нужен был мой долг, он обижал ее, а ответить любовью я не мог. Моя лю-
бовь мне не принадлежала.
Прошел месяц с того дня, как я начал принимать сеансы. Это был труд-
ный месяц. Мы часто оставались всей лабораторией после работы, пили чай
и разговаривали. Две молодые девушки, по существу девочки, двое мужчин в
расцвете лет и старик, у которого была пятилетняя внучка. Мы разговари-
вали о жизни и о пустяках, вместе выбирали подарок внучке Игнатия Семе-
новича, Арсик разворачивал перед нами гигантские картины будущего - они
были то ужасны, то ослепительны, говорили о странностях любви, и нам бы-
ло просто и хорошо друг с другом. Каждый из нас уже выбрал свои цвета и
углублял чувства общением.
Интересно, что прибор Арсика действовал на нас совершенно различно.
Девушки просматривали подряд все диапазоны спектра, останавливаясь
дольше всего на сердечке, пронзенном стрелой. Но если сначала желто-зе-
леные линии любви действовали на них болезненно и угнетающе, то посте-
пенно они научились извлекать из них радость. Они стали очень хороши и
приветливы. Иногда мы вчетвером ходили в кино или в кафе-мороженое, а
потом провожали Катю и Шурочку в разные концы города.
Я совсем не смотрел желто-зеленую часть спектра. Я знал, что, кроме
забытой мною любви, я ничего не увижу. Мы с Арсиком специализировались
на "котенке". У меня багровые тона вызывали стремление к самопознанию и
совершенствованию души. Арсика бросало к социальным яавлениям. Он читал
газеты и плакал. Он так остро реагировал на сообщение о каком-нибудь
землетрясении, на фельетон или коммюние, что иногда его приходилось
сдерживать, чтобы он не натворил глупостей. Старик наш рассматривал в
основном "солнышко" и "скрипичный ключ". Он стал мягок, добродушно смот-
рел на наши увлечения, но допускал иногда странные высказывания о том
или ином историческом периоде или деятеле, об Иване Грозном например,
чем совершенно разрушил наши представления о собственной ортодоксальнос-
ти.
В институте между тем творилось что-то непонятное.
Мы за нашими невинными занятиями как-то упустили из виду, что живем в
большом коллективе и не можем не зависеть от него. И вот организам, име-
нуемый Институтом физико-технических исследований, а сокращенно ИФТИ,
словно прислушиваясь к маленьким странностям внутри себя, забеспокоился
- а не болен ли он?
Инфекция распространялась незаметно. Сначала, как я уже говорил, к
нам в лабораторию стали приходить сотрудники других отделов, чтобы
взглянуть на установку Арсика и удостовериться, что с ее помощью можно
наблюдать красивые картинки. Вскоре я был вынужден ограничить поток же-
лающих. Мы установили для них специальные часы, вывешивали график, а по-
том стали выделять под просмотр выходные дни. Я написал докладную дирек-
тору. В ней я просил разрешение на проведение экспериментов в субботу и
воскресенье ввиду важности и срочности темы. Директор разрешил, но по-
мощник директора по кадрам Дерягин вызвал меня, чтобы выяснить некоторые
детали.
- Учтите, что мы не можем оплачивать сверхурочные, - сказал он.
- Я знаю, - ответил я. - Мы и не просим.
- Трудовой энтузиазм? - спросил он, хитро взглянув на меня.
- Интересно, - пожал плечами я.
- И отгулов не даем, - сказал он.
- Хорошо.
Видимо, это показалось ему совсем уж подозрительным. Он вместе со
мной пришел в лабораторию и повертелся вокруг Арсиковой установки. Потом
взглянул в окуляры. Указатель в это время был установлен в положении
"капелька". В этом диапазоне преобладают синие тона, они вызывают глубо-
кую печаль, часто слезы. Помощник директора, понаблюдав секунды две,
отпрыгнул от окуляров, удивленно взглянул на меня и ушел, ни словом не
высказав своего впечатления.
Говорили, что в тот день он подписал несколько заявлений, которые в
другие дни не подписал бы ни за что.
Так или иначе, в нашу лабораторию зачастили люди. От них мы узнавали,
что в других отделах живо обсуждается открытие Арсика, которое находит и
сторонников, и ярых противников.
Вскоре к нам зашел профессор Галилеев. Я уверен, что он зашел не по
своей инициативе. С тех пор как мы от него отпочковались, я с ним встре-
чался только в кафе во время обеда и на разных заседаниях. Внешне мы
сохранили отношения ученика и учителя, но я ощущал трещинку, которая
возникла, когда я защитил диссертацию. Профессор несколько ревниво от-
несся к моему желанию работать самостоятельно. Обычно он держал учеников
под крылом, пока они не защищали докторскую. Может быть, я был не прав,
когда отделился, не знаю. Но внешне, повторяю, все осталось по-прежнему.
- Читал отчет Арсика и Игнатия Семеновича обэлементе, - сказал он. -
Остроумно. Надо патентовать... А как твои дела?
- Пока не густо, - сказал я. - Сделал два счетчика. Бьюсь над уст-
ройством ввода, оно съедает все быстродействие...
- Ну-ну... - сказал профессор, скользя взглядом по установкам. -
Кстати, мне рассказывали о приборе Томашевича. Где он?
Я кивнул на установку. За нею как раз сидела Татьяна Павловна Сизова,
ученый секретарь. Арсик помогал ей настраиваться на "сердечко, пронзен-
ное стрелой". Профессор подошел к ним и, склонив голову набок, принялся
рассматривать детали установки.
Татьяна Павловна оторвалась от окуляров и покраснела.
- Я вас, Татьяна Павловна, и не узнал, - сказал Галилеев. - Вы в пос-
леднее время помолодели.
- Что вы, Константин Юрьевич! - смутилась она.
- Можно взглянуть? - спросил профессор.
Татьяна Павловна встала и уступила ему место за окулярами. Профессор
дал Арсику обмотать свою руку ленточкой, добродушно шутя по этому пово-
ду. Он говорил что-то про кабинет физеотерапии. Потом он приник к окуля-
рам и обозрел все диапазоны. Смотрел он около получаса. Это была очень
сильная доза, по моим понятиям.
- Так... Занятно, - сказал он и встал. Лицо его было непроницаемо. -
Между прочим, если смотреть будете вы, а управлять спектрами буду я,
эфект может быть другим. Вы об этом подумали? - обратился он к Арсику.
- Нет... - сказал Арсик после паузы.
- То-то, - спокойно произнес профессор и ушел из лаборатории.
Арсик тут же тактично выпроводил Татьяну Павловну и принялся возбуж-
денно бегать от стола к столу.
- Каков старик! - восклицал он. - Как же мы это упустили?
"- Не может быть ничего страшного... - сказал я неуверенно.
- А вдруг?.. Мы с тобой думаем, что у каждого есть благородные
чувства. Есть душа, есть потребность любить... А если это не так? Предс-
тавь себе, что я обмотаю этой ленточкой руку законченного негодяя, а
смотреть картинки будут Катя с Шурочкой... Кто сказал, что полосы спект-
ра пробуждают только добрые чувства? Ненависть, зависть, злоба тоже
чрезвычайно эмоциональны...
- Надо проверить, - сказал я.
Арсик остолбенел. Он уставился на меня с ужасом.
- Как?! - вскричал он. - Ты понимаешь, что говоришь? Кого ты возьмешь
в испытуемые?
- Любого из нас, - спокойно сказал я. - Или ты полагаешь, что мы все
ангелы? Что в каждом из нас недостаточно зла и подлости?
- Я могу знать это только о себе. Мне было бы больно, если бы ты... -
сказал Арсик, закрыл лицо ладонями и вышел из комнаты.
Больше мы этой темы не касались. Но Арсик стал еще более задумчив и
нервен. Я понимал, что его мучает. Как всегда бывает в науке, его откры-
тие могло помочь людям, но могло и навредить. Все дело в том, кто им
пользуется. Арсик, вероятно, непрерывно думал об этом да еще подстегивал
размышления своими же спектрами.
У него ввалились и покраснели глаза от долгих наблюдений.
Вокруг нашей лаборатории складывалась напряженная обстановка. Ходили
разные слухи. Где-то в других лабораториях, на других этажах института
происходили странные события, и их неизменно связывали с установкой Ар-
сика, потому что почти везде были люди, которые ею пользовались.
В лаборатории рентгеноскопии украли сумочку. Одна из сотрудниц немед-
ленно уволилась, потому что не могла больше там работать. Ей не давала
покоя мысль, что все подозревают друг друга. Тихо, негласно, но подозре-
вают. И это так и было. Ничего в этом не было особенного. Но она уволи-
лась, потому что смотрела в окуляры прибора Арсика.
Самое грустное, что на нее и подумали, когда она уволилась.
Ну не станешь же каждому тыкать в глаза окуляры, приматывать их за
запястье к установке и твердить: смотрите! Смотрите, вы станете другими
людьми! Потрудитесь немного душою, что вам стоит?
Интересно, что ходили к нам в лабораторию на сеансы в основном одни и
те же люди, про которых и так было известно, что совесть у них есть.
Многие не ходили из-за лени, а мерзавцев к установке Арсика было просто
не подтащить. Они прослышали о чудесных свойствах света и повели войну.
Институт раскололся на два лагеря.
Я вынужден был писать объяснительные записки. В них я объяснял, поче-
му разрешил эксперименты, какую цель они преследуют, зачем допустил к
ним посторонних.
Разве я мог написать: "Эксперименты преследуют цель сделать всех
честными людьми"?
В институте улучшилась трудовая дисциплина. Меньше стали курить в ко-
ридорах. Равнодушным стало не в с е р а в н о. Мы с Арсиком замечали,
что стало так, и радовались про себя. Разные проходимцы, которые раньше
чувствовали себя в безопасности, взволновались. Они строчили докладные и
даже анонимки. Нам припомнили моральный облик, трудовую дисциплину, нес-
дачу норм ГТО. Атмосфера в институте становилась все напряженнее. При-
мерно, как у нас в лаборатории, когда мы только начинали.
Но у нас в лаборатории пять человек, и все воспитывались светом. В
институте же было больше тысячи. Поэтому масштабы явления были совсем
другие.
Однажды утром мы нашли Арсикову установку разбитой. Кто-то ударил по
окулярам кувалдой, разбил коммутационный блок, а доску с датчиками поп-
росту украл.
Арсик со слезами на глазах стоял над изуродованной установкой, над
могилой спектров радости и совести, и растерянно говорил:
- Как это можно, Геша?.. Я же хотел, чтобы лучше, чтобы добрее...
Катя и Шурочка плакали. Игнатий Семенович обреченно вздыхал.
- Я предпологая, я чувствовал... - бормотал он.
Я пошел к директору. Директор выслушал меня и назначил комиссию. Это
все-таки выход - назначить комиссию. В комиссию вошли помощник директора
по кадрам Дерягин, профессор Галилеев, Татьяна Павловна Сизова и я. Сво-
им чередом шло следствие через милицию. К нам приехали сотрудники в
штатском, осмотрели разбитую установку, завернули в тряпочку кувалду и
увезли.
Через несколько дней наша комиссия стала заседать. Решили опросить
сотрудников моей лаборатории. Я как лицо заинтересованное вопросов не
задавал и сидел молча. Первой вызвали Катю.
Она вошла в кабинет Дерягина, где мы заседали, и опустилась на стул.
Несколько секунд длилась пауза, никто не решался первым начать распросы.
Затем Татьяна Павловна, кашлянув, обратилась к Кате. С такими интонация-
ми обращаются к трехлетним детям.
- Катюша, расскажите нам о... Что вы видели в установке Арсения Нико-
лаевича?
- Вы же сами смотрели, Татьяна Павловна, - сказала Катя. - Вы же зна-
ете.
Татьяна Павловна поджала губы.
- Я в научных целях... - сказала она.
- Вас кто-нибудь принуждал к участию в опытах? - спросил Дерягин.
- Нет, - коротко ответила Катя.
- А скажите... - начал профессор Галилеев. - Как вы лично оцениваете
воздействие опытов на вас? Что вы чувствуете?
Катя потупилась. Я знал, что сказать неправду она не сможет, - слиш-
ком долго она смотрела картинки Арсика. Потом Катя резко подняла голову
и улыбнулась. Улыбка была бесстрашной, открытой, такой, что помощник ди-
ректора бросил испуганный взгляд на профессора.
- Мне хорошо, - сказала Катя. - Я люблю. Я счастлива. Вы даже не мо-
