди,
которые не умели быть счастливыми.
   Я решил принять участие в эксперименте. В конце концов я руководитель
лаборатории и должен отвечать за все. А Катя и Шурочка пусть пока отдох-
нут. Я хотел сам убедиться в свойствах Арсикового света.
   В воскресенье я набросал план экспериментов: продолжительность  сеан-
сов, психологические тесты, контрольные опыты. Для начала я написал неч-
то, похожее на школьное сочинение. Я перечитал  "Гамлета"  и  честно,  с
максимальной ответственностью, изложил на бумаге свои  мысли  по  поводу
прочитанного. Я дал оценки поступкам всех героев,  выразил  неудовлетво-
ренность датским принцем - очень уж он непоследователен и полон  рефлек-
сии - и запечатал сочинение в конверт. На конверте я поставил свою фами-
лию и дату. Я решил еще раз написать обо всем этом после того, как приму
несколько сеансов облучения. Насколько изменится моя оценка?
   Таким образом под эксперименты Арсика была подведена научная база.  Я
вновь обрел уверенность. Стройность умозаключений еще никому не  мешала.
Даже при изучении таких тонких вопросов, как душа.
   Следующую рабочую неделю я начал с того, что  поговорил  с  Катей.  Я
объяснил ей, что она стала жертвой эксперимента, что происхлдящее с  нею
навязано извне и скоро пройдет. Я попросил ее взять себя в руки.
   Я запретил ей также пользоваться установкой.
   Катя выслушала меня молча, опустив голову. На лице у нее были красные
пятна. Когда я кончил, она взглянула на меня убийственным взглядом и от-
четливо прошептала:
   - Ненавижу!
   Слава Богу, мы разговаривали наедине. Я почувствовал раздражение. Не-
домыслие доводит меня до бешенства. Эта девчонка могла бы положиться  на
мой опыт хотя бы. Я хочу ей только добра.
   - Выкинь из головы эту ерунду! - крикнул я. - Мы с тобой не  на  тан-
цульках. Я запрещаю тебе меня любить!
   Конечно, этого говорить не следовало. Глаза Кати  мгновенно  наполни-
лись слезами. Она боялась мигнуть, чтобы не испортить  свои  накрашенные
ресницы.
   - Вас? Любить? - медленно сказала она. - Вы мне противны, я  уйду  из
лаборатории, я...
   - Пожалуйста, - сказал я. - Пишите заявление.
   Через пять минут у меня на столе лежало два заявления об уходе. Кати-
но и Шурочкино. Я этого никак не ожидал. Еще через десять  минут  Арсик,
пошептавшись с Шурочкой, вызвал меня в коридор на переговоры.
   - Геша, тебе будет стыдно, - сказал он.
   - Я хочу работать спокойно, - сказал я и изложил ему  планы  экспери-
мента. Арсик слушал меня с усмешкой.
   - Все? - спросил он. - Ты ничего не забыл?
   - Сегодня вечером я проведу первый сеанс, - сказал я.
   - Давай, давай... - сказал Арсик. - Только не первый, а второй.
   - Тот не считается, - сказал я.
   - Не подписывай пока заявления, - попросил он.
   В течение дня несколько человек из других отделов  побывали  в  нашей
лаборатории. Они смотрели в окуляры. Арсик никому не отказывал, люди ти-
хо сидели, а потом уходили, ничего не говоря. В основном это были женщи-
ны. Я сидел с Игнатием Сесеновичем и проверял его  расчет  запоминающего
элемента. Старик был тише воды и ниже травы. Расчет он выполнил аккурат-
но. В конце прилагалась схема с точными размерами. Я сказал,  что  нужно
заказать зеркала в мастерской и изготовить опытный образец. Игнатий  се-
менович ушел в мастерскую.
   Наконец рабочий день кончился. Я подождал, пока все уйдут.  Арсика  я
попросил остаться. Он научил меня пользоваться установкой в разных режи-
мах, пожелал ни пуха ни пера и тоже удалился. Я опустил шторы, как Игна-
тий Семенович, и сел за установку. Я волновался. Сердце билось учащенно.
Стрелка переключателя указывала на котенка, царапающего сердечко.
   Я перевязал руку ленточкой и, вздохнув глубоко, стал смотреть в  оку-
ляры.
   3
   "...И вот ему впервые открылась подлость и низость человеческой души.
Все мысли о духовном величии человека остались в нем, но рядом  возникли
эти, новые. Натяжение оказалось настолько сильным,  что  он  звенит  как
струна. Он колеблется. Он не знал раньше, что человек способен пасть так
низко и что это непоправимо. Вот в чем трагедия, а вовсе не в  том,  что
его дядюшка прикончил отца и женился на матери.
   Будь он взрослее, опытнее, подлее - короче говоря, будь он сделан  из
того же теста, - он, в свою очередь, убил бы дядю и  стал  королем.  Его
совесть - та совесть, которая есть у каждого, и у  дядюшки,  конечно,  -
была бы спокойна. Он совершил правое дело. Но Гамлету уже мало той  обы-
денной совести, его размышления принимают космический оттенок и не укла-
дываются в схему "правый - виновный". Виновны все, никто не  может  быть
правым до конца. Виновна даже бедная Офелия за одну возможность породить
на свет коварнейшее существо - человека. Виновен и он сам, и прежде все-
го он сам, потому что не хочет принимать законы "виновных" и не  находит
в себе сил быть "правым". Он балансирует на канате, один конец  которого
держит вся эта шайка во главе с дядюшкой - и мамаша его,  и  Полоний,  и
Розенкранц с Гильденстерном, и даже дрруг его Горацио -  да-да!  -  а  с
другой стороны Вечность в виде призрака его отца. Призрак не виновен  ни
в чем, потому что мертв.
   Невозможно быть живым и невиноватым!.."
   Вот что я написал через месяц после того, как заглянул  в  окуляры  и
увидел красные и багровые полосы, зловещий  закат,  просвечивающий  душу
насквозь. Я сидел под этим сквозняком, набираясь духа и терпения. Време-
нами это было невыносимо. Все мои представления о жизни не то чтобы рух-
нули, но сместились, обнаружив рядом  со  стройными  сияющими  вершинами
глубокие черные пропасти.
   Я вдруг с отчетливостью увидел, что все сделанное мною до сих пор  не
подкреплялось истинной любовью. Любовью к правде, любовью  к  отечеству,
любовью к человеку. Оно подогревалось лишь неверным светом любви к себе.
От этого мои работы, статьи, диссертации, дипломы и выступления не  ста-
новились хуже. Они просто теряли смысл. Маленькая долька, капелька любви
н е к с е б е сделали бы мою жизнь осмысленной по самому высокому счету.
Сейчас же в ней имелся лишь видимый порядок.
   Холодный блеск мысли, игра слов и понятий, расчетливое  умение  себя-
любца.
   Я ощутил вину перед собой и своим делом, в котором хотел достичь под-
линного совершенства.
   Совершенство в деле дается умелому и талантливому, но более - любяще-
му. Пуговица, с любовью пришитая, дольше продержится, чем другая,  прик-
репленная по всем правилам швейного дела, но без души.  Песенка,  спетая
без голоса, но от сердца, прозвучит ярче, чем она же, исполненная холод-
ным умельцем. Статья влюбленного, теоретика, посвященная фотон-фотоновым
взаимодействиям, будет ближе к истине, чем  монография  почетного  члена
Академии на ту же тему. Если, конечно, почетный член не влюблен в женщи-
ну или хотя бы в природу.
   Все это я узнал во время сеансов и стал грустен.
   В перерывах я узнавал  некоторые  другие  факты,  которые  на  первый
взгляд не имели отношения к эксперименту. Я узнал, что Игнатий Семенович
в свободное от работы время дежурит на Кировском  проспекте  в  качестве
дружинника ГАИ. У него никогда не было машины и даже мотоцикла, он и  не
мечтал о них. Не мечтал ли?.. Он стоит на тротуаре в красной  повязке  с
полосатым жезлом в руке и провожает машины долгим старательным взглядом.

   Я узнал, что Арсик живет в коммунальной квартире, в одной комнате  со
старой матерью. У них есть попугай в клетке.  Он  умеет  говорить  слова
"когерентный" и "синхрофазотрон". Арсик в свое время  не  женился  из-за
того, что любимая девушка неосторожно назвала его маму "дрессировщицей".
Это мне рассказала Шурочка.
   Я узнал, что у Кати есть швейная машинка и Катя шьет красивые  наряды
себе и подругам. Денег она за это не берет, ей  нравится  шить  красивые
вещи.
   У Кати был мальчик Андрей. Они вместе учились в школе. Он  ее  любит.
Когда случилась вся эта история, Андрей стал звонить каждый день утром и
вечером. Катя разговаривала с ним холодно. Собственно, она и не разгова-
ривала, а только слушала и произносила "нет". Потом она перестала подхо-
дить к телефону.
   Я раньше полагал, что чувство долга и  ответственности  перед  другим
человеком испытываешь в том случае, если сам принял их на  себя.  Оказа-
лось, что это не так. Я вспомнил фразу Сент-Экзюпери: "Мы  в  ответе  за
всех, кого приручили". Как выяснилось, мы в ответе  даже  за  тех,  кого
приручили нечаянно. Я не мог не думать о Кате, мне хотелось знать о  ней
больше, хотелось ее понять. Я оказался втянутым в ее жизнь и  участвовал
в ней помимо воли, но с чувством странного, неосознанного долга.  Ей  не
нужен был мой долг, он обижал ее, а ответить любовью я не мог.  Моя  лю-
бовь мне не принадлежала.
   Прошел месяц с того дня, как я начал принимать сеансы. Это был  труд-
ный месяц. Мы часто оставались всей лабораторией после работы, пили  чай
и разговаривали. Две молодые девушки, по существу девочки, двое мужчин в
расцвете лет и старик, у которого была пятилетняя внучка. Мы  разговари-
вали о жизни и о пустяках, вместе выбирали подарок внучке Игнатия  Семе-
новича, Арсик разворачивал перед нами гигантские картины будущего -  они
были то ужасны, то ослепительны, говорили о странностях любви, и нам бы-
ло просто и хорошо друг с другом. Каждый из нас уже выбрал свои цвета  и
углублял чувства общением.
   Интересно, что прибор Арсика действовал на нас  совершенно  различно.
Девушки  просматривали  подряд  все  диапазоны  спектра,  останавливаясь
дольше всего на сердечке, пронзенном стрелой. Но если сначала  желто-зе-
леные линии любви действовали на них болезненно и угнетающе,  то  посте-
пенно они научились извлекать из них радость. Они стали очень  хороши  и
приветливы. Иногда мы вчетвером ходили в кино или  в  кафе-мороженое,  а
потом провожали Катю и Шурочку в разные концы города.
   Я совсем не смотрел желто-зеленую часть спектра. Я знал,  что,  кроме
забытой мною любви, я ничего не увижу. Мы с  Арсиком  специализировались
на "котенке". У меня багровые тона вызывали стремление к самопознанию  и
совершенствованию души. Арсика бросало к социальным яавлениям. Он  читал
газеты и плакал. Он так остро реагировал  на  сообщение  о  каком-нибудь
землетрясении, на фельетон или  коммюние,  что  иногда  его  приходилось
сдерживать, чтобы он не натворил глупостей. Старик  наш  рассматривал  в
основном "солнышко" и "скрипичный ключ". Он стал мягок, добродушно смот-
рел на наши увлечения, но допускал иногда странные  высказывания  о  том
или ином историческом периоде или деятеле, об  Иване  Грозном  например,
чем совершенно разрушил наши представления о собственной ортодоксальнос-
ти.
   В институте между тем творилось что-то непонятное.
   Мы за нашими невинными занятиями как-то упустили из виду, что живем в
большом коллективе и не можем не зависеть от него. И вот организам, име-
нуемый Институтом физико-технических исследований,  а  сокращенно  ИФТИ,
словно прислушиваясь к маленьким странностям внутри себя,  забеспокоился
- а не болен ли он?
   Инфекция распространялась незаметно. Сначала, как я  уже  говорил,  к
нам в лабораторию  стали  приходить  сотрудники  других  отделов,  чтобы
взглянуть на установку Арсика и удостовериться, что с ее  помощью  можно
наблюдать красивые картинки. Вскоре я был вынужден ограничить поток  же-
лающих. Мы установили для них специальные часы, вывешивали график, а по-
том стали выделять под просмотр выходные дни. Я написал докладную дирек-
тору. В ней я просил разрешение на проведение экспериментов в субботу  и
воскресенье ввиду важности и срочности темы. Директор разрешил,  но  по-
мощник директора по кадрам Дерягин вызвал меня, чтобы выяснить некоторые
детали.
   - Учтите, что мы не можем оплачивать сверхурочные, - сказал он.
   - Я знаю, - ответил я. - Мы и не просим.
   - Трудовой энтузиазм? - спросил он, хитро взглянув на меня.
   - Интересно, - пожал плечами я.
   - И отгулов не даем, - сказал он.
   - Хорошо.
   Видимо, это показалось ему совсем уж  подозрительным.  Он  вместе  со
мной пришел в лабораторию и повертелся вокруг Арсиковой установки. Потом
взглянул в окуляры. Указатель в это время  был  установлен  в  положении
"капелька". В этом диапазоне преобладают синие тона, они вызывают глубо-
кую печаль, часто слезы. Помощник  директора,  понаблюдав  секунды  две,
отпрыгнул от окуляров, удивленно взглянул на меня и ушел, ни  словом  не
высказав своего впечатления.
   Говорили, что в тот день он подписал несколько заявлений,  которые  в
другие дни не подписал бы ни за что.
   Так или иначе, в нашу лабораторию зачастили люди. От них мы узнавали,
что в других отделах живо обсуждается открытие Арсика, которое находит и
сторонников, и ярых противников.
   Вскоре к нам зашел профессор Галилеев. Я уверен, что он зашел  не  по
своей инициативе. С тех пор как мы от него отпочковались, я с ним встре-
чался только в кафе во время обеда и на  разных  заседаниях.  Внешне  мы
сохранили отношения ученика и учителя, но  я  ощущал  трещинку,  которая
возникла, когда я защитил диссертацию. Профессор несколько  ревниво  от-
несся к моему желанию работать самостоятельно. Обычно он держал учеников
под крылом, пока они не защищали докторскую. Может быть, я был не  прав,
когда отделился, не знаю. Но внешне, повторяю, все осталось по-прежнему.

   - Читал отчет Арсика и Игнатия Семеновича обэлементе, - сказал он.  -
Остроумно. Надо патентовать... А как твои дела?
   - Пока не густо, - сказал я. - Сделал два счетчика.  Бьюсь  над  уст-
ройством ввода, оно съедает все быстродействие...
   - Ну-ну... - сказал профессор,  скользя  взглядом  по  установкам.  -
Кстати, мне рассказывали о приборе Томашевича. Где он?
   Я кивнул на установку. За нею как раз сидела Татьяна Павловна Сизова,
ученый секретарь. Арсик помогал ей настраиваться на "сердечко,  пронзен-
ное стрелой". Профессор подошел к ним и, склонив голову набок,  принялся
рассматривать детали установки.
   Татьяна Павловна оторвалась от окуляров и покраснела.
   - Я вас, Татьяна Павловна, и не узнал, - сказал Галилеев. - Вы в пос-
леднее время помолодели.
   - Что вы, Константин Юрьевич! - смутилась она.
   - Можно взглянуть? - спросил профессор.
   Татьяна Павловна встала и уступила ему место за окулярами.  Профессор
дал Арсику обмотать свою руку ленточкой, добродушно шутя по этому  пово-
ду. Он говорил что-то про кабинет физеотерапии. Потом он приник к окуля-
рам и обозрел все диапазоны. Смотрел он около получаса. Это  была  очень
сильная доза, по моим понятиям.
   - Так... Занятно, - сказал он и встал. Лицо его было непроницаемо.  -
Между прочим, если смотреть будете вы, а  управлять  спектрами  буду  я,
эфект может быть другим. Вы об этом подумали? - обратился он к Арсику.
   - Нет... - сказал Арсик после паузы.
   - То-то, - спокойно произнес профессор и ушел из лаборатории.
   Арсик тут же тактично выпроводил Татьяну Павловну и принялся  возбуж-
денно бегать от стола к столу.
   - Каков старик! - восклицал он. - Как же мы это упустили?
   "- Не может быть ничего страшного... - сказал я неуверенно.
   - А вдруг?.. Мы с  тобой  думаем,  что  у  каждого  есть  благородные
чувства. Есть душа, есть потребность любить... А если это не так? Предс-
тавь себе, что я обмотаю этой ленточкой  руку  законченного  негодяя,  а
смотреть картинки будут Катя с Шурочкой... Кто сказал, что полосы спект-
ра пробуждают только добрые  чувства?  Ненависть,  зависть,  злоба  тоже
чрезвычайно эмоциональны...
   - Надо проверить, - сказал я.
   Арсик остолбенел. Он уставился на меня с ужасом.
   - Как?! - вскричал он. - Ты понимаешь, что говоришь? Кого ты возьмешь
в испытуемые?
   - Любого из нас, - спокойно сказал я. - Или ты полагаешь, что мы  все
ангелы? Что в каждом из нас недостаточно зла и подлости?
   - Я могу знать это только о себе. Мне было бы больно, если бы ты... -
сказал Арсик, закрыл лицо ладонями и вышел из комнаты.
   Больше мы этой темы не касались. Но Арсик стал еще более  задумчив  и
нервен. Я понимал, что его мучает. Как всегда бывает в науке, его откры-
тие могло помочь людям, но могло и навредить. Все дело  в  том,  кто  им
пользуется. Арсик, вероятно, непрерывно думал об этом да еще подстегивал
размышления своими же спектрами.
   У него ввалились и покраснели глаза от долгих наблюдений.
   Вокруг нашей лаборатории складывалась напряженная обстановка.  Ходили
разные слухи. Где-то в других лабораториях, на других  этажах  института
происходили странные события, и их неизменно связывали с установкой  Ар-
сика, потому что почти везде были люди, которые ею пользовались.
   В лаборатории рентгеноскопии украли сумочку. Одна из сотрудниц немед-
ленно уволилась, потому что не могла больше там работать. Ей  не  давала
покоя мысль, что все подозревают друг друга. Тихо, негласно, но подозре-
вают. И это так и было. Ничего в этом не было особенного. Но она  уволи-
лась, потому что смотрела в окуляры прибора Арсика.
   Самое грустное, что на нее и подумали, когда она уволилась.
   Ну не станешь же каждому тыкать в глаза окуляры,  приматывать  их  за
запястье к установке и твердить: смотрите! Смотрите, вы станете  другими
людьми! Потрудитесь немного душою, что вам стоит?
   Интересно, что ходили к нам в лабораторию на сеансы в основном одни и
те же люди, про которых и так было известно, что  совесть  у  них  есть.
Многие не ходили из-за лени, а мерзавцев к установке Арсика было  просто
не подтащить. Они прослышали о чудесных свойствах света и повели  войну.
Институт раскололся на два лагеря.
   Я вынужден был писать объяснительные записки. В них я объяснял, поче-
му разрешил эксперименты, какую цель они преследуют,  зачем  допустил  к
ним посторонних.
   Разве я мог написать:  "Эксперименты  преследуют  цель  сделать  всех
честными людьми"?
   В институте улучшилась трудовая дисциплина. Меньше стали курить в ко-
ридорах. Равнодушным стало не в с е р а в н о. Мы  с  Арсиком  замечали,
что стало так, и радовались про себя. Разные проходимцы, которые  раньше
чувствовали себя в безопасности, взволновались. Они строчили докладные и
даже анонимки. Нам припомнили моральный облик, трудовую дисциплину, нес-
дачу норм ГТО. Атмосфера в институте становилась все  напряженнее.  При-
мерно, как у нас в лаборатории, когда мы только начинали.
   Но у нас в лаборатории пять человек, и все  воспитывались  светом.  В
институте же было больше тысячи. Поэтому масштабы  явления  были  совсем
другие.
   Однажды утром мы нашли Арсикову установку разбитой. Кто-то ударил  по
окулярам кувалдой, разбил коммутационный блок, а доску с датчиками  поп-
росту украл.
   Арсик со слезами на глазах стоял над  изуродованной  установкой,  над
могилой спектров радости и совести, и растерянно говорил:
   - Как это можно, Геша?.. Я же хотел, чтобы лучше, чтобы добрее...
   Катя и Шурочка плакали. Игнатий Семенович обреченно вздыхал.
   - Я предпологая, я чувствовал... - бормотал он.
   Я пошел к директору. Директор выслушал меня и назначил комиссию.  Это
все-таки выход - назначить комиссию. В комиссию вошли помощник директора
по кадрам Дерягин, профессор Галилеев, Татьяна Павловна Сизова и я. Сво-
им чередом шло следствие через милицию.  К  нам  приехали  сотрудники  в
штатском, осмотрели разбитую установку, завернули в тряпочку  кувалду  и
увезли.
   Через несколько дней наша комиссия стала  заседать.  Решили  опросить
сотрудников моей лаборатории. Я как лицо  заинтересованное  вопросов  не
задавал и сидел молча. Первой вызвали Катю.
   Она вошла в кабинет Дерягина, где мы заседали, и опустилась на  стул.
Несколько секунд длилась пауза, никто не решался первым начать распросы.
Затем Татьяна Павловна, кашлянув, обратилась к Кате. С такими интонация-
ми обращаются к трехлетним детям.
   - Катюша, расскажите нам о... Что вы видели в установке Арсения Нико-
лаевича?
   - Вы же сами смотрели, Татьяна Павловна, - сказала Катя. - Вы же зна-
ете.
   Татьяна Павловна поджала губы.
   - Я в научных целях... - сказала она.
   - Вас кто-нибудь принуждал к участию в опытах? - спросил Дерягин.
   - Нет, - коротко ответила Катя.
   - А скажите... - начал профессор Галилеев. - Как вы лично  оцениваете
воздействие опытов на вас? Что вы чувствуете?
   Катя потупилась. Я знал, что сказать неправду она не сможет, -  слиш-
ком долго она смотрела картинки Арсика. Потом Катя резко подняла  голову
и улыбнулась. Улыбка была бесстрашной, открытой, такой, что помощник ди-
ректора бросил испуганный взгляд на профессора.
   - Мне хорошо, - сказала Катя. - Я люблю. Я счастлива. Вы даже не  мо-
жете понять, как я счастлива.
   Дерягин изучающе посмотрел на меня. Он уже открыл рот,  чтобы  что-то
сказать, но Татьяна Павловна быстро проговорила:
   - Вот и замечательно! Вот и прекрасно!.. Товарищи, я думаю,  вопросов
больше нет?
   Галилеев развел руками. Катю отпустили. На ее месте возникла Шурочка.
Она была возбуждена и метала в комиссию огненные взгляды. Галилеев спро-
сил ее, что говорил ей Арсик, перед тем как начать  опыты.  Как  товарищ
Томашевич объяснил необходимость ее участия? Шурочка вскочила со стула и
грозно произнесла:
   - Вы Арсика не трогайте! Он здесь ни при чем. Он гений... Вы понимае-
те? Да вы на судьбу должны молиться, что рядом с ним работаете!
   - Прекратите! - прикрикнул на Шурочку помощник директора.
   - А я вас не боюсь, не орите на меня, - сказала Шурочка.
   Дерягин побагровел. Он покрутил головой и пробормотал:
   - Распустились!
   - Возможно, я должен молиться на судьбу, - мягко начал профессор. - Я
этого не знал. Объясните, почему вы считаете Томашевича гением?  Что  он
сделал такого гениального?
   Шурочка махнула рукой и села. Она смотрела на меня с сожалением,  по-
том вздохнула и сказала:
   - Вы лучше меня должны понимать. Вы же ученые... Я просто смотрела, я
ничего не понимаю, это надо чувствовать. Почему Пушкин гений? - усмехну-
лась она.
   - Вы на Пушкина не ссылайтесь, - сказал Дерягин.
   - Если бы эти сволочи не разбили установку, вы бы все поняли. Посмот-
рели бы только... - сказала Шурочка. - Геннадий  Васильевич,  почему  вы
молчите? Вы же все понимаете! - обратилась ко мне Шурочка.
   - Успокойся и позови Игнатия Семеновича, - сказал я.
   Комиссия проглотила мое распоряжение. Шурочка ушла, в кабинете  стало
тихо. Тучи сгущались над столом помощника директора по кадрам. Уже  слы-
шались отдаленные раскаты грома. Атмосферное электричество щелкало  нео-
жиданными искрами в обивке дивана и чернильном приборе с бронзовым  мед-
ведем, стоявшим на столе.
   Вошел Игнатий Семенович и с ходу сделал заявление. Он сказал, что  не
понимал сути опытов Арсения Николаевича, они даже казались ему вредными,
но потом он пересмотрел свою позицию и понял,  что  открытие  Томашевича
сулит человечеству огромные блага  морального  порядка.  Благодаря  ему,
сказал Игнатий Семенович, произойдет всеобщее  повышение  сознательности
на базе роста личной совести.
   - Выражайтесь яснее, - сказал Дерягин.
   Видимо, старик хорошо продумал свою речь. Он выдвинул на первый  план
моральный кодекс, и получилось, что каждый диапазон Арсиковой  установки
соответствует тому или иному пункту. Между прочим, так оно и было на са-
мом деле, просто с этой точки зрения никто пока установку не  рассматри-
вал.
   - Значит, все станут дисциплинированнее? - спросил Дерягин.
   - Да, - твердо ответил Игнатий Семенович. - Не  будут  опаздывать  на
работу, совесть им этого не позволит.
   - Совесть? - настороженно переспросил Дерягин.
   - Не в совести дело, а в общественном транспорте! -  воскликнул  про-
фессор Галилеев. - Извините, Игнатий Семенович, но это все чепуха! Идеа-
лизм чистейшей воды.
   - Идеализм? - опять переспросил помощник директора и задумался.
   Я почувствовал, что крен нашего корабля, возникий  после  выступления
лаборанток, несколько выровнялся. Но впереди еще был Арсик,  как  всегда
непредсказуемый.
   Он вошел в кабинет спокойно, вежливо поздоровался и сел не на стул, а
на диван рядом со мною. Мы с ним сидели на диване, в кресле напротив си-
дела Татьяна Павловна, а за столом помощник директора и профессор.
   - Только не лезь в бутылку, - успел шепнуть я Арсику.
   Он чуть заметно пожал плечами. Профессор снова начал говорить. Он об-
рисовал положение дел и сказал, что комиссия призвана решить,  нужно  ли
продолжать работу по данной теме, то есть создавать новую установку вза-
мен разбитой и проводить дальнейшие эксперименты. Для меня это было  но-
востью. Я полагал, что наша задача состоит в том,  чтобы  обратить  идею
Арсика на службу обществу.
   - Какую цель вы преследовали, когда начинали работу? -  спросил  про-
фессор.
   - Понимаете, - сказал Арсик, -  некоторые  не  знают,  как  заполнить
жизнь. Начинают пить, например. Им делается веселее. Я заметил по  себе,
что стал менее радостным. Мне это не понравилось. В детстве было  лучше.
Мне захотелось вернуть себе яркость жизни, чтобы все  звенело,  понимае-
те?..
   Профессор осторожно кивнул. Дерягин что-то записывал в блокнот.
   - Я заметил, что стал хуже относиться к людям, не верить им. Это  мне
тоже не понравилось. Даже работа не помогала, я стал испытывать тоску...
Пить мне не хотелось, это не выход. Я почувствовал отравление  жизнью  и
решил вылечиться. Важно было вернуть  себе  оптимистический  взгляд,  но
как?.. Я стал думать. Ум с годами развивается, становится более гибким и
сложным. А чувства ослабевают. Я стал  искать  способ  достижения  эйфо-
рии...
   - Чего? - спросил Дерягин, отрываясь от блокнота.
   - Надежный и безопасный для здоровья споосб достижения  эйфории,  ра-
дости. С этого я начал. Если бы я не полез в другие части  спектра,  все
было бы хорошо. Можно было бы уже наладить производство портативных  эй-
фороскопов. Бело-голубые тона, красота чистая!
   - Ну? - спросил помощник директора, пытаясь ухватиться за  логическую
нить.
   - Вот вам и ну! - неожиданно и со злостью  воскликнул  Арсик.  -  Нет
чистой радости. Там рядом оказалось столько всего! И печаль, и любовь, и
вина, как в жизни. Чего там только не оказалось!  Полный  комплект...  В
общем, я своего добился - жизнь стала острее, все на полную катушку.  Уж
если тоска, так тоска! Такая, что волком воешь.  А  радость...  -  Арсик
развел руками.
   - Вот и смотрел бы только свою радость, Арсик. Разве не так? - участ-
ливо обратилась к нему Татьяна Павловна.
   - Да-да... - вздохнул Арсик. - Но нельзя.
   - Чем вы объясните возникновение конфликтов в коллективе института? -
спросил Дерягин.
   - Не с того конца начали, - сказал Арсик. Он повернулся ко мне и про-
должал: - Знаешь, Геша, я понял, что нужно не так. Я ухожу из  лаборато-
рии.
   - Почему? - спросил я.
   - Так будет лучше.
   - Вы твердо решили? - спросил профессор.
   Арсик кивнул.
   - Я думаю администрация возражать не будет, - сказал Дерягин.
   - Ах как жалко! - вырвалось у Татьяны Павловны.
   А Арсик уже достал из кармана заявление и протянул мне. Я взял листок
и недоуменно повертел его в руках.
   - Что же вы? Подписывайте! - сказал Дерягин.
   Я написал на листке: "Невозражаю". Я даже не успел сообразить  толком
что к чему, а заявление уже было подписано помощником директора:
   - Вот и все, - облегченно сказал он. - Мы вас к этому не принуждали.
   - Чистая правда, - сказал Арсик и вышел из кабинета.
   - Все к лучшему, уважаемая Татьяна Павловна, - сказал Галилеев. - Да-
вайте посмотрим на дело практически. Идея требует всесторонней проверки.
Мы не можем проводить сеансы облучения со всеми сотрудниками. К  сожале-
нию, мы не сможем добиться такого положения, чтобы  все  без  исключения
стали ангелами с помощью установки Томашевича. А единичные ангелы нам не
нужны.
   - Это верно! - рассмеялся Дерягин.
   Татьяна Павловна заволновалась, стала предлагать компромиссные  реше-
ния. Например, создать установку пониженной мощности для приятного  вре-
мяпровождения. Нечто вроде телевизора. Она сказала, что можно  заинтере-
совать Министерство легкой промышленности.
   - Да, такой удобный приборчик для пенсионеров. Успокаивающий нервы, -
сказал я.
   - А почему бы и нет? - сказала Татьяна Павловна.
   - Ну его к Богу! - сказал Дерягин.
   - Чего по-настоящему жаль, так это запоминающего элемента Томашевича,
- сказал профессор. - Вот здесь бы мы имели реальный выход.
   И тут только я понял, что все свершилось, что поезд уже ушел, а я  по
собственной воле расстался с Арсиком. Как же это получилось? Почему я не
защищал вместе с ним наш свет и нашу  музыку?  Зачем  я  выбрал  позицию
нейтрального наблюдателя?
   Я полагал, что объективность важнее всего. И только теперь догадался,
что никакой объективности нет, не может быть  объективности,  если  одни
люди слепые, а другие зрячие. Если ты стал зрячим, то  изволь  верить  в
то, что увидел. Изволь отстаивать свой свет, потому что иначе тьма  пог-
лотит его. Право быть зрячим нужно подтверждать все время. Каждый  день,
каждую минуту. В противном случае ты снова ослепнешь.
   Я пришел в лабораторию в скверном расположении духа. Мне было  стыдно
взглянуть на наших.
   Они пили чай. Дымился наш электрический самовар. Мой стакан  был  по-
лон. Все сидели молча, задумчиво, но обреченности я не заметил.
   - Геша, попей чайку, - сказал Арсик. - И не расстраивайся...  Прости,
что я тебя заранее не предупредил.
   - Что ты собираешься делать? - спросил я.
   - Уеду, - сказал Арсик. - Неужели ты думаешь, что я потерял  интерес?
Начну по новой.
   - И опять будет то же самое...
   - Нет, Геша! - хитро сказал Арсик и подмигнул мне. - Теперь я  умнее.
Теперь я знаю, что не у всех есть душа, а значит, придется воевать.
   - Геннадий Васильевич, мы тоже с Арсиком уходим, - сказала Шурочка. -
Не обижайтесь.
   - Кто - мы?
   - Я еще, - сказала Катя. - Мы поедем на Север.
   Я ничего не сказал. Крепкий горячий чай обжигал губы. Я дул на него -
в стакане бежали маленькие волны, поверхность чая рябила, с нее срывался
прозрачный пар. Пришла печаль и унесла меня далеко из нашей комнаты -  в
тихую страну, где переливался красками небосвод, изображая полярное сия-
ние. Так вдруг захотелось посмотреть в окуляры установки,  сил  нет!  Но
она была темна, осколки линз  еще  валялись  на  верхней  панели,  рядом
грустно и добросовестно вздыхал Игнатий Семенович.
   Потом они ушли втроем, уже отъединенные от  нас  общим  делом.  Через
несколько дней мы с Игнатием  Семеновичем  их  провожали.  Девушки  были
настроены решительно, они повзрослели за эти дни. Ехали они в полную не-
известность, за Полярный круг, в небольшой городок, где Арсику предложи-
ли работу в институте геофизики. Шурочке и Кате  ничего  не  предлагали,
они ехали наудачу.
   - Геша, добей запоминающее устройство, - сказал Арсик. - А если...  -
Арсик замялся. - Если что, то все схемы установки в моем письменном сто-
ле. Я взял копии.
   - Понял, - сказал я.
   Мы расцеловались у вагона. Девушки вспоакнули. Игнатий Семенович шум-
но сморкался в огромный носовой платок. Шел дождь, лица у всех были мок-
рыми. Поезд тронулся, девушки и Арсик вспрыгнули в тамбур и долго махали
нам руками. Потом мы с Игнатием Семеновичем шли по длинному, бесконечно-
му перрону.
   Уход трех сотрудников из лаборатории расценили как провал  моей  дея-
тельности начальника. Мы с Игнатием Семеновичем снова влились в  лабора-
торию профессора Галилеева. Территориально изменения нас  не  затронули,
мы остались в той же комнате, рядом с разрушенной установкой.
   К нам часто приходили те, кто пользовался светом Арсика. Я не предпо-
лагал, что мы успели создать себе столько союзников. Установка была раз-
бита, но теперь она будто излучала невидимый свет. Мне всегда  казалось,
что хороших людей больше, чем плохих. Теперь я  в  этом  убедился.  Люди
стали мягче и душевнее относиться друг к другу, а те,  кто  вел  с  нами
войну - бездельники, карьеристы, - потихоньку стали уходить из  институ-
та. Арсик зря поторопился с отъездом.
   Даже профессор Галилеев на одном  из  заседаний  отметил,  что  "пос-
ледствия экспериментов Томашевича оказались неожиданно благоприятными  и
заслуивающими серьезного анализа". Но продолжать дело на том  же  уровне
было некому. Это только так говорится, чтонезаменимых людей нет. На  са-
мом деле Арсик был незаменим со  своей  головой  и,  главное,  со  своим
нравственным подходом к делу.
   Прошло какое-то время, и мы со стариком, наряду с работой над  цифро-
выми оптическими устройствами, стали восстанавливать  установку  Арсика.
Его записи, найденные в столе, представляли собой удивительное сочетание
точных математических расчетов с философскими заметками и  психологичес-
кими наблюдениями. "Чувство долга перед обществом  позволяет  пренебречь
первым членом уравнения в сравнении с остальными" - так  писалл,  напри-
мер, Арсик, обосновывая свои расчеты. Это  был  странный  математический
аппарат. Арсик действительно был физиком от поэзии.
   Я получил три письма от Кати. В них она рассказывала, как они устрои-
лись, описывала городок и новых знакомых. О работе Арсика она не писала.
В ответных письмах я рассказывал о нашей работе и  с  грустью  вспоминал
время, когда мы все вместе смотрели чудесные спектры.
   Прошла зима. Мы сдали опытный образец запоминающего элемента  и  нес-
колько типов счетчиков и устройств связи. По существу, у нас имелось те-
перь все, чтобы создать принципиально новую вычислительную машину с  ве-
ликолепным быстродействием. Только это было почему-то уже не интересно.
   Параллельно с элементами мы восстановили установку Арсика. Правда нам
не удалось достичь прежних параметров, но экспертизу душевных  состояний
и поступков окружающихмы производим вполне прилично. Мы умеем  различать
истинные мотивы, видеть в зародыше  своекорыстие,  подлость,  тщеславие,
страх. В первую очередь, естественно, в себе.
   Одновременно мы испытываем эйфорию.
   Как-то весной я наткнулся на статью в молодежной газете. Статья  была
об институте, в котором работает Арсик. Рядом была фотография. На ней  я
узнал Шурочку и Катю. Они были в белых халатах, вокруг них  сидели  дети
дошкорльного возраста. У всех детей в руках были коробочки с  окулярами,
вроде стереоскопов, в которые они смотрели. Подпись под фотографией гла-
сила: "Воспитатели детского сада N 3 Катя Беляева и Шура Томашевич  про-
водят занятия по эстетическому воспитанию с прибором А. Н. Томашевича".
   Обе мои бывшие лаборантки изменили фамилии.
   В статье рассказывалось о приборах Арсика, которые стали  применяться
в детских садах и школах. Говорилось об эстетическом воздействии  света,
об этике не было пока ни слова.
   Пускай они смотрят. Пускай их будет больше. Пускай их станет много  -
умых, добрых, честных людей, тогда они смогут что-нибудь сделать.
   Возможно, уже без Арсика.
   Между прочим, совсем недавно я совсем неожиданно его увидел.. То есть
не самого Арсика, а его портрет. Это произошло в том парке, где есть за-
городка с кривыми зеркалами. Однажды, проходя миом нее, я вспомнил,  как
увидел там Арсика. Я заплатил пять копеек и вошел в павильон. Все зерка-
ла висели на своих местах. Я медленно бродил между ними, обозревая  свои
искаженные изображения.
   Какой я на самом деле?.. Вот узенький, вот широкий, с короткими  нож-
ками, вот у меня огромное лицо, а вот маленькое. Здесь я извиваюсь,  как
змея, а там переворачиваюсь вверх ногами. Моя форма непрерывно меняется,
и все же что-то остается такое, позволяющее узнавать меня в самых  неве-
роятных метаморфозах.
   В загородке никого больше не было. Женщина-контролер дремала на стуле
у входа. Ее не удивляло, что взрослый человек ходит без улыбки от зерка-
ла к зеркалу и рассматривает себя.
   И вдруг я увидел в одном из зеркал Арсика. Он стоял во  весь  рост  и
улыбался, глядя на меня. В глазах его было сияние. В одно мгновение  по-
чему-то мне вспомнилась та картинка поразительной ясности - летающий над
зеленой лужайкой мальчик, - которую впервые показал мне Арсик. От неожи-
данности я отступил на шаг, и Арсик исчез из зеркала. Тогда я  осторожно
нашел точку, из которой он был виден, и принялся его разглядывать. Арсик
был неподвижен - моментальный кадр, оставшийся в зеркале.
   Я зажмурил глаза, потом открыл их - Арсик продолжал улыбаться.  Тогда
я внимательно осмотрел соседние зеркала. И тут до меня дошло, что я стою
в особой точке огромного запоминающего элемента Арсика - в точке  вывода
изображения. Три кривых зеркала были  расположены  так,  что  составляли
вместе этот запоминающий элемент.
   - Простите, - обратился я к женщине у входа. - Вы знаете этого  моло-
дого человека?
   - Которого? - встрепенулась она.
   - Вот здесь, в зеркале, - сказал я, указывая пальцем на Арсика.
   - А-а! - протянула она, зевая. - Это Арсик. Арсик  его  зовут.  Он  в
цирке работает.
   - В цирке? - удивился я.
   - Ну да... Прошлый год часто к нам приходил, нынче что-то не  видать.
Он ребятишек собирал и фокусы показывал. Один раз перевесил зеркала, де-
вушка ему помогала, встал во-он туда, видите? За ограду... Ее после  ус-
тановили, он велел, чтобы ничего не нарушить... А потом ребятишек ставил
на ваше место и себя показывал. А после ушел, как ограду поставил,  и  с
той поры все время здесь. Кто знает, приходят, смотрят на него.
   Она приняла Арсика за фокусника. Что же, не мудрено...
   Крашеная ограда закрывала один угол павильона. Там  находилась  точка
ввода оригинала. Арсик закрыл ее, чтобы сохранить  свое  изображение  от
помех.
   В павильон вбежал мальчик лет десяти, купил  билет  и  направился  ко
мне. Он несколько раз нетерпеливо обошел меня, а потом не выдержал:
   - Дядя подвиньтесь!
   Я подвинулся. Мальчик встал на мое место и посмотрел в зеркало. Я уже
не видел Арсика, а смотрел на мальчишку. Он замер, лицо у него было вни-
мательным и восторженным, и он, не отрываясь, смотрел в одну точку.  Что
он думал, молча разговаривал с Арсиком? Куда устремилась моя душа?
   "Он оставил себя здесь, чтобы не погас огонек, - подумал я. -  Пускай
они смотрят. Пускай их будет больше. Пускай их станет много..."

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: