прикрытием, что на самом деле осталось очень мало надежных
профессиональных убийц. Итак, кажется, я действительно притащил с собой
через годы нечто ценное. Однако, когда я обеспечил себе положение на самом
высшем уровне организации, я, в основном, лично избегал участия в такого
рода деятельности. И теперь получить предложение о контракте, в эти
спокойные времена почти полного окультуривания, плавно сцепляющихся
шестеренок, продления жизни и межзвездных путешествий... Это казалось не
просто странным, как бы Пол не деликатничал в этом вопросе.
Когда мы ели апельсины в тени водообрабатывающего цеха, стены
которого, когда-то ровные и гладкие, утратили былой вид частично из-за
погоды, а частично под влиянием сирени и глициний, я погладил ее по
голове, и она нарвала морозника, этого древнего средства от безумия,
надела венок мне на голову, и мои мысли унеслись далеко за пределы строго
расчерченных диаграмм черепной коробки и стен, подточенных пеной цветения,
и забрались в полностью автоматизированный механизм установки, звуки
которой доносились до нас с мягкой неотвратимостью; пока она вбирала в
себя, очищала и изрыгала, я не знаю сколько, тысяч галлонов моря, я
размышлял о двойственной сущности Герберта Стайлера, представителя
"Доксфорд Индастриз" на планете, называющейся Алво, непостижимо удаленной
от бледной человеческой звезды. На этот раз Джулия не заметила и не
спросила "Что такое?", а я подумал, должен ли человек, подвергнувшийся
экспериментальному нейровмешательству, которое по-прежнему считается
незаконным на Земле, но открывает доступ к работе величайшего
компьютерного комплекса, должен ли этот человек, который ради своей
компании препятствует экспансии КОЗА на самых лакомых из отдаленных миров,
считаться машиной в человеческом обличье или человеком с компьютерным
разумом, и может ли считаться то, что меня попросили сделать,
человекоубийством в прямом смысле слова, или это нечто абсолютно новое,
например, механоубийство, или киберубийство. А между тем мы впитывали
глухое ворчание моря и вибрацию ближайших водосооружений и ароматы цветов
и соленые прикосновения морского ветерка.
Пол заверил меня, что я получу необходимую подготовку и лучшее
оборудование, имеющееся для выполнения работы по контракту. Потом он
посоветовал мне съездить куда-нибудь.
"Уезжайте на время", - сказал он, - "и подумайте об этом".
Всматриваясь в ночь, чувствуя холод, прикидывая, смогу ли я убить
его, выбраться оттуда, вернуться назад и начать сначала, воспрянув и
очистившись, найдя здесь свое место, ведь моя прежняя жизнь окончена и
забыта, тогда...
"Я постараюсь", - сказал я и дал опуститься занавесу.
Потом, вот.
Глядя на нее, сидящую под этим сумасшедшим праздничным деревом, ее
мягкие волосы собраны заколкой нежного, кораллового цвета, голова и рука
двигаются, пока она переносит свою овечку на бумагу точными, обдуманными
штрихами; потом светлеет день, отбрасывая мою тень, она обращает внимание,
поворачивает голову, делает движение рукой, поднимая ее, чтобы прикрыть
глаза от солнца, я спешиваюсь, наматываю поводья на ветку, спускаюсь к
ней, ищу слова, ее лицо, кивок, медленная улыбка...
Вот.
...Глядя на огненные цветы, распускающиеся подо мной, последняя
вспышка, закрывающая половину здания, их цель; мой аппарат вздрагивает,
камнем падает вниз, горит, меня выбрасывает, моя кабина цела и двигается
сама по себе, уворачиваясь, резко меняя направление, стреляя вниз и
вперед, вниз и вперед, потом раздвигается и мягко роняет меня, мой
защитный скафандр издает еле слышные щелчки, когда мои ноги касаются земли
и отключаются отражатели; а потом в дело вступают мои лазеры, срезая
приближающиеся ко мне фигурки, гранаты вылетают из моих рук, волны
разрушающих протоплазму сверхзвуковых сигналов исходят от меня, подобно
звукам какого-то звонящего, невидимого колокола...
Сколько размозжил я андроидов и роботов, разрушил до основания
макетов зданий в натуральную величину, метнул снарядов за следующие два
месяца там, в том заповеднике, куда меня отвезли, чтобы ознакомить со
всеми новейшими способами уничтожения, я не знаю. Много. Моими учителями
были не убийцы, а техники, которым потом предстояло подвергнуться стиранию
памяти, чтобы обезопасить организацию и их самих. Открытие, что это
возможно, заинтриговало меня, воскресив во мне некоторые из моих прежних
мыслей. Техника этого, узнал я, была чрезвычайно сложной и могла
применяться с абсолютной избирательностью. Она использовалась долгие годы,
как психотерапевтическое средство. Со своей стороны, учителя представляли
собой странное сочетание отношений и настроений, сперва почти беспрестанно
призывая меня совершенствоваться в обращении с их оружием, при этом
тщательно избегая любого упоминания, что я скоро воспользуюсь им для
убийства. Однако потом, когда пришло осознание того, что все, сказанное
ими, почувствованное или подуманное будет впоследствии удалено из их
сознания, они начали часто шутить о смерти и убийстве, и их чувства ко
мне, кажется, претерпели изменение. От начальной стадии явного презрения
они за считанные недели дошли до того, что стали относиться ко мне с
чувством, приближающимся к благоговению, словно я был чем-то вроде жреца,
а они скромными участниками обряда жертвоприношения. Это обеспокоило меня
и я стал избегать их как только мог в свое свободное время. Для меня эта
работа была просто тем, что я должен сделать, чтобы найти свое место в
обществе, которое казалось более совершенным, чем покинутое мною. Именно
тогда начал я задумываться о том, изменяются ли люди достаточно быстро для
того, чтобы можно было гарантировать продолжение существования
человеческой расы, ведь эти парни с такой готовностью и таким вожделением
потянулись к идее насилия. Я имел мало иллюзий относительно себя самого, и
я хотел попробовать уживаться с собой до конца своих дней; но я полагал,
что они превосходят меня своими морально-нравственными качествами, и это в
их общество я пытался купить себе билет. Однако, лишь перед самым концом
моего обучения я узнал нечто о процессах, кроющихся за их изменившимся
отношением. Ганмер, один из наименее неприятных моих учителей, однажды
вечером пришел ко мне на квартиру и принес бутылку, что сделало его
появление приемлемым. Он уже проделал большую работу с ее предшественницей
и его лицо, обычно отличающееся определенностью выражения, свойственного
куклам чревовещателей, обмякло, уверенные интонации понизились до тона
глубокого замешательства. Довольно скоро я выяснил, что его тревожило.
Оказывается, санкции и контроль были не столь уж эффективными.
Представлялось, что ситуация, на которую я не так давно намекал,
разговаривая с Полом, а именно ограниченный военный конфликт, приобретал
все более реальные очертания, по сути дела был неизбежен, как это понимал
Ганмер. Политическая подоплека конфликта была мне неинтересна, потому что
она меня по-прежнему не касалась, но в самой вероятности его возникновения
вообще, учитывая вековечную угрозу его перерастания в нечто большее и
ужасающее, было что-то мрачно сардоническое. Проделать такой путь, да еще
так, как это выпало мне, для того только, чтобы как раз успеть вовремя к
мировому пожару... Нет! Нелепость. Полная. Стало казаться, что их близость
к орудию насилия, то есть ко мне, вызвала в этих людях некие загнанные
вглубь и основательно подавленные эмоции. Если в остальных прорывалось
что-то неистовое и иррациональное, то в Ганмере, который уже через
некоторое время сидел, тупо повторяя: - "Этого не может произойти", -
что-то надломилось.
- Это может и не произойти, - сказал я, чтобы подбодрить его, потому
что я пил виски.
Тогда он посмотрел на меня. Показалось, что в его глазах на мгновение
мелькнула надежда, потом она исчезла.
- Тебя это волнует? - спросил он.
- Волнует. Это и мой мир тоже. Теперь.
Он отвернулся.
- Не понимаю я тебя, - выговорил он наконец. - Да и остальных, коли
на то пошло...
Мне думалось, что я понимал, хотя вряд ли кому от этого было легче.
Все мои эмоции в эту минуту заключались в их отсутствии.
Я ждал. Я не знал его настолько хорошо, чтобы понять, почему он
должен реагировать иначе, чем все остальные, и это для меня осталось
невыясненным. Однако, он сказал еще одну вещь, которая мне запомнилась.
- ...Но, по-моему, всех надо бы упрятать куда-нибудь, пока они не
научатся вести себя, как следует.
Банально, смехотворно и абсолютно невозможно, разумеется. Пока, во
всяком случае.
Разлив остатки спиртного на две неразбавленные порции, я поторопил
его на его пути к забвению, немного сожалея, что больше совсем ничего не
осталось, и я не мог последовать за ним.
Вот, вот, и потом: Там...
(Звезды). (Из туннеля под небесами и вниз).
(Вход). (Сливающиеся огни и гром).
(Облака). (Песнь воздуха). (Незримые щупальца материи).
(Облака облака)
(Вспышка N_1/N_2/N_3). Привлекать озна
спер- анца
гол ч'
за- ваться?
...были вспышки, разрезающие небо, словно ножницами молний. Несмотря
на защиту и мою отдаленность от взрывов, меня швыряло, как волан. Я
подался вперед в своем боевом скафандре, оставив компьютеру разбираться со
всеми помехами, но сохраняя готовность перейти на ручную работу, если
возникнет необходимость. Алво вспыхивала подо мной слишком быстро
изменяющимся зелено-коричнево-серо-голубым узором, чтобы я мог различить
подробности до тех пор, вероятно, пока у меня не будет времени просто
сидеть и разглядывать ее. Но я не ощущал особого напряжения, наматывая
мили внутри себя, уничтожая расстояние, продираясь сквозь его грохот.
Чтобы сделать дело так быстро, как это теперь казалось необходимым, не
следовало терять время на тонкости восприятия. Система внутренней охраны
Доксфорда была слишком надежной и требовала не менее, чем многолетней
военной кампании по проникновению внутрь. У Стайлера была превосходная
защита, но мы ничего другого и не ожидали. Поэтому было решено, что
наибольшие шансы на успех имеет внезапный выпад, стремительная атака,
сметающая все на своем пути.
Он должно быть засек меня почти сразу после моего появления в
окрестностях Алво. Я недолго дивился техническому чуду, обнаружившему
меня, пока мчался, теперь уже низко, устремляясь к служебному комплексу,
где размещалась его штаб-квартира, но меня интересовало, о чем думал и что
чувствовал Стайлер, когда он впервые заметил меня. Как долго ждал он этой
атаки? Что может знать о ней?
До сих пор я уворачивался или выдерживал все, что он швырял в меня,
мои собственные боевые системы готовы были вступить в игру в любую
секунду. Я рассчитывал по крайней мере начать свою атаку с воздуха.
Треск, свисток, звуки тяжелого дыхания. Ожило мое радио. Этого я не
ожидал. На данном этапе чья-либо попытка угрожать мне или обхаживать меня,
представлялась чем-то вроде упражнения в тщетности.
Однако "Неопознанный корабль и т.д., вы проходите над запретной
тем-то и тем-то. Приказываю вам..." не последовало.
Вместо этого я услышал:
- Энджи Ангел, добро пожаловать на Алво. Находите ли вы
познавательным свой краткий визит?
Итак, он знал, кто я. И это говорил сам Стайлер. В ходе своей
подготовки я много раз слышал его голос и видел его изображения. Мне
пришлось заставить своих учителей убрать программное сопровождение,
