на высоты Парапамиза и Бактрии. Теперь он размышлял над писаниями великого
философа и делился сомнениями с Птолемеем. Аристотель прежде всячески
поощрял стремления полководца на восток, навстречу колеснице Гелиоса, а в
последних трудах он остерегал Александра от безоговорочной веры в древние
мифы, к которым был так склонен сын Олимпиады. Аристотель писал, что вряд
ли Александр встретится со сверхъестественными существами, ибо никто из
серьезных путешественников не встречал богоподобных людей или
человекоподобных богов во всей известной Ойкумене.
Александр только усмехался. Для него следы Диониса, найденные им в
Нисе, казались убедительнее софистических рассуждений старого мудреца...
Птолемей еще раз напомнил Таис о встрече в Вавилоне и просил не
привозить туда, в жаркий климат, сына. Он обещал рассказать много
интересного о странах, никогда не виденных даже мифическими героями.
Уже сейчас он прошел дальше Диониса, а плавание аргонавтов в Колхиду,
по исчислению Неарха, было втрое короче пути, проделанного армией по суше
через препятствия, куда тяжелее и сопротивление врагов, гораздо более
многочисленных.
Птолемей писал из долины Свата, где "утренние туманы сверкают
миллионами жемчужин над рощами низких деревьев, усыпанных густо-розовыми
цветами. Быстрая река мчит изумрудную воду по лиловым камням, берега
окаймлены ярко-голубыми цветами - широким бордюром, простирающимся до
пологих склонов, заросших деревьями невероятных размеров, какие никогда не
встречаются в Элладе и могут быть сравнимы лишь с кедрами Финикии и
Киликии. Но те растут вширь, а эти - ввысь, вздымая свои темно-зеленые
вершины на высоту полустадии. И здесь, как прежде, ели и сосны были очень
похожи на македонские, и сердце вдруг сжималось от тоски по родным горам".
Таис остро пожалела, что не участвует в необычайном путешествии, но
быстро утешилась, поняв, насколько затруднительно для Птолемея было бы
оберегать ее в походе, тяжелом даже для закаленных мужей выдающейся силы.
И уже нет ее верных тессалийцев и милого Леонтиска, всегда готового прийти
на помощь...
Птолемей пишет о Роксане, сопровождающей царя. То жена великого
полководца, божественного Александра! К ее услугам вся армия, а если она
понесет ребенка от царя, то любой воин отдаст свою жизнь, чтобы уберечь
наследника непобедимого властелина Азии!
А кто Таис? Гетера, любви которой Александр и хочет и бежит от нее,
отвергая всенародно. Жена Птолемея, но после скольких возлюбленных этого
собирателя красоты? Даже веселый тон письма настраивает на мысли, что
Птолемей нашел в Бактрии и в долинах Инда прекрасных девушек и собрал
хорошую добычу драгоценных камней. Конечно, из последнего кое-что
достанется и ей, очевидно, выкупом за первое?..
Нет, Птолемей знает ее равнодушие, подчас терзаясь этим признаком
безразличия. Впрочем, оно для него и удобно...
Не успели быки Диониса откормиться на пастбищах Экбатаны, как
появилась Гесиона, ничего не знавшая о Неархе и с жадностью перечитавшая
письмо Птолемея. Было ясно, что критский флотоводец снова оказывался в
своей стихии кормчего, составителя карт и строителя кораблей. "Рожденная
змеей" уже оправилась от тягот совместного житья с беспокойным мореходом и
в своей вавилонской розовой одежде стала красивой по-прежнему. Таис
пригласила ее к Лисиппу, но Гесиона предпочла в утренние часы, когда
ваятели занимались своим делом, оставаться дома и возиться с Леонтиском. К
неудовольствию афинянки, прибавилась еще одна бездетная обожательница ее
сына. Неарх не хотел детей, считая, что он не может быть им опорой:
слишком неверна судьба моряка! На вопрос Гесионы, что он думает о ней
самой, Неарх, скупо улыбаясь, ответил, что она достаточно умна, красива и
богата, чтобы в случае его гибели позаботиться о себе. Гесиона пыталась
втолковать критянину, что, помимо обеспеченности, ей нужно от него многое,
именно от него и ни от кого другого в мире. Флотоводец говорил фиванке,
что она вполне свободна, однако он будет рад, если она станет дожидаться
его возвращения, ибо, к его удивлению, он не нашел нигде женщины лучше ее.
- А искал? - спросила Гесиона.
- Все мы не отказываемся от случая, - пожал плечами мореход.
Понемногу фиванка поняла, что избранник сердца столь же одержим
мечтами заповедного Океана, как и друг его детства Александр. Александр не
чувствовал себя хорошо без Неарха и старался всегда найти ему дело около
себя, именуя главным кормчим своей армии. В результате Гесиона так долго
оставалась одна в большом доме, что начала подумывать разойтись со своим
знаменитым, растворившимся в недоступных далях мужем.
"Рожденная змеей" спрашивала, как мирится Таис с еще более долгими
отсутствиями Птолемея. Подруга по-прежнему отвечала, что Птолемей ей не
нужен так, как Неарх Гесионе.
- Я поджидаю его теперь с большим нетерпением, - сказала Таис, -
из-за сына. Пока ты и тебе подобные не испортили его окончательно,
Леонтиска надо оторвать от материнского дома.
- Будешь тосковать! - воскликнула Гесиона.
- Не больше и не меньше, чем любая эллинская мать, а для смягчения
тоски заведу себе девчонку. Эта будет при мне восемнадцать лет, до той
поры и я окончу свои скитания и займусь домом.
- Домом Птолемея?
- Вряд ли. Чем старше будет он (и я, разумеется), тем моложе станут
его возлюбленные. А мне трудно будет терпеть блистательную юность рядом,
когда мне уже нечем будет соперничать с ней, кроме знаменитого имении
положения. Если же остается лишь имя и положение, то прежняя жизнь
кончена. Пора начинать другую...
- Какую?
- Почем я знаю? Ты спросишь меня об этом через... пятнадцать лет.
Гесиона, засмеявшись, согласилась, не подозревая, что судьба готовит
обеим совсем разные и необыкновенные дороги, которые разведут их вскоре и
навсегда.
Подруги катались верхом на своих прежних лошадях, а для Эрис
приобрели вороного, без единого пятнышка, как ночь черного парфянского
жеребца. Эрис, сделавшись незаурядной наездницей, справлялась с сильным
конем. Вечером они поднимались в горы по склонам, поросшим полынью и
тимьяном, где выступали сглаженные ветром ребра и редкие уступы плотного
темного камня. Отпустив лошадей пастись, три женщины выбирали плоский
большой камень и простирались на нем, чувствуя приветливое тепло вобравшей
солнце скалы. Сверху из леса смоляной аромат смешивался со свежим и резким
запахом трав в дуновении прохладного ветра, тянущегося по каменистой
долине. Громадная снеговая вершина рано загораживала солнце на западе, и
ласка каменного тепла приходилась кстати. Иногда слабые звездочки успевали
зажечься в сумеречном небе, и бриас - пустынный филин ухал по нескольку
раз, прежде чем всадницы возвращались в город.
Каждая из подруг вела себя по-своему на этих молчаливых горных
посиделках. Эрис садилась, обняв колени и подпирая ими подбородок,
смотрела на иззубренные скалы хребта или на зыбкое жемчужное марево
дальней степи. Гесиона подбиралась к самому краю выступа, нависавшему над
долиной, и, лежа на животе, зорко высматривала горных козлов, наблюдала за
игрой воды в ручье на дне ущелья, подстерегала появление сурков, пеньками
возникавших близ своих нор, пересвистываясь с соседями. Таис ложилась на
спину, раскинув руки и подогнув одно колено, смотрела в небо, где плыли
редкие медленные облака и появлялись могучие грифы. Созерцание неба
погружало ее в оцепенение, и Гесиона, искоса наблюдая за той, которую
считала образцом жены, удивлялась смене выражений на ее лице при полной
неподвижности тела. Это напоминало ей таинственное искусство египтян,
которые умели придавать смену настроений даже статуям из твердого
полированного камня.
Таис, глядя в небо, вдруг улыбалась, тут же меняясь на олицетворение
глубокой печали, то выражением грозного упорства бросала вызов судьбе,
едва уловимыми движениями губ, век, бровей и ноздрей ее прямого, как
отглаженного по линейке камнереза, носа с критской западинкой у бровей,
смягчавшей тяжелую переносицу классического эллинского типа.
Однажды, когда Таис показалась Гесионе более печальной и задумчивой,
чем всегда, фиванка решилась спросить:
- Ты все еще продолжаешь любить его?
- Кого? - не поворачивая головы, спросила Таис.
- Александра, разве не он самая большая твоя любовь?
- Лисипп как-то сказал мне, что искусный ваятель может одними и теми
же линиями дать плоть, могучую и тяжелую, как глыба, и может вложить в
свое творение необыкновенную силу внутреннего огня и желания. В одном и
том же образе... почти в одном.
- Не совсем поняла тебя, одичала среди болот и корабельщиков, -
улыбнулась Гесиона.
Афинянка осталась серьезной.
- Если человек хочет следовать богам, то его любовь должна быть такой
же свободной, как у них, - продолжала Таис, - а вовсе не как неодолимая
сила, давящая и раздирающая нас. Но странно, чем сильнее она завладевает
своими жертвами, чем слабее они перед ней, в полном рабстве своих чувств,
тем выше превозносятся поэтами эти жалкие люди, готовые на любые унижения
и низкие поступки, ложь, убийство, воровство, клятвопреступление... Почему
так? Разве этого хочет светоносная и среброногая Афродита?
- Я поняла. У тебя нет никакой надежды?
- Знаю давно. Теперь узнала и ты. Так зачем же рыдать под звездой,
которую все равно не снять с неба? Она совершит начертанный ей путь. А ты
совершай свой.
Они бывали на симпосионах, до которых персы, увлеченные примером
художников, стали большими охотниками. Только Эрис наотрез отказалась
присутствовать на этих симпосионах - ей противно было смотреть на людей,
много жрущих и пьющих.
Таис тоже призналась Гесионе в своем отвращении к обжорам, она с
детства была очень чувствительна ко всякому проявлению грубости, а теперь
сделалась и вовсе нетерпимой. Нелепый смех, пошлые шутки, неумеренные еда
и питье, жадные взгляды, прежде скользившие не задевая, раздражали ее.
Афинянка решила, что начинает стареть. Оживленные разговоры, подогретые
вином, поэтические экспромты и любовные танцы стали казаться пустяками. А
когда-то и ее, и золотоволосую спартанку звали царицами симпосионов.
- Это не старость, мой красивый друг, - сказал Лисипп на вопрос
афинянки, слегка ущипнув ее за гладкую щеку, - назови это мудростью или
зрелостью, если первое слово покажется тебе слишком важным. С каждым годом
ты будешь отходить все дальше от забав юности. Шире станет круг твоих
интересов, глубже требовательность к себе и людям. Обязательно сначала к
себе, а потом уже к другим, иначе ты превратишься в заносчивую
аристократку, убогую сердцем и умом... И умрешь... Не физически! Со своим
здоровьем ты можешь жить долго. Умрешь душой, и по земле будет ходить лишь
внешний образ Таис, а по существу - труп. Ты вряд ли имеешь понятие,
сколько таких живых мертвецов топчут лик Геи. Они лишены совести, чести,
достоинства и добра - всего, что составляет основу души человека и что
стремятся пробудить, усилить, воспитать художники, философы, поэты. Они
мешают жить живым, внешне не отличаясь от них. Только они ненасытны в
пустых и самых простых желаниях: еде, питье, женах, власти над другими. И
добиваются этого всеми способами... Знаешь ли ты спутниц Гекаты?
- Ламий, мормо или как их там еще называют? Те, что ходят с нею по
ночам и пьют кровь встречных на перекрестках? Вампиры?
- Это простонародная символика. А в тайном знании сосущие живую кровь
порождения Тартара и есть мертвые ненасытные люди, готовые брать и брать
