первый выстрел стал неудачным. Я не уверен насчет второго. Это был
пистолет мелкого калибра, и он ухитрился выстрелить из него трижды, прежде
чем я выбил его, всадил свое лезвие Стайлеру в диафрагму и стал смотреть,
как он оседает в кресло, с которого встал.
- Ты... - начал он, потом несколько раз открыл и закрыл рот, на его
лице на мгновение появилась такая гримаса, словно он был изумлен своей
внезапной поломкой.
Его правая рука дернулась в сторону, перебросила маленький
переключатель на пульте сбоку. Потом он тяжело подался вперед и повалился
поперек стола, подергиваясь.
На другом конце стола, на который я, тяжело дыша, опирался, стоял
телефон. Он зазвонил.
Я уставился на него, как зачарованный, не в силах шевельнуться. Это
было смехотворно, абсурдно, что он мог зазвонить. Я подавил в себе дикое
желание расхохотаться, понимая, что это не приведет ни к чему хорошему,
что мне, вероятно, долго не удастся остановиться.
Я должен был выяснить. Не будет мне покоя, если я сейчас не выясню.
Я протянул руку и взял трубку.
- ...возможно найдешь развлечение, - продолжал его голос, звучащий
теперь в телефонной трубке, - в здании на другом конце этой долины.
Я сдержал внезапное желание закричать, и продолжал сжимать в руке
телефонную трубку, затем протянул другую руку и схватил его за плечо. Я
толкнул его назад в кресло. Он был либо мертв, либо настолько близок к
этому, что это уже почти не имело значения.
- Нейроны по-прежнему в движении, - продолжал его голос по телефону,
- и при помощи своей схемы соединений я могу привести в действие здесь все
из того, что еще функционирует, даже несмотря на то, что мои собственные
голосовые связки более мне не подчиняются. Все здесь проходит через
формулятор и его голос - это мой собственный голос. Тебе придется изучить
то, что ты найдешь в другом здании. Это будет непросто. Ты вполне можешь и
не справиться. В этом случае тебе предстоит провести остаток своих дней в
одиночестве в этом месте. Но там имеются учебные приспособления, записи,
мои заметки, книги. У тебя теперь нет ничего, кроме времени, за которое ты
можешь попытаться или нет, по собственному усмотрению. До сих пор я все
предугадал правильно. Чувствую, что я зашел почти настолько далеко,
насколько мог...
Раздался щелчок, потом длинный гудок.
Я рухнул.
Здесь, здесь, там и опять. Годы, клоны, проходы... Я научился. Я
изучил материалы в том месте, которое потом станет Крылом, Которого Нет. Я
научился. Альтернативой была некая более страшная форма безумия, чем та, с
которой я уже был знаком. Я должен был выбраться оттуда, попытаться
отыскать Джулию, сделать что-нибудь.
Мозаика и вечерняя звезда...
Я выбрался оттуда. Я так никогда и не нашел ее могилы, если она у нее
была, но я сумел установить, что ее не было среди тех, кто добрался до
Дома, Крылья которого существовали на отдаленных планетах, не вполне
приспособленных для человека.
Я выбрался оттуда. Предстояло забыть очень многое, что я и хотел
сделать, и, располагая избытком времени для самоанализа, я мог это
определять с большой избирательностью. Я овладел техническими приемами,
необходимыми для точного выявления того, что мне в себе не нравилось, и
для стирания этого из собственной памяти. Я решился на это. Я хотел, чтобы
это стало возможным для всего рода человеческого, вернее, остатков его, и
решил, что может быть способ осуществить такое желание. Только процесс
духовного развития займет больше времени, а я буду направлять его и
развиваться вместе с остальными, отставая только на один шаг, занимаясь
грязной работой, для чего я вполне годился. Это мне понравилось. Я
уничтожил часть себя и воткнул первую булавку. Последующие можно будет в
крайнем случае выдернуть, но я желал, чтобы Анджело ди Негри оставался
мертвым. Его я ненавидел. Потом я активировал клоны, и мы могли полностью
доверять нам.
Мы выбрались.
1
Когда я почувствовал, как пуля вошла в мое сердце, моей первой
реакцией было чувство безграничного недоумения. Как?..
Потом я умер.
Я не припоминаю крика, хотя Мисси Воул и говорила, что я закричал и
стал судорожно хватать воздух правой рукой. Потом я напрягся, расслабился,
затих. Ей лучше знать, бедняжке, ведь это случилось в ее постели.
Безумная мысль промелькнула в моем мозгу за миг до моей смерти:
Вытащи седьмую булавку... Почему, я понятия не имел.
Я помню ее лицо, зеленые глаза, обычно скрывающиеся за длинными
ресницами, розовые губы, слегка приоткрытые в улыбке. Потом я почувствовал
боль, изумление, и только теперь до меня, кажется, донесся звук выстрела,
поразившего меня, но тогда я его не слышал.
Позднее доктор рассказал мне, что я не испытывал сердечной
недостаточности, несмотря на все проявленные мной симптомы, и что
почувствовал боль в груди и потерял сознание без какой-либо очевидной
причины. К тому времени я уже понимал, что в этом-то все и дело, и я
просто хотел выбраться из Амбулатории и прямо отправиться в Крыло 18
Библиотеки, ячейка 17641, чтобы разобраться с последствиями своей кончины.
Но они удерживали меня несколько часов, настаивая, чтобы я отдохнул.
Идиоты! Если со мной все в порядке, то почему я должен отдыхать?
И, конечно, я не мог отдыхать. Как? Я только что был убит.
Я был перепуган и в крайнем замешательстве. Кто мог пойти на такое? И
запоздалая мысль, зачем это им?
Пока я валялся там, окруженный стерильной белизной, то потея, то
впадая в озноб, я понимал, что должен идти, и я хотел пойти и быстро
разобраться, что со мной сделали. Но я только что перенес сильнейшее
потрясение и испытывал физический страх перед тем, что увижу, перед
доказательством содеянного. Некоторое время это подавляло меня, и я не
пытался встать. Я был также достаточно разумен, чтобы понять, - пока не
ослабнут эти первые эмоции я не буду ни на что годен.
Поэтому я покорился, заставил себя думать. Убийство. В сущности,
неслыханное дело в наше время. Я не мог припомнить, когда было совершено
последнее убийство, где бы то ни было, а ведь я находился в более выгодном
положении, чем многие другие, чтобы знать о таких вещах. Профилактические
меры для улучшения состояния и эффективное подавление
насильственно-агрессивного инстинкта способствовали снижению
криминогенности. Имелся так же богатый медицинский опыт, когда все-таки
приходилось латать жертву патологической вспышки. Но хладнокровное,
преднамеренное убийство, такое, как в моем случае... Нет, все это было
ужасно давно. Какой-то более циничный призрак моего прошлого шепнул мне на
ухо, что вполне может быть и так, что по-настоящему хладнокровные и
преднамеренные совершаются так здорово, что они даже и не похожи на
убийства Я быстренько отправил призрак в небытие, которого он давно
заслужил. Или так мне думалось. При том качестве информации, хранящейся в
Доме на каждого, это было практически невозможно.
Самое неудачное, что это выпало на мою долю. Теперь требовалось
сделать только что отвергнутое мною, как невообразимое для кого-либо. То
есть, изыскать возможность сокрытия происшедшего. Но, в конце концов, я
ведь особый случай. На самом деле, я не считаюсь...
Смешок, прозвучавший так, словно он вырвался из моего собственного
горла, подействовал мне на нервы.
- Хорошо сказано, старый крот! - решил я внутри себя. - Полагаю, что
к этому можно относиться с определенной долей иронии.
- Вздор! У тебя совсем нет чувства юмора, Лэндж!
- Я понимаю противоречивость моего положения. Но я не считаю убийство
смешным делом.
- Когда жертва - это мы, да?
- Ты употребил не то местоимение.
- Нет, но будь по-твоему. Твои руки в крови, как и у любого.
- Я не убийца! Я никогда никого не убивал!
Я подавил другой смешок в самом его начале.
- Как насчет самоубийства? Как насчет меня?
- Человек имеет право распоряжаться собой как ему угодно! Ты?
- Ты - ничто! Ты даже не существуешь!
- Тогда чего ты так беспокоишься? Может, психопатия? Нет, Лэндж. Я -
настоящий. Ты убил меня. Ты прикончил меня! Но я существую. И придет
время, когда я буду воскрешен. Твоей собственной рукой.
- Никогда!
- Так будет, потому что я тебе понадоблюсь. Скоро!
Задыхаясь от ярости, я опять отправил своего предка во вполне им
заслуженное забвение.
Некоторое время я проклинал то обстоятельство, что я был тем, кем я
был, одновременно понимая, что ругань - тоже патологическая вспышка,
вызванная травмой смерти. Это не слишком затянулось. Я знал, что пока люди
остаются людьми, необходимо, чтобы я продолжался, в любой форме, какая
потребуется на текущий день.
Мы должны были ждать момента, когда я начну двигаться. Я это тоже
знал. Ждать и прикрывать. Чем больше времени пройдет, пока я смогу
действовать, тем сложнее все может стать при обычном порядке наблюдения за
человеком. Мы все это знали, но мы ценили глубину моих чувств и понимали,
что необходима пауза, прежде чем я опять смогу нормально функционировать.
Я стиснул зубы и сжал кулаки. Такое потакание своим слабостям может
дорого обойтись. Его придется отложить.
Я заставил себя подняться и пересек комнату, чтобы вглядеться в
седоволосое, темноглазое отражение моих пятидесяти годов в зеркале,
висящем над умывальником. Я провел рукой по волосам. Я ухмыльнулся своей
кривой усмешкой, но это не выглядело слишком убедительным.
- Ты выглядишь чертовски погано, - сказал я себе, и мы кивнули в знак
согласия.
Я пустил холодную воду, окатил морщинистую поверхность своей
физиономии, вымыл руки и почувствовал себя немного лучше. Потом, изо всех
сил стараясь не думать ни о чем, кроме непосредственной задачи, я извлек
из стенного шкафа свою одежду и оделся. Сразу, как только я начал
двигаться, возникла неотвратимая необходимость действовать. Я должен был
выбраться отсюда. Я нажал на звонок и стал расхаживать по комнате.
Несколько раз я останавливался у окна и смотрел на маленький, огороженный
парк, где почти никого не было, кроме нескольких больных и посетителей.
Высоко в небе уже тускнели огни. Я мог разглядеть три винтообразных
переходника, широкие балконы галереи вдалеке по левую сторону от меня и
яркий блеск заградительных покрытий на фоне теней. Движение на ленточных
дорожках и на их перекрестках было небольшим, и не было видно находящихся
в полете индивидуальных летательных аппаратов.
Дежурная медсестра привела ко мне молодого врача, еще раньше
говорившего, что со мной все в порядке. Так как теперь между нами
существовало безусловное согласие в данном вопросе, он сказал, что я могу
идти домой. Я поблагодарил его и, спускаясь вниз по пандусу в направлении
ближайшей ленточной дорожки, обнаружил, что мне действительно стало лучше.
Сначала было в общем-то все равно куда идти. Я просто стремился
выбраться из Амбулатории со всеми ее запахами и напоминаниями о том
прискорбном состоянии, в коем мне так недавно довелось побывать. Я
проходил мимо огромных складов с медикаментами; над моей головой время от
времени проплывали воздушные кареты скорой помощи. Стены, перегородки,
полки, штабеля, платформы, пандусы - все вокруг меня выглядело белоснежным
и было обработано карболкой. Постепенно я добрался до самой скоростной
дорожки. Санитары медсестры, врачи, пациенты и родственники усопших или
недужных проносились мимо меня со все увеличивающейся скоростью и чем
