быстрее бы, тем лучше. Я испытывал отвращение к этому месту с его
потайными медицинскими припасами, клиническими отделениями, находящимися
под наблюдением обителями для выздоравливающих и следующих в
противоположном направлении. Дорожка плавно свернула за угол парка, где
эти несчастные, сидя на скамейках, или в самодвижущихся креслах, ждали,
когда для них распахнется черная дверь. Высоко над головой птицеподобные
электрокраны перевозили людей и оборудование, дабы поддерживать на должном
уровне беспрестанно изменяющиеся потребности в перемещении людей;
предметов; энергии; равновесия в пространстве, издавая при движении лишь
еле слышимые звуки, доносящиеся с перечеркнутых перекрестными штрихами
небес и напоминавшие кудахтанье курицы-несушки. Я, не переводя дыхания,
сменил дорожек двенадцать, пока не очутился в сутолоке освещенной дневным
светом Кухни с ее запахами и суетой, звуками и красками, напоминавшими мне
о моей постоянной принадлежности к этому миру, а не к тому, другому.
Я поел в небольшой, ярко освещенной закусочной. Я очень проголодался,
но уже через минуту еда потеряла вкус, а ее пережевывание и проглатывание
стали машинальными. Я постоянно бросал взгляды на других посетителей.
Голову мне сверлила непрошенная мысль: может ли это быть один из них? Как
может выглядеть убийца?
Как угодно. Это может быть любой... любой, имеющий повод и
способность к насилию, и ничто из этого не отражается на человеческом
лице. Моя неспособность вообразить себе кого-нибудь, наделенного такими
качествами, не отменяла того обстоятельства, что они проявились лишь
несколько часов назад.
У меня пропал аппетит.
Совсем.
Было чертовски неподходящее время впадать в паранойю, но мной
овладело внезапное желание к новой перемене мест, желание убраться отсюда.
Все вокруг казалось зловещим. Случайные взгляды и жесты других посетителей
стали угрожающими. Я почувствовал, как напряглись мои мышцы, когда за моей
спиной прошел какой-то толстяк с подносом. Я знал, что если он толкнет мой
стул, или ненароком заденет меня, то я, завопив, подпрыгну.
Я встал, как только освободился проход. Это все, что я мог сделать,
чтобы сдержаться и не побежать на пути к трассе ленточной дорожки. Потом я
некоторое время просто ехал, не думая ни о чем, не желая оставаться в
толпе, но и не мечтая оказаться в одиночестве. Я расслышал свои
собственные приглушенные проклятия.
Конечно, есть место, где будут люди, и где мне не будет страшно. В
этом я был уверен. Получить подтверждение можно просто, но мое настроение
могло оказаться заразительным, а я хотел сдержать его в себе, пока но не
пройдет вовсе. Самым легким было просто отправиться туда - на место
убийства.
Я решил, что сначала нужно выпить. Но мне не хотелось заказывать
выпивку в этом Крыле. Почему? Опять нелогично. Мне было не по себе в
собственных владениях.
Я двигался поверху, дорожка несла меня к ближайшей станции тоннеля.
Наконец в отдалении я увидел возвышающуюся стену с ее переменчивым
рисунком светящихся цифр и букв. Я сошел на станции и изучил расписание.
Тоненький людской ручеек струился сквозь ворота прибытия, а другие стояли
или сидели на открытой платформе, поглядывая на табло. Посмотрев на него,
я выяснил, что через Проход 2 я за шесть минут доберусь до Коктейль-холла
Крыла 19.
Я вошел в клеть при Проходе, очереди здесь не было, и предъявил свое
удостоверение для считывания. Раздалось гудение, потом последовал щелчок,
после которого открылась решетчатая дверь в противоположном конце.
Я прошел в нее и направился вверх по пандусу к месту ожидания у
Прохода. Там были трое мужчин и девушка. На ней была форменная одежда
медсестры. Один из мужчин, чудаковатый старик в движущемся кресле, как
видно, находился под ее присмотром, хотя она и стояла на солидном
расстоянии от него. Он бросил на меня быстрый, острый взгляд и чуть
заметно улыбнулся, как бы проявляя интерес к тому, чтобы завязать
разговор. Я отвернулся, по-прежнему не испытывая желания общаться, и
прошел подальше вперед и влево от него. Что касается еще двоих, то один из
них стоял около Прохода, читая газету, закрывавшую часть его лица, а
другой прохаживался туда-сюда, держа в руке портфель и постоянно
поглядывая на часы.
Когда загорелся красный сигнал, сопровождаемый звуком зуммера, я
пропустил их всех вперед и только потом направился к Проходу.
Я снова предъявил свое удостоверение и прошел внутрь. Когда я
оказался в туннеле, до меня донеслось слабое потрескивание, и в ноздри мне
ударил запах озона. Мне предстояло пройти около сотни ярдов по
облицованному металлом туннелю, тускло освещаемому висящими наверху
грязными светильниками. Стены были беспорядочно залеплены множеством
рекламных объявлений, покрыты надписями и рисунками на полу валялся
всевозможный мусор.
Где-то посередине туннеля стоял маленький, смуглый человечек; он
читал объявление, сложив руки за спиной и грызя зубочистку. Когда я
приблизился, он повернулся ко мне и ухмыльнулся.
Я подался влево, но тогда он направился ко мне, все так же ухмыляясь.
Когда он приблизился, я остановился и сложил руки на груди, кончиками
пальцев правой руки расстегивая слева застежку на своей куртке и нащупывая
маленькую рукоятку транквилизирующего пистолета. Я всегда носил его там.
Его усмешка стала еще более заговорщицкой, и он подтвердил это
кивком, сказав: "Карточки".
Прежде чем я успел среагировать, он распахнул свою куртку и сунул
туда руку. Я расслабился, убедившись, что он не лезет за оружием, но что у
него из внутреннего кармана действительно торчит пачка фотографий. Он
вытащил их и сделал шаг вперед, медленно их тасуя.
Где-либо еще, в какое-нибудь другое время я, может быть, арестовал бы
его, либо послал подальше, в зависимости от настроения. Но здесь, в этом
экстремальном проходе сквозь подпространство, проблема отправления
правосудия всегда была непростой. Она была бы особенно сложной, если, как
я подозревал, он ждал здесь в течение нескольких перемещений. Кроме того,
я не был при исполнении служебных обязанностей, и все мои профессиональные
чувства в настоящий момент отсутствовали. Я двинулся вправо, чтобы обойти
его.
Он схватил меня за руку и сунул мне под нос свои фотографии.
- Как насчет этого? - спросил он.
Я опустил взгляд. Должно быть, я находился в состоянии, гораздо более
близком к патологическому, чем я предполагал, потому что я, не отрываясь,
смотрел, как он неторопливо играет со своими глянцевитыми картинками.
По причинам, которые я и не пытался проанализировать, эта выставка,
оказалось, произвела на меня впечатление, хотя я наблюдал все это в
прошлом, в том или ином варианте, бессчетное число раз.
Там были три снимка Земли, сделанных из глубокого космоса, по снимку
других планет, может быть, дюжины планет в других солнечных системах и
пара десятков фотографий созвездий. Меня они странным образом растрогали,
и я слегка разозлился на себя за это.
- Красиво, да? - спросил он.
Я кивнул.
- Пятьдесят, - сказал он. - Можешь забирать все за пятьдесят
долларов.
- Ты спятил? - поинтересовался я. - Слишком дорого.
- Фотки очень хорошие.
- Да, хорошие, - признал я. - Но для меня они столько не стоят. Кроме
того, пятидесяти у меня нет.
- Можешь взять любые шесть за двадцать пять.
- Нет.
Я мог просто сказать, что никогда не ношу с собой наличные и
покончить с этим. Теоретически, мне не нужны были купюры так как
удостоверение личности также вполне годилось для оплаты чего угодно по
моему лицевому счету, баланс которого тотчас же проверялся. Но, конечно,
каждый носил с собой некоторую сумму наличными для покупок, регистрация
которых представлялась нежелательной. Кроме того, я просто мог послать его
ко всем чертям и пойти своей дорогой.
Ладно, по какой-то причине я застрял. Причина, должно быть,
заключалась в том, что эти фотографии прельщали меня. И чтобы как можно
скорее рассчитаться со своей послекончинной травмой, я решил ублажить свои
неврозы и купить парочку.
Я отобрал для себя четкий, ясный снимок Земли и изображение мрачной и
яркой россыпи Млечного пути. Я отдал ему по два доллара за штуку, спрятал
их рядом со своим пистолетом и оставил его там вместе с его зубочисткой и
усмешкой.
Через несколько мгновений я вошел в Коктейль-холл в Крыле 19.
Спустился вниз по пандусу и покинул станцию. Затем вскочил на ленточную
дорожку. Здесь всегда царил вечер, и именно поэтому мне здесь было уютно.
Потолок скрывался в темноте, а маленькие освещенные участки напоминали
бивачные костры в необозримом поле. Я оставался на медленно движущейся
дорожке в гордом одиночестве. Тех четверых, что прошли передо мной сквозь
Проход, нигде не было видно. Несколько раз я менял дорожки, пробираясь к
одному из самых затемненных участков левее. Я двигался мимо затейливо
декорированных укромных уголков и сокровенных местечек, выполненных во
всевозможных стилях; некоторые из них были заняты, но многие нет. То
здесь, то там я наталкивался на вечеринки, иногда до меня доносились звуки
музыки и смеха. Случайно я заметил парочку, их пальцы соприкасались,
головы склонялись над столиком, на котором мерцал маленький огонек.
Однажды на глаза мне попалась одинокая фигура, тяжело облокачивающаяся на
столик, пьющая в темноте. Я, должно быть, проехал несколько миль, пока
мной не овладело умиротворяющее чувство уединенности, и я сошел вниз,
чтобы найти для себя местечко.
Я прошел между затемненными столиками, свернул за угол, перешел
небольшой мостик и быстро проскочил сквозь рощицу искусственных пальм, не
обращая внимания на этот полинезийский интерьер. Еще несколько поворотов и
я очутился в удивительно маленьком закутке. Усевшись в плетеное кресло за
столиком, я наклонился вперед и включил имитацию масляной лампы. Ее
нежный, желтоватый свет высветил для меня кресла с подлокотниками, на
спинки которых были наброшены кружевные салфеточки, пианино, пару
невыразительных портретов, полку книг в дорогих переплетах. Я забрел в
гостиную викторианской эпохи, и ее величественная основательность и
умиротворенность подействовали на меня так успокаивающе, как мне этого
требовалось.
Я нашел заказник, засунул его под стол. Вставив свое удостоверение, я
заказал джин с тоником. Вслед за этим я попросил сигару. Через мгновение
они появились, я приподнял решетку и перенес их на стол.
Я сделал первый освежающий глоток и закурил сигару. И то, и другое
было изумительным по вкусу. Какое-то время я просто сидел и, не думая ни о
чем, предавался приятным ощущениям. Но, наконец, что-то шевельнулось во
мне, и я вытащил из куртки две фотографии. Положив их на стол рядышком,
стал рассматривать.
И снова очарование и нечто, странно напоминающее ностальгию по
невиданному...
Размышляя о Земле и об этой великой звездной реке, я попытался
проанализировать свои ощущения. Попытка провалилась и меня охватила
тревога, перерастающая в почти неоспоримую догадку о их происхождении.
Старина Лэндж, мой покойный предшественник. Это имело какое-то
отношение к нему, к пожертвованной части...
Существовал только один-единственный способ узнать наверняка -
крайняя мера, и я даже не мог припомнить, применялась ли она когда-либо.
Даже несмотря на то, что со мной произошло жуткое ужасающее событие, мне
не казалось, что исследование моих посттравматических реакций на какие-то
