в полном разгаре. У перекрестка дорог, Фалеронской и Средостенной
Пирейской, находился малый рынок рабов. Вытоптанная пыльная площадка, с
одной стороны застроенная длинными низкими сараями, которые сдавали внаем
работорговцам. Грубые плиты, доски помостов, истертые ногами бесчисленных
посетителей - вместо обширного возвышения из светлого мрамора под сенью
крытой колоннады и огороженных портиков, какие украшали большой рабский
рынок в пятнадцати стадиях выше, в самих Афинах.
Обе гетеры равнодушно направились в обход по боковой тропинке.
Внимание Таис привлекла группа тощих людей, выставленных на окраине рынка,
на отдельном деревянном помосте. Среди них были две женщины, кое-как
прикрытые лохмотьями. Вне сомнения, это были эллины, скорее всего -
фиванцы. Большинство жителей разрушенных Фив было отправлено в дальние
гавани и давно продано. Эту группу из четырех мужчин и двух женщин,
наверное, пригнал на портовый рынок какой-нибудь богатый землевладелец,
чтобы избавиться от них. Таис возмутила эта продажа свободных людей
некогда знаменитого города.
Перед помостом остановился высокий человек с напудренным лицом,
окаймленным густейшей бородой в крупных завитках, видимо, сириец.
Небрежным движением пальца он велел торговцу вытолкнуть вперед младшую из
женщин, остриженные волосы которой густым пучком лежали на затылке
перехваченные вокруг головы узкой синей лентой. По пышности и густоте
пучка на затылке Таис определила, каких великолепных кос лишилась фиванка,
красивая девушка лет восемнадцати, обычного для эллинок небольшого роста.
- Цена? - важно бросил сириец.
- Пять мин, и это даром, клянусь Афиной Алеей!
- Ты обезумел! Она музыкантша или танцовщица?
- Нет, но девственна и очень красива.
- Сомнительно. Военная добыча... Взгляни на очертания бедер, груди.
Плачу мину, ладно, две - последняя цена! Такую рабыню не будут продавать в
Пирее, а поставят в Афинах. Ну-ка обнажи ее!
Торговец не шелохнулся, и покупатель сам сдернул последний покров
рабыни. Она не отпускала ветхую ткань, и повернулась боком. Сириец ахнул.
Прохожие и зеваки громко захохотали. На круглом заду девушки красовались
вздувшиеся полосы от бича, свежие и красные, вперемежку с уже поджившими
рубцами.
- Ах ты, плут! - крикнул сириец, видимо хорошо говоривший на
аттическом наречии. Схватив девушку за руку, он нащупал на ней следы
ремней, стягивавших тонкие запястья. Тогда он приподнял дешевые бусы,
нацепленные на шею девушки, чтобы скрыть следы от привязи.
Опомнившийся торговец встал между сирийцем и рабыней.
- Пять мин за строптивую девчонку, которую надо держать на привязи! -
негодовал сириец. - Меня не проведешь. Годится только в наложницы да еще
возить воду. После разгрома Стовратых Фив девушки здесь подешевели, даже
красивые, - ими полны дома во всех портах Внутреннего моря.
- Пусть будет три мины - совсем даром! - сказал присмиревший
торговец.
- Нет, пусть платит тот, кто захотел избавиться от неудачной покупки
этого сброда, - сириец показал на фиванцев, подумал и сказал: - Дам тебе
половину, все-таки девяносто драхм. Беру для своих матросов на обратный
путь. Я сказал последнюю цену! - И сириец решительно шагнул к другой кучке
рабов, сидевших на каменном помосте в нескольких шагах от фиванцев.
Торговец заколебался, а девушка побледнела, вернее - посерела сквозь
пыль и загар, покрывавший ее измученное гордое лицо.
Таис подошла к помосту, откинула со своих иссиня-черных волос легкий
газ покрывала, которым спасались от пыли богатые афинянки. Рядом стала
золотоволосая Эгесихора, и даже угрюмые глаза продаваемых рабов
приковались к двум прекрасным женщинам.
Темные упрямые глаза юной фиванки расширились, огонь тревожной
ненависти погас в них, и Таис вдруг увидела лицо человека, обученного
читать, воспринимать искусство и осмысливать жизнь. Теоноя - божественное
разумение оставило свой след на этом лице. И фиванка то же самое увидела в
лице Таис, и ресницы ее задрожали. Будто невидимая нить протянулась от
одной женщины к другой, и почти безумная надежда загорелась в пристальном
взгляде фиванки.
Торговец оглянулся, ища колесницу красавиц, ехидная усмешка наползла
было на его губы, но тут же сменилась почтением. Он заметил двух спутников
Таис, догонявших приятельниц. Хорошо одетые, бритые по последней моде, они
важно прошли через расступившуюся толпу.
- Даю две мины, - сказала Таис.
- Нет, я раньше пришел! - вскричал сириец, вернувшийся поглядеть на
афинянок и, как свойственно всем людям, уже пожалевший, что покупка
достанется другому.
- Ты давал только полторы мины, - возразил торговец.
- Даю две. Тебе зачем эта девчонка - все равно с ней не справишься!
- Перестанем спорить - я плачу три, как ты хотел. Пришли за деньгами
или придешь сам в дом Таис, между холмом Нимф и Керамиком.
- Таис! - почтительно воскликнул стоявший поодаль человек и еще
несколько голосов подхватили:
- Таис, Таис!
Афинянка протянула руку фиванской рабыне, чтобы свести ее с помоста в
знак своего владения ею. Девушка вцепилась в нее, как утопающая за
брошенную ей веревку, и, боясь отпустить руку, спрыгнула наземь.
- Как зовут тебя? - спросила Таис.
- Гесиона, - фиванка сказала так, что не было сомнения в правде ее
ответа.
- Благородное имя, - сказала Таис, - "Маленькая Исида".
- Я дочь Астиоха - философа древнего рода, - с гордостью ответила
рабыня...
Таис незаметно уснула и очнулась, когда ставни с южной стороны дома
были распахнуты Ноту - южному ветру с моря, в это время года сдувавшему
тяжелую жару с афинских улиц. Свежая и бодрая, Таис пообедала в
одиночестве. Знойные дни ослабили пыл поклонников Афродиты, ни одного
симпосиона не предстояло в ближайшие дни. Во всяком случае, два-три вечера
были совсем свободны. Таис не ходила читать предложения на стене Керамика
уже много дней.
Стукнув два раза по столешнице, она велела позвать к себе Гесиону.
Девушка, пахнувшая здоровой чистотой, вошла, стесняясь своего грязного
химатиона, и опустилась на колени у ног гетеры с неловким смешением
робости и грации. Привыкнув к грубости и ударам, она явно не знала, как
вести себя с простой, ласковой Таис.
Заставив ее сбросить плащ, Таис оглядела безупречное тело своей
покупки и выбрала скромный полотняный хитон из своего платья. Темно-синий
химатион для ночных похождений завершил наряд Гесионы.
- Мастодетона - грудной повязки - тебе не надо, я не ношу ее тоже. Я
дала тебе это старье...
- Чтобы, не выделить меня из других, - тихо досказали фиванка, - но
это вовсе не старье, госпожа. - Рабыня поспешно оделась, умело расположив
складки хитона и расправив завязки на плечах. Она сразу же превратилась в
полную достоинства девушку из образованных верхов общества. Глядя на нее,
Таис поняла неизбежную ненависть, которую вызывала Гесиона у своих хозяек,
лишенных всего того, чем обладала рабыня. И прежде всего знаний, какими не
владели теперешние аттические домохозяйки, вынужденные вести замкнутую
жизнь, всегда заведуя образованным гетерам.
Таис невольно усмехнулась. Завидовали от незнания всех сторон ее
жизни, не понимая, как беззащитна и легкоранима нежная юная женщина,
попадая во власть того, кто иногда оборачивался скотом. Гесиона по-своему
поняла усмешку Таис. Вся вспыхнув, она торопливо провела руками по одежде,
ища непорядок и не смея подойти к зеркалу.
- Все хорошо, - сказала, ей Таис, - я думала о своем. Но я забыла, -
с этими словами она взяла красивый серебряный пояс и надела его на рабыню.
Гесиона снова залилась краской, на этот раз от удовольствия.
- Как мне благодарить тебя, госпожа? Чем смогу я отдать тебе за твою
доброту?
Таис поморщилась смешливо и лукаво, и фиванка снова насторожилась.
"Пройдет Немало времени, - подумала Таис, - пока это молодое существо
вновь приобретет человеческое достоинство и спокойствие, присущее
свободным эллинам. Свободным эллинам... Не в том ли главное различие
варваров, обреченных на рабство, что они находятся в полной власти
свободных. И чем хуже обращаются с ними, тем хуже делаются рабы, а в ответ
на это звереют их владельцы". Странные эти мысли впервые пришли ей на ум,
прежде спокойно принимавшей мир, каков он есть. А если бы ее или ее мать
похитили пираты, о жестокости и коварстве которых она столько наслышалась?
И она стояла бы сейчас, исхлестанная бичом, на помосте, и ее ощупывал бы
какой-нибудь жирный торговец?..
Таис вскочила и посмотрела в зеркало из твердой бронзы светложелтого
цвета, такие привозили финикийцы из страны, державшейся ими в секрете.
Слегка сдвинув упрямые брови, она постаралась придать себе выражение
гордой и грозной Лемниянки, не вязавшееся с веселым блеском глаз. Беспечно
отмахнувшись от путаных мыслей о том, чего не было, она хотела отослать
Гесиону. Но одна мысль, оформившись в вопрос, не могла остаться без
объяснения.
И Таис принялась расспрашивать новую рабыню о страшных днях осады Фив
и плена, стараясь скрыть недоумение: почему эта гордая и воспитанная
девушка не убила себя, а предпочла жалкую участь рабыни?
Гесиона скоро поняла, что именно интересовало Таис.
- Да, я осталась жить, госпожа. Сначала от неожиданности, внезапного
падения великого города, когда в наш дом, беззащитный и открытый,
ворвались озверелые враги, топча, грабя и убивая. Когда безоружных людей,
только что всеми уважаемых граждан, выросших в почете и славе, сгоняют в
толпу, как стадо, нещадно колотя отставших или упрямых, оглушая тупыми
концами копий, и заталкивают щитами в ограду, подобно овцам, странное
оцепенение охватывает всех от такого внезапного поворота судьбы...
Лихорадочная дрожь пробежала по телу Гесионы, она всхлипнула, но
усилием воли сдержала себя и продолжала рассказывать, что место, куда их
загнали, в самом деле оказалось скотным рынком города. На глазах Гесионы
ее мать, еще молодая и красивая женщина, была увлечена двумя щитоносцами,
несмотря на отчаянное сопротивление, и навсегда исчезла. Затем кто-то увел
младшую сестренку, а Гесиона, укрывшаяся под кормушкой, на свою беду,
решила пробраться к стенам, чтобы поискать там отца и брата. Она не отошла
и двух плетров от ограды, как ее схватил какой-то спрыгнувший с коня воин.
Он пожелал овладеть ею тут же, у входа в какой-то опустелый дом. Гнев и
отчаяние придали Гесионе такие силы, что македонец сначала не смог с ней
справиться. Но он, видимо, не раз буйствовал в захваченных городах и
вскоре связал и даже взнуздал Гесиону так, что она не смогла кусаться,
после чего македонец и один его соратник попеременно насиловали девушку до
глубокой ночи. На рассвете опозоренная, измученная Гесиона была отведена к
перекупщикам, которые, как коршуны, следовали за македонской армией.
Перекупщик продал ее гиппотрофу бравронского дема, а тот после безуспешных
попыток привести ее к покорности и боясь, что от истязаний девушка
потеряет цену, отправил ее на Пирейский рынок.
- Я была посвящена богине Бирис и не смела знать мужчину раньше
двадцати двух лет.
- Не знаю этой богини, - сказала Таис, - она владычествует в Беотии?
- Везде. Здесь, в Афинах, есть ее храм, но мне нет больше доступа
туда. Это богиня мира у минийцев, наших предков, берегового народа до
нашествия дорийцев. Служение ей - против войны, а я уже была женой двух
воинов и ни одного не убила. Я убила бы себя еще раньше, если бы не должна
была узнать, что сталось с отцом и братом. Если они живы и в рабстве, я
