Мертвый полководец с запуганным рабом, бормочущим о своей
невиновности каждому, кто захочет слушать... Это открывает интересные
возможности для разрушения христианской армии.
Или запуганный генерал, проснувшийся в ужасе от смерти, столь близкой
к его ложу... Какой путь лучше, чтобы посеять страх и смущение среди тех,
кто стоит лагерем под Орлиным гнездом?
Хасан навис над слугой, спавшим у ног хозяина. Он лежал с откинутой
назад и повернутой налево головой, рот его закрывался и открывался при
каждом вздохе. Хашишиин прислушался к ритму его храпа. Как набегающие на
берег волны, седьмой всхрап был всегда самым сильным. Казалось, он
колеблет тент и сотрясает голову человека на его плечах. Хасан суставом
пальца отмерил расстояние он мочки и приставил к коже свой нож с изогнутым
лезвием. Кончик его мягко двигался в такт дыханию. Хасан неподвижно ждал
седьмой секунды. Как только звук достиг наибольшей силы и начал стихать,
кинжал прорезал кожу шеи и вошел между костями. Храп прекратился, когда
спинной мозг был перерезан.
Хасан поднял и опустил ручку ножа - для уверенности - и вытащил
лезвие. Еще один храп по-прежнему мирно раздавался в закрытом
пространстве. Хашишиин опустился на колени и пополз обратно к открытому
краю палатки. Руку с ножом он подогнул под себя, не желая запятнать ткань
палатки кровью, и при подняв край другой рукой.
Оказавшись снаружи, Хасан возвращался среди теней, через ручей по
скользким камням. Его ноги сами находили правильный и бесшумный путь.
Бертран дю Шамбор не видел крови. В палатке было темно, поскольку
утро никогда не приходило в эту долину одновременно с рассветом. Для этого
всегда требовалось несколько часов.
Он сел, потянулся, откашлялся и сплюнул, ожидая, что его слуга Гийом
поспешит с чашей и мыльной пеной, бритвой и полотенцем, едой и вином.
Вместо этого ленивый каналья все еще лежал и спал. Бертран толкнул его.
Голова почти отделилась он шеи Гийома.
Облако черных мух взмыло в воздух.
Бертран вскрикнул, словно женщина.
Весь лагерь слышал его.
На тринадцатый вечер осады Аламута Бертран был в полном отчаянии. Из
пятидесяти вооруженных рыцарей и сотни йоменов и слуг, которых он привел в
долину, осталось шестьдесят душ. Остальные были найдены мертвыми в своих
постелях или среди скал. Чем больше людей он ставил вечером наблюдать за
холмом, тем больше терял.
Из шестидесяти оставшихся не более десяти были крепки разумом или
могли уверенно держать в руках оружие.
Он сам не был в числе этих десяти, и знал это.
В слабом свете свечей он делал то, чего не делал с тех пор, как был
белокожим мальчишкой лет двенадцати. Он молился. Так как рядом не было
священника, чтобы направить его, Бертран молился богу, повторяя вслед за
воином, у которого на рукавицах были нашиты красные кресты, - тамплиером,
знавшим на слух несколько псалмов и сходившим за святого человека в этих
проклятых местах.
- Господь - мой свет и спасение, кого я должен бояться? Господь -
сила моей жизни, кого я должен опасаться?
Голос старого тамплиера скрипел, Бертран повторял за ним более тихо и
быстро.
- Когда нечистые, враги мои и мои недоброжелатели, придут, чтобы
пожрать мое мясо, они оступятся и падут. Если воинство выступит против
меня, мое сердце не дрогнет; если война поднимется против меня, я буду
спокоен.
Бертран закрыл глаза.
- Одного прошу я у Бога, одного я добиваюсь; чтобы мог я обитать в
доме Господа моего все дни моей жизни, созерцать благодать Господню и быть
нужным в его замке.
- На время тревог скроет он меня в шатре своем, в тайной куще скроет
он меня; вознесет поверх скал...
Голос тамплиера внезапно прервался, словно для того, чтобы перевести
дыхание, но больше не возобновился.
Глаза Бертрана были плотно закрыты, он молчал, не зная слов.
Он слышал, как тамплиер издал звук - неровный, влажный, и как
хрустнула и звякнула кольчуга на его теле, будто он укладывался отдохнуть.
Бертран все еще не открывал глаз.
- Ты можешь посмотреть на меня.
Голос говорил по-французски с легкой шепелявостью.
Бертран медленно приоткрыл глаза, уставясь на лезвие тонкого кинжала,
приставленного к его носу. За ножом и рукой, держащей его, виднелось
темное лицо с густыми усами и горящими глазами.
- Знаешь ли ты, кто я?
- Н-нет.
- Я Хасан ас-Сабах, основатель Ордена ассасинов, чью землю ты
насилуешь своим длинным мечом.
- Уннгх.
- Мне тысяча, две сотни и девяносто ваших лет. Я старше вашего Бога
Иисуса, не так ли? И я все еще жив.
Губы ассасина улыбались, произнося это богохульство.
- Каждые сорок лет или около того, я играю сцену смерти и удаляюсь на
время. Затем возвращаюсь и вступаю в Орден как молодой человек. Вероятно,
твой Бог Иисус делает то же самое.
- Бог - мое спасение - пропищал Бертран.
- Ты не понимаешь того, что я говорю?
- Пощади меня, Господин, и я буду служить тебе!
- Пощадить?
- Дай мне жить! Не убивай меня! Бертран бормотал, вряд ли понимая,
что говорит.
- Только Аллах может дать жизнь. И только Ариман может сохранить ее
дольше положенного времени. Но ты не можешь знать этого.
- Я буду делать все, что ты захочешь! Пойду, куда ты велишь. Буду
служить тебе так, как ты пожелаешь.
- Но мне ничего не нужно - довольно сказал Хасан. И с улыбкой на
губах он вонзил лезвие клинка в левый открытый глаз Бертрана. Хватка его
руки усиливалась по мере того, как кинжал входил в мозг и голова
христианина, содрогаясь, отклонялась назад. Хасан подхватил тело за шею,
вертикально удерживая его. Из тела вытекли нечистоты, портя воздух.
Когда судороги стихли, он положил тело христианина рядом с его
другом-тамплиером. Тамплиер, с горечью отметил Хасан, умер достойнее, без
потока слов и обещаний. Он просто с ненавистью смотрел на ассасина-убийцу.
На этот раз Хасан наклонился, чтобы вытереть кровь с клинка об одежды
мертвого человека. Дело этой ночи было не террором, а простым убийством. В
свете свечи он уловил движение. Кромка шатра медленно приближалась к
земле.
- Стой, друг, - сказал Хасан. Ткань медленно поднялась. За ней
виднелась пара глаз, блестящих на свету.
- Почему ты назвал меня "друг"? - требовательно спросил старческий
голос.
Это был ассасин, которому следовало оставаться в Аламуте и
наслаждаться прелестями Тайного Сада. Вместо этого он двинулся через стены
на запах резни.
- Разве ты не Али аль-Хаттах, погонщик верблюдов, который однажды
подшутил над Хасаном?
- Из моего рта не раз выходили глупости, чтобы отвлечь старика и
облегчить его боль. Я был просто нахальным мальчишкой и дым делал меня
легкомысленным.
- Это были хорошие шутки, Али.
- Никто из ныне живущих не помнит о них.
- Я все еще помню.
- Нет, Господин. Ты не живешь, так как мы погребли тебя в песке на
расстоянии полудня пути отсюда. Я сам оборачивал полотно вокруг твоих ног.
- Ног нищего. Ног какого-то отверженного.
- Твоих ног, мой Господин Хасан. Я хорошо знал твои ноги, ты
достаточно часть пинал меня.
- Только чтобы улучшить твои мозги, Али.
- Ты не пинал меня в голову, Господин.
- Я знаю. Твоя задница была мягче, чем голова.
- Сейчас это не так, - старик посмеялся над собой.
- Вспомни меня, Али.
Человек вглядывался вглубь палатки, где, за поверженными телами
виднелась стройная фигура Хасана и его большая тень на стене.
- Нет, Господин. Я не должен запоминать эту ночь. Это не неуважение к
тебе, но если я запомню, я расскажу. А если я начну рассказывать, они
скажут, что мой мозг размягчился, как масло. И тогда ничего хорошего для
меня не будет.
- Ты мудро говоришь.
- Никогда не умирай, Хасан. И никогда не рассказывай мне, как ты
живешь, - рука отпустила ткань и старик исчез. Хасан слышал, как его туфли
шаркали по песку.
Прямо перед рассветом следующего дня эскадрон сарацинской кавалерии
под командованием молодого капитана, некоего Ахмеда ибн Али, ехал по
дороге на Тирзу. Они двигались с востока. Когда первые лучи солнца
осветили их спины, Ахмед увидел загадочную картину.
Свет падал на глубокую расселину в горе, к северу от дороги и права
от Ахмеда. Как только яркие солнечные лучи осветили ее, воздух наполнился
стонами сумасшедших. То были христиане, одетые в белые плащи с красным
крестом, на лошадях и пешие. Некоторые были вооружены, многие с
обнаженными головами, и двое совсем голые, обмотанные белыми плащами.
По одному слову Ахмеда его воины вытащили мечи и поскакали, чтобы
пересечь дорогу сумасшедшим и окружить их. Христиане не сопротивлялись.
Те, что бежали, упали на колени, а конные спешились.
Ахмед построил этих сумасшедших в два ряда при помощи жестов и
похлопывания широкой стороной меча и отправил их, по дороге на Балатах,
где находился временный лагерь Полководца.
- Генерал!
Саладин не сводил глаз с прыжков молодого жеребца.
Тренер, юноша лет шестнадцати, который в лучшие времена мог бы быть
саладиновым главным конюшим, едва касался хлыстом его ног. Саладин
заметил, что тренер выдерживает время между своими касаниями и жеребец
понимает это как намек. Причинял ли тренер боль лошади своим хлыстом для
того, чтобы сделать ее такой умной? Или ей самой нравится это?
Это самый важный вопрос, который может быть задан всякому, кто
дрессирует животное. Но Саладин не хотел задавать его. Юноша знал, как
ответить, и его ответ мог быть ложью. Поэтому Саладин сам искал отгадку.
- Генерал! Саладин оторвался от созерцания жеребца и его тренера,
подняв глаза на вестника.
- Да?
- Ахмед ибн Али привел пленных из Тирзы.
- Пленных? В какой же битве он их взял?
- Битвы не было, Господин. Они сдались по дороге.
- Очень странно. Они были пешие? Вероятно, потеряли свое оружие?
- Они бежали, спасая свои жизни.
- От Ахмеда?
- Из-под Аламута - так они сказали.
- Аламута? Даже франки не столь глупы, чтобы пытаться захватить эту
крепость. Это какая-нибудь команда?
Саладин видел, что юный воин обдумывает вопрос, чему Саладин старался
научить своих подчиненных.
- Нет, Господин. Ахмед сказал, что это были наемные рыцари и
полукровки. Они бежали как свора испуганных собак, те, кто на лошадях,
были во главе, те, кто пешком, тащились сзади и взывали о помощи.
- Хашишиины гнались за ними?
- Никто их не видел.
Саладин вздохнул.
- Приведи их ко мне через два часа.
В назначенный час норманнские франки и их слуги сидели и лежали на
плотно утрамбованной площадке между палатками. Страдая от солнца, они
откинули свои капюшоны из железных колец и шерстяные головные покрывала.
Саладин запретил давать им воду до тех пор, пока не решит, что может от
них потребовать.
Стоя перед палаткой, сарацинский военачальник смотрел на два десятка
человек, расположившихся перед ним. Они были окружены копьями, опущенными
лезвиями книзу, которые держали его воины.
- Есть ли среди вас тамплиеры? - спросил он на чистом французском.
Франки, щуря глаза от яркого света, уставились на него. Судя по,
снаряжению и бородам человек восемь из них точно были воинами по
норманнским стандартам. Шестеро из них собрались с одной стороны и не
сидели на своих задницах, не топтались беспорядочно по грязи, а
настороженно сидели на корточках, подняв пятки от земли. Это были воины,
которые оценивали опущенные копья и взвешивали свои шансы во внезапной
